Ворошиловск (Юнгер, 1942)

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 24 ноября 1942

Ворошиловск, 24 ноября 1942

К вечеру я поехал дальше, сперва на Кропоткин, куда мы приехали в четыре часа утра. Там до отхода поезда на Ворошиловск я спал на стойке буфета в зале ожидания. Всего за два дня я привык к жизни в переполненных купе, в холодных залах, без воды, без удобств, без горячей еды. Но есть люди, которым еще хуже, — это русские, стоящие на ледяном ветру на грузовых платформах или на подножках вагонов.

Поезд идет по плодородной кубанской степи; поля сжаты, но не обработаны к будущему посеву. Их вид впечатляет, границы необозримы. На их лишенном деревьев просторе то там то здесь возвышаются силосные башни, резервуары и хранилища, откуда светятся горы желтого и бурого зерна, словно символ высочайшей возможности, до которой поднялась в своем плодородии эта славная земля. Видны следы возделывания пшеницы, кукурузы, подсолнечника и табака. Края железнодорожной насыпи покрыты высохшими, бурого цвета зарослями чертополоха и других растений, есть тут также растение, формой похожее на хвощ, а величиной с небольшую елочку. Оно напомнило мне японские цветы чая, которые я ребенком распускал в теплой воде; точно так же я пытался угадать некоторые его сорта, заставляя их цвести в своем сознании.

С наступлением темноты прибытие в Ворошиловск. Я жил в здании ГПУ, выделяющемся колоссальными размерами, как все, что имеет отношение к ведомству полиции и тюрем; я получил комнатку со столом, стулом и, что самое главное, с целым стеклом в окне. Кроме того, я нашел осколок зеркала. Опыт последних дней заставил меня понять ценность подобных вещей.

Здесь воспроизводится по изд.: Эрнст Юнгер. Излучения (февраль 1941 – апрель 1945). Перевод с немецкого Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. С-Пб. 2002, с. 223-224.

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 25 ноября 1942

Ворошиловск, 25 ноября 1942

Погода дождливая; улицы покрыты грязью. Пока что я застрял здесь. Кое-что на улицах, которыми я ходил, кажется более приветливым, чем все виденное до сих пор. Прежде всего тепло, которым веет от домов царского времени, тогда как все эти советские коробки повсюду задавили страну.

Днем я поднялся на возвышенность, где стоит православная церковь, — византийское, грубо выведенное строение с наполовину сорванной взрывом крышей колокольни. Вообще древние строения проникнуты духом варварства, воспринимаемым все же приятнее, чем абстрактное безличие новых конструкций. Здесь можно сказать вместе с Готье: «La barbarie vaut mieux que la platitude» 1,  переводя platitude как «нигилизм».

За обедом командующий группы войск, генерал- полковник фон Клейст. Я знал его еще по годам, проведенным в Ганновере. Разговор о французском генерале Жиро, командующем теперь в Тунисе. Сразу после его бегства Гитлер сказал, что от него еще следует ждать неприятностей. 

Голоса женщин, особенно девушек, не слишком мелодичны, но приятны, в них есть энергия и веселость. Кажется, слышишь, как вибрирует тайная струна жизни. Думаешь, что всякие изменения идей и схем скользят по таким натурам, не задевая их нутра. Что-то вроде этого я видел у южноамериканских негров: глубокая, нерушимая жизнерадостность, и это — после веков рабства. Врач при штабе, фон Гревениц, рассказал мне, между прочим, что при медицинском обследовании большинство девушек оказались девственницами. Это видно по их лицам; трудно сказать, читаешь это в глазах или на лбу, — это серебряное сияние чистоты, окружающей лицо. То не слабый отсвет записной добродетели, скорее, отраженный блеск луны. По нему угадываешь солнце, источник этой радости.

Примечания

1. «Варвару хочется большего, чем ничтожеству» (фр ).

Здесь воспроизводится по изд.: Эрнст Юнгер. Излучения (февраль 1941 – апрель 1945). Перевод с немецкого Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. С-Пб. 2002, с. 224-225.

