Новгород (Воронин, 1945)

Крепость Новгорода Великого 1484-1492 годы. По П.А. Воробьеву.
Иллюстрация из кн.: Мерников А.Г. Крепости России. Большая энциклопедия. Минск, 2013.

Начальная история Новгорода-Великого была темой долгих споров в науке. Он вырос в старой земле «словен новгородских», но какой «старый» город сменил «новый» город? Ученые называли Старую Руссу на южном берегу озера Ильмень и Старую Ладогу при впадении Волхова в далекое Ладожское озеро. Старая Русса, как показали археологические исследования, значительно моложе Новгорода, ее земля не скрывает остатков старше XII века. Иначе рисуется древнейшая судьба Старой Ладоги: она действительно старше Новгорода, здесь раскопки открыли следы значительного поселения VIII—X веков с хорошо сохранившимися остатками бревенчатых жилищ и хозяйственных построек. Она была безусловно древнейшим славянским центром на русском севере, первым «окном в Европу», которое стало известно также норманнам: «Альдейгобург» был одним из реальных воспоминаний о Восточной Европе в древнейших скандинавских сагах. Спор был решен в 1934—1935 годах, когда около села Рюрикова городища в 3 километрах от Новгорода были обнаружены следы поселения IX—X веков: этот древнейший город был в 882 году включен князем Олегом в состав Киевской державы и явился предшественником «Нового» города, расположившегося несколько ниже по реке Волхову. Его значение определял тот же великий водный путь из варяг в греки, который вырастил Киевскую Русь: Новгород контролировал его выход в Балтику и был центром притяжения экономических интересов всего северного края.

Новгород. Церковь Спаса Преображения.

Уже в конце X века здесь был срублен из дуба первый христианский храм севера — огромный Софийский собор, увенчанный тринадцатью верхами. Этот древнейший памятник монументального искусства новгородских плотников погиб в огне пожара в 1049 году. Еще до его гибели, в 1045 году, князь Владимир, сын Ярослава Мудрого, заложил новый каменный Софийский собор, законченный в 1050 году (рис. 12). Он стал в княжеской крепости-детинце, имевшем уже в XI веке мощные, частью каменные, оборонительные стены. Собор был  построен, вероятно, русскими учениками греков-зодчих Софийского собора в Киеве. Они вложили новый художественный смысл в свое грандиозное сооружение, повторив лишь масштабы и строгую формулу обширного крестовокупольного храма. Простой, суровый и тяжеловесный массив собора, завершенный спокойным пятиглавием, прекрасно гармонировал с широким и хмурым ландшафтом Новгорода. В его покрытиях, чередующих арку и фронтон 1.  Может быть, сказался отзвук форм сгоревшего деревянного храма. Массивная лестничная башня, примкнувшая юго-западному углу собора, усиливала впечатление мощи его форм. Так же прост и суров был интерьер храма, лишенный изменчивой и сложной живописности киевской Софии. В XII веке стены собора были расписаны фресками, сохранившимися лишь в небольших фрагментах в южной паперти и средней главе храма. С огромным изображением Вседержителя в ее куполе легенда связала судьбу новгородской свободы и независимости. Правая рука Вседержителя была изображена благословляющей не обычным «двоеперстием», а «щепотью», и легенда объясняла это тем, что в ней Вседержитель держит судьбу Новгорода. Софийский собор стал крупнейшим очагом культуры: здесь было положено начало новгородского летописания, здесь переписывались книги и хранились прекрасные произведения живописи и прикладного искусства, служившие неисчерпаемым источником совершенствования новгородских художников.

Новгород. Церковь Спаса Нередицы.

Как в искусстве, так и в политической жизни Великий Новгород шел своим путем. Еще Ярослав Мудрый поставил его в особое положение по отношению к Киеву и киевскому княжому дому. Князья не чувствовали здесь себя полновластными хозяевами. Уже в начале XII века они готовятся оставить детинец и Софийский собор: в 1103 году князь Мстислав отстраивает на старом Городище под Новгородом свою усадьбу с каменной церковью Благовещения; в городе на Ярославовом дворе строится князем придворный собор Николы (1113 г.). В 1119 году князь Всеволод строит величественный собор княжеского Юрьева монастыря напротив княжеской усадьбы на Городище (рис. 13). Это были последние княжеские постройки. Они еще стремятся сохранить торжественный стиль Софии: своей обширностью и подчеркнутой монументальностью они подражают ей. Собор Николы подобно Софии завершался торжественным пятиглавием. В строгих пропорциях, геометрической четкости и византийской системе декорации фасадов собора Юрьева монастыря новгородский зодчий Петр с гениальным мастерством выразил идею благородной силы и величия. Тому же мастеру приписывают создание прекрасного собора Антоньева монастыря с его круглой лестничной башней (1117—1119 гг.). Сохранившиеся в этих храмах фрагменты фресок характеризуются изысканной манерой и утонченным совершенством формы, присущим столичной византийской живописи: отблески далекой античности согревают человеческой теплотой и дыханием жизни лица святых и библейских персонажей.

Княжеское искусство начала XII века является монументальной вехой поворота новгородской истории и культуры.