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 26 ноября 1942

Ворошиловск, 26 ноября 1942

Гонит снег, сильный ветер. Пытался, чтобы получить обзор сверху, подняться на колокольню, однако обнаружил, что верхние ступени сильно обгорели. Так что ограничился видом на окрестности со средней высоты, а затем устремился к редкому лесу, оттуда высмотренному. К сожалению, оказалось, что при бездорожье это довольно трудно, поэтому пришлось довольствоваться тем, что любовался стаей птиц, проворно скользивших по зарослям кустарника. Птицы были похожи на наших синиц, но мне показалось, что они больше и ярче окрашены.

За столом майор фон Оппен, сын моего старого полкового командира. Мы говорили между прочим о стихах «Таврия», которые Фридрих Георг посвятил его отцу, покоящемуся там.

Днем прививка от сыпного тифа. Прививка — примечательное действо; когда-то я сравнил его с крещением, но в духовном плане оно соответствует скорее причастию. Мы усваиваем жизненный опыт, собранный для нас другими: путем жертвы ли, болезни, укуса змеи. Лимфа ягненка, пострадавшего за нас. Овеществленные в материи чудеса — их высочайшее проявление.

Вечером старший лейтенант Шухарт на большой карте объяснил мне ситуацию, созданную в эти дни прорывом русских на соседнем фронте. Удар мгновенно уничтожил занятые румынами участки и привел к окружению 6-й армии. Снабжение в таком котле, пока к нему не будет пробит коридор, должно осуществляться с воздуха.

Жизнь на этих окруженных уничтожением пространствах ставит труднейшие задачи; по своей опасности она напоминает жизнь в осажденных античных городах, где о милости не могло быть и речи. Так же и в моральном отношении; все время видишь, как смерть день за днем, неделями и месяцами приближается к тебе. И тут за многое приходится платить, ибо политическая система, принятая на себя государствами, выступает своей обратной стороной.

Здесь воспроизводится по изд.: Эрнст Юнгер. Излучения (февраль 1941 – апрель 1945). Перевод с немецкого Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. С-Пб. 2002, с. 225-226.

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 27 ноября 1942

Ворошиловск, 27 ноября 1942

Утром в городском музее, основанном еще в царское время и содержащем главным образом зоологическую коллекцию, пострадавшую от времени. Так, я увидел змей, выцветших на солнце, белыми чешуйчатыми спиралями обвивших сучья или высохших до состояния мумий в сосудах, откуда улетучился спирт. Тем не менее, судя по всему, экспонаты были расставлены по своим местам с любовью и желанием сделать это наглядно. Посетитель замечает это по едва уловимым признакам; так, мне бросилась в глаза надпись, указывающая на местный круг любителей: «Acta Societatis Entomologicae Stauropolitanae, 1926». Ставрополь — старое название Ворошиловска.

Среди чучел зверей я обратил внимание на пару двухголовых существ: козу и теленка. У козы уродство сформировалось в виде головы Януса, тогда как у теленка при двух мордах образовалось всего три глаза, причем третий, как у Полифема, находился на лбу. Это слияние было совершено не без известной доли элегантности и производило впечатление обдуманной комбинации, скорей мифологического, нежели зоологического толка.

Это, между прочим, было бы интересной задачей как для естествоиспытателя, так и для гуманитария — разработать тему «двухголовости». Вероятно, пришлось бы признать, что явление это подчиняется низшим, не касающимся ни вегетативного, ни демонического отделам жизни. Ожидаемые преимущества, вроде некоей стереоскопической духовности или уникальной возможности разговаривать с самим собой, уже приданы нам более простым и гениальным способом — двудольным строением нашего мозга. Сиамские близнецы не были слитным существом, они были прикованы друг к другу.

Несмотря на ранний час, я увидел какое-то количество разглядывающих витрины посетителей. Я наблюдал за двумя по-крестьянски одетыми женщинами, обсуждавшими экспонаты, из коих некоторые казались им особенно достойными восхищения, как, например, красно-розовая, ощетинившаяся длинными иглами раковина.

Вечером у квартирмейстера, старшего лейтенанта Мерка, подобно всем снабженцам отличавшегося точным, здравым взглядом на вещи. Две кореянки, близнецы, грациозно обслуживали нас. Разговор с капитаном Дитлофом, управлявшим здесь до войны большим имением, о возможностях колонизации и использования этих мест, Изобилие неслыханное; но оно, как обычно бывает, простирается также на мучения и хлопоты. Ледяные ветра, в минуты уничтожающие посевы в полном цветении, пшеничная ржа, поднимающаяся во время жатвы облаком, так что лошади слепнут, далее полчища саранчи и нехрущей и к тому же чертополох, стебли которого достигают толщины руки. Опасна также колючка, куст которой, вырастая, сбивается в шар и, отвалившись от корней, катится под осенним ветром по полям, рассеивая семена.

Здесь воспроизводится по изд.: Эрнст Юнгер. Излучения (февраль 1941 – апрель 1945). Перевод с немецкого Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. С-Пб. 2002, с. 226-228.

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 29 ноября 1942

Ворошиловск, 29 ноября 1942

Утром на большом рынке, где много посетителей, но ничтожно мало товаров. Цены — в соответствии с голодом. Я заплатил три марки за небольшой моток пряжи, какой еще недавно во Франции предлагали за несколько пфеннигов. Вокруг поющего нищего со свежеперевязанным обрубком руки толпился народ; казалось, они меньше внимали мелосу, чем бесконечно длящемуся тексту. Картина, достойная Гомера.

Затем мимо прошла похоронная процессия. Впереди две женщины несли деревянный крест с венком, за ними четверо других шли с крышкой гроба на плечах, как с украшенной цветами лодкой. Сам гроб четверо молодых мужчин несли на льняных полотенцах; в нем лежала мертвая женщина приблизительно тридцати шести лет с темными волосами и резко очерченным лицом. Голова покоилась на цветах, а в ногах, которыми несли вперед, лежала черная книга. Православная традиция показать так человека при свете дня встречалась мне уже на Родосе; она мне нравится, кажется, будто он еще в сознании и прощается со всеми, прежде чем сойти во тьму.

На днях мне снова пришел в голову план новой работы, «Тропа Масирах». Рассказчик Оттфрид начинает в момент, когда он уже прошел огромную пустыню и видит признаки приближающегося побережья. Сперва идут солончаки, саранча и змеи — растительный и животный мир, рожденный в высохших песках. Затем цветущий терновник и наконец пальмы и следы прежних селений. Но земля все равно пустынная и вымершая; временами дорога ведет через разрушенные города, с проломами в стенах, перед которыми завязли в песке осадные машины.

У Оттфрида есть карта, которую нарисовал Фортунио; частично словами, частично иероглифами она описывает дорогу в Гадамар, где Фортунио отыскал жилу с драгоценными камнями. Карту читать трудно; Оттфрид выбрал бы охотнее путь морем, но ему приходится двигаться по предуказанным следам, так как каждая отметка связана с другой, как звенья одной цепи, будто Фортунио задал владельцу карты задачу, успех решения которой и будет увенчан нахождением сокровищ. Этапами этой задачи становятся приключения, сначала занимательные, затем требующие духовных сил и превращающиеся наконец в этические испытания.

Оттфрид, вечер за вечером, словно мехи гармоники разворачивающий странную карту, давным-давно оставил бы это предприятие, если бы не вид драгоценного камня, данного ему Фортунио в качестве образца, — опала, формой и размером напоминающего гусиное яйцо, в волшебной глубине которого клубится цветной туман. Если долго вглядываться, то внутри него можно различить магические превращения, картины прошлого и будущего. Драгоценная жила дошла до нас из сказочных времен земли, являясь последним свидетельством канувшего в вечность изобилия «золотого века».

Тропа Масирах, которой Оттфрид и его спутники должны пройти на головокружительной высоте над береговым прибоем, представляет собой один из этических этапов. Ее история, ее топография. Крутая и узкая, она вырублена в гладкой скале, так что человеческая нога или копыто мула с трудом могут ступать по ней. Она не просматривается целиком, и, чтобы караваны не сталкивались, на обоих ее концах установлены вышки, с которых криком оповещают о намерении пройти по ней. Оттфрид проигнорировал это предупреждение, как, к несчастью, также и группа евреев из Офира, следующих навстречу с противоположной стороны. Обе группы со своими мулами встречаются в самом узком, страшном месте над пропастью, где от самой мысли о повороте назад замирает сердце. Как разрешится конфликт, грозящий гибелью одной или обеим партиям?

Обдумывая эту тему, пока ходил по рынку, я не хотел упустить ни одной детали; все это годилось бы для изображения жизненного пути вообще. Карта должна предсказывать судьбу, запечатленную на ней, как на линиях ладони. Рудник самоцветов — Вечный город, описанный в Откровении Иоанна; это цель, оправдывающая путь. Так что это многообещающий замысел.