В тридцатых годах жизнь города вступает в новую полосу. Власть переходит в руки боярства, князь становится военным слугой феодальной республики, возглавляемой боярскими ставленниками: посадником, тысяцким и епископом. Боярские дружины освоили огромные пространства русского севера вплоть до Урала и холодных вод Белого моря. Оттуда вывозилось на рынки Европы драгоценное «мягкое золото» — пушистые меха северного зверя. Фантастические рассказы создавались в Новгороде о северных народах и падающих вместо дождя пушистых веверицах — белках. Смелая предприимчивость, суровость характера сочетались в новгородцах с богатством фантазии. Приключения новгородского купца Садко Сытинича, мореплавателя и строителя величественного Борисо-Глебского храма в Детинце, стали достоянием былин. Буйная удаль былинного новгородца Василия Буслаева, полагавшегося лишь на свою

молодецкую силу и не верившего «ни в сон ни в чох», стала символом новгородской вольности и независимости. Но эта «новгородская свобода» была на деле диктатурой боярства.

Однако Новгород был могуч и славен не только силой боярских дружин и сокровищами заморских купцов: он был крупнейшим ремесленным городом. Вскрывая древние остатки жилищ XII века, археологи неизменно встречают орудия и продукты ремесла и промыслов. В прекрасных парных серебряных кратирах 2, сделанных новгородскими ювелирами Костой и Братилой (рис. 14), видят пробные работы мастеров перед зачислением их в цех: новгородские ремесленники уже объединялись в свои братства, подобные гильдии новгородских купцов при церкви Иоанна на Опоках. Гончары и оружейники разных специальностей, кожевники и сапожники, ткачи и ювелиры, книжные писцы и живописцы, «каменные здатели» и плотники, издревле славные на Руси, — всем этим располагал Великий Новгород.

К началу XII века город уже раскинулся по обеим сторонам Волхова. К детинцу примыкали Неревский, Загородский и Гончарский концы, к Торгу с его дворами иноземных купцов и Ярославову дворищу сходились Славенский и Плотницкий концы Торговой стороны. Два огромных полукольца крепостных деревянно-земляных стен охватывали обе половины города. Высотой своей материальной культуры Новгород был обязан ремеслу: новгородскими плотниками был сооружен древнейший в России водопровод XI века, обнаруженный раскопками на Ярославовом дворище; раньше, чем был замощен Париж, новгородские плотники покрывали деревянными мостовыми улицы Новгорода, лучами сходившиеся к Детинцу и Волховскому мосту. На этом мосту происходили настоящие социальные битвы, завершавшие бурные вечевые собрания. С моста сбрасывали неугодных посадников и корыстных бояр. Социальная борьба «бушевала в Новгороде так же, как и во Флоренции» (К. Маркс). В легенде рассказывается, что языческий бог Перун, свергнутый христианами в Волхов, швырнул свою проклятую идольскую палицу на мост, ставший с тех пор местом кровавых побоищ между Новгородом боярским и Новгородом ремесленным.

В XII веке могучим центром политической и духовной жизни города стала новгородская София; ее имя было средством объединения горожан в борьбе с внешним врагом, боевым кличем новгородских дружин, символом силы и самостоятельности Новгорода. В связи со своим новым значением собор был в XII веке значительно расширен обстройкой с трех сторон галереями. В его тайниках хранилась городская казна, в его ризнице копились вклады новгородцев — золотая и серебряная утварь, прекрасные облачения и ткани, иконы и драгоценности. В 1262 году новгородцы украсили свой храм трофеем — вывезенными из Юрьева-Дерпта бронзовыми вратами магдебургской работы XII века (рис. 15); позднее их собрал и дополнил новыми пластинами новгородский мастер Авраам, поместивший среди них по примеру сделавшего врата, мастера Риквина свой скульптурный автопортрет.

При всей огромной роли, какую играл Софийский собор в жизни Новгорода, его величественный стиль был уже чужд вкусам новых людей, ставших хозяевами городской жизни. Последними проявлениями этого строгого и представительного стиля были княжеские храмы, созданные мастером Петром в самом начале XII века. В строительстве бояр, горожан, отдельных корпораций получает широкое распространение тип небольшого одноглавого храма, с большей простотой соединяющийся с жилыми постройками города, как бы более близкий земле и людской жизни.

Вместо парадных хор внутри храма появляются интимные семейные молельни строителей. Фасады лишаются изысканной византийской декорации: гладкие и далекие от геометрической четкости, они приобретают чарующую пластичность и мягкость. В этом типе мастер Коров Яковлевич, живший на Лубяной улице, строит собор Кирилловского монастыря (1196 г.). К этому новому стилю примыкает и церковь княжеского монастыря Спаса Нередицы под Городищем (1198 г.). Она даже отдаленно не напоминает княжеского собора 1119 года Юрьева монастыря; он по сравнению с Нередицей — гигант. Скромная и простая стоит Нередицкая церковь (рис. 16) в холмистой шири полей, над рекой, осененной ивами, чудесно гармонируя с неярким северным пейзажем. В эту мудрую простоту