Эти мысли осенили меня, конечно, в самое неподходящее время, и сегодня я отложил уже написанную первую страницу. Возможно, наступят лучшие, более свободные для этого дни.

Здесь воспроизводится по изд.: Эрнст Юнгер. Излучения (февраль 1941 – апрель 1945). Перевод с немецкого Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. С-Пб. 2002, с. 228-230.

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 30 ноября 1942

Ворошиловск, 30 ноября 1942

На кладбище, самом заброшенном, какое я когда- либо видел. Оно занимает прямоугольный участок земли; полуобвалившаяся стена окружает его. Заметно отсутствие имен; надписи едва видны как на замшелых плитах, так и на изъеденных непогодой андреевских крестах, вырезанных из мягкого, желто-бурого известняка. На одном я различил слово «Patera», вырезанное греческими буквами, и подумал о Кубине и его городе-мечте Жемчужине, о котором здесь многое напоминало.

На могильных холмиках густо разросся кустарник; чертополох и репейник растут повсюду. Между тем вырыты, по-видимому как попало, новые могилы, не отмеченные ни каменным, ни деревянным надгробием. Только старые кости белеют на разрытом дне. Позвонки, ребра, берцовые кости разбросаны как в головоломке. Я видел также позеленевший детский череп, лежавший на ограде.

Обратно по полуразрушенному предместью. В облике домов, в складе лиц, в бесчисленных, большей частью неразличимых подробностях разум улавливает отголосок дыхания Азии. Я ощутил это в особом жесте, каким маленький мальчик в своеобразной позе скрестил на груди руки. Все это рассеяно в незаметных деталях, ускользающих от взгляда. Третий глаз, глаз на темени, следы которого, как верят ученые, они нашли, был, вероятно, глазом для архетипов; страны, звери, источники, деревья, видимые сегодня как пространства и тела, воспринимались тогда как образы, как боги и демоны.

Здесь воспроизводится по изд.: Эрнст Юнгер. Излучения (февраль 1941 – апрель 1945). Перевод с немецкого Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. С-Пб. 2002, с. 230-231.

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 1 декабря 1942

Ворошиловск, 1 декабря 1942

Посещение Института чумы, в котором работают русские ученые и служащие. Обильная земля этой страны — также своего рода Эльдорадо эпидемий и болезней, таких как украинская лихорадка, дизентерия, тиф, дифтерит, инфекционная желтуха, возбудители которой еще не обнаружены. Говорят, чума возвращается раз в десять лет; она была в 1912, 1922 и 1932 годах, и теперь снова пришло ее время. Ее заносят караваны из Астрахани. Мор среди грызунов является ее предвестником. В этих случаях институт посылает экспедицию, состоящую из зоологов, бактериологов и сборщиков, для более подробного изучения. Распространение эпидемии контролируется «чумными станциями». Особое внимание уделяется истреблению крыс; для этого во всех колхозах есть специальные ловчие, «дератизаторы».

Разговор с научным руководителем, профессором Хохом, с которым мне было особенно легко. Это отношение человека к человеку, которое во Франции назвали бы гуманным, в случае с русским приобретает оттенок стихийности, идущей словно из тайной глуби. Обоюдная приязнь, создаваемая там благородным усилием, душевной активностью, здесь основана, скорее, на инертности, носит женственный и в то же время смутный, не имеющий отношения к морали характер.

Профессору Хоху назначена смягченная форма высылки, которая называется «минус шесть»; это означает, что ему запрещено пребывание в шести крупнейших городах страны.

Так как Институт чумы получает в больших количествах вакцину, к нему после вхождения немецких войск была приставлена охрана. Для снабжения ему выделили колхоз, в котором русское государство до этих пор содержало и кормило восемьсот душевнобольных. Чтобы освободить хозяйство для института, этих больных уничтожила служба безопасности. В подобной акции сказывается стремление творцов идеологии заменить мораль гигиеной, точно так же, как правду — пропагандой.

Здесь воспроизводится по изд.: Эрнст Юнгер. Излучения (февраль 1941 – апрель 1945). Перевод с немецкого Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. С-Пб. 2002, с. 231-232.

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 2 декабря 1942

Ворошиловск, 2 декабря 1942

Дыхание этого мира палачей столь ощутимо, что умирает всякое желание работать, писать и размышлять. Злодеяния уничтожают все, людское пространство становится нежилым, будто из-за припрятанной падали. При таком соседстве вещи теряют свою душу, вкус и аромат. Дух изнемогает на задачах, которые он ставит перед собой и которые могли бы его увлечь. Но именно вопреки этому он обязан бороться. Краски цветка, растущего на смертельной кромке, не должны поблекнуть для нашего глаза, будь это расстояние хоть в ширину ладони от бездны. Это именно та ситуация, которую я изобразил в «Скалах».

Здесь воспроизводится по изд.: Эрнст Юнгер. Излучения (февраль 1941 – апрель 1945). Перевод с немецкого Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. С-Пб. 2002, с. 232-233.

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 4 декабря 1942

Ворошиловск, 4 декабря 1942

Туманная погода, достаточно прояснившаяся к вечеру. Звезды скорей угадываются, чем заметны за вуалью тумана.

Семена подсолнуха, которые здесь всюду предлагают. Они черные с красивыми белыми полосками. Все время видишь, как стар и млад, стоя или на ходу, без устали грызут их, быстро кидая в рот и ловко щелкая. Шелуху выплевывают, ядрышко съедают. Порой кажется, это времяпровождение — вроде курения, иной раз — род гомеопатического питания. Утверждают, что у женщин от них делаются крепкими груди. На всех дорогах и тропах земля усеяна выплюнутой шелухой, будто здесь до этого проходила армия грызунов.

В общении с людьми я заметил, что мне, в силу склада ума или характера, труднее разговаривать с представителями средних слоев, тогда как общение с простыми или высокоразвитыми натурами не представляет никакой трудности. Тут я похож на пианиста, нажимающего лишь крайние клавиши, и должен с этим смириться. Либо крестьяне и рыбаки, либо важные персоны. Обычно общение состоит в утомительном переходе на язык будничных понятий или в поисках по карманам денег на обмен. Часто я ощущаю себя находящимся в мире, для которого я недостаточно вооружен.

Здесь воспроизводится по изд.: Эрнст Юнгер. Излучения (февраль 1941 – апрель 1945). Перевод с немецкого Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. С-Пб. 2002, с. 233-234.

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 6 декабря 1942

Ворошиловск, 6 декабря 1942

Воскресенье, морозно и ясно. Лежит легкий снег. Утром гулял в лесу и, глядя на его тонкое покрывало, вспоминал удивительные стихи, которые тихонько произносила про себя Перпетуя в нашей лейпцигской мансарде:

Заносит снегом зло...

Мы жили тогда в студии. По ночам сквозь стеклянную крышу мы видели кружение звезд, зимой тихо падали снежинки.

В лесу было немного веселее. Навстречу мне шли крестьянки с длинными гнутыми деревянными шестами на плечах, на концах которых качались ведра или какой-нибудь небольшой груз. Даже на хомуты лошаденок, танцующие над ними во время ходьбы, было весело смотреть. Это наводит на мысль о прежних временах, о прежнем достатке. Ощущаешь, чего лишила этот край абстрактная идея и как бы он расцвел под солнцем благой отеческой власти. Когда я слышу людскую речь с этими гласными, в которых звучит затаенная радость, сдержанный смех, то вспоминаю, как в зимние дни подо льдом и снегом чувствуется биение родника.

Закончил: Иеремию, чтение которого начал 18 октября в Сюрене. В течение всей поездки я читаю Книгу Книг, и мир вокруг дает все основания для этого.

Видения Иеремии невозможно сопоставить с визионерством Исайи, безмерно превосходящим первого по силе. Исайя рисует судьбу универсума, тогда как Иеремия — пророк политической ситуации. В этом смысле роль его значительна; он — признанный ясновидец, тончайший инструмент национального самосознания. Силы проповедника, поэта и государственного деятеля еще слиты, еще нераздельны в нем. Конец мира для него — не космическая катастрофа, возбуждающая не только ужас, но и восторг страсти, а политический крах, крушение корабля государства, навлеченное изменой божественному порядку.

Положение, в котором он себя ощущает, угроза со стороны Навуходоносора, власть которого он умеет оценить по-другому и правильнее, чем царь. В соответствии с этим он и дает советы Зедекии — но тщетно. Мы уже не в силах оценить всю сложность миссии Иеремии, ибо теократия для нас теперь чуждое понятие. Для этого следовало бы сравнить его задачу с задачей обласканного прусским двором ясновидца, если бы он в 1805 году, зная завершение не только 1806, но и 1812 года, давал королю советы, направленные против Наполеона. В подобном случае против него была бы не только военная партия, но и чернь. Так что смелость, с которой выступил Иеремия, вряд ли возможно переоценить; она основывается на том, что факт его союза с Богом для него неоспорим. Это придавало ему уверенность.

Здесь воспроизводится по изд.: Эрнст Юнгер. Излучения (февраль 1941 – апрель 1945). Перевод с немецкого Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. С-Пб. 2002, с. 234-235.

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 7 декабря 1942

Ворошиловск, 7 декабря 1942

Вчера был важный день; меня вдруг озарило, что значит «Это — ты». Уже многие годы, со времен Южной Америки, я не испытывал ничего подобного.

Существует ли географическое, точнее, геоманти ческое воздействие на характер? Я думаю: не только на нравы, что наблюдали уже Паскаль и Стендаль, но и на самые основы нашего существа. Будь это так, тогда в других широтах мы испытали бы распад и затем перекристаллизацию. Это соответствовало бы и физическим изменениям: сперва у нас появился бы жар, затем возникло бы новое здоровье. Гражданами мира в высшем смысле были бы мы, если б земной шар, как целое, влиял на наше формирование. Такого состояния достигали в пределах своих наций только властители мира; легенда о космическом зачатии Александра касается этого предмета. Молния попадает в его мать, в лоно земной жизни. Великие поэты, как Данте в его блужданиях и Гёте в «Западно-Восточном диване», проницательно намекают на это. Затем — мировые религии, исключая ислам, слишком привязанный к своему климату. Сон Петра о зверях, символизирующих в своей радости сообщество стран и царств этого мира.

Вечером ясно и звездно; великие картины вспыхивают в мерцании, какое я видел только на юге. Существовало ли в иные времена чувство безграничного холода, охватывающее нас при виде всего этого? Самое явное выражение его я находил до сих пор только в некоторых стихах Фридриха Георга.

Во сне я был занят множеством дел, но в памяти осталась только последняя картина: машина, капот которой несет на себе маленького долгоносика, орехового вредителя. Во сне он был размером с ягненка и сверкал на солнце, чей луч проходил сквозь него, как сквозь темно-вишневый, прозрачный, с красными прожилками рог. Разрывы семи бомб, сброшенных русским летчиком на рассвете, разбудили меня как раз когда я любовался этой фигуркой.

Утро было сияющим; ни одно облачко не омрачало небесного пространства. Я поднялся на колокольню, представлявшую собой восьмигранную башню на четырехугольном цоколе, несущую наверху купол в виде плоской луковицы. Впервые я увидел всю местность с ее вытянутыми прямоугольными кварталами приземистых домов, из которых то тут то там торчал гигантский новострой — казарма или управление полиции. Итак, чтобы понастроить эти ящики, пришлось уничтожить несколько миллионов людей.

Эльбрус с его двойной вершиной и серебрящимися в утреннем свете заснеженными склонами встает, казалось, сразу за воротами, хотя на самом деле он находится на расстоянии четырех дней пути. Темная цепь гор Кавказа, из которых он вздымается, кажется крошечной. Давно уже не видел, чтобы земля вот так представала перед моим взором — как рукотворное создание Господа.

На обратном пути я проходил мимо группы пленных, работавших под присмотром на дороге. Они расстелили на обочине шинели, и проходящие клали туда иногда свои малые дары. Я видел бумажные деньги, куски хлеба, луковицы и помидоры, из тех, что здесь готовят зелеными в уксусе. Это была первая черточка человечности, увиденная мною в этих местах, если не считать нескольких детских игр и прекрасного товарищества среди немецких солдат. Но в этом эпизоде соединились все: жители в роли дающих, закрывающая на это глаза охрана и несчастные пленные.

Здесь воспроизводится по изд.: Эрнст Юнгер. Излучения (февраль 1941 – апрель 1945). Перевод с немецкого Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. С-Пб. 2002, с. 235-237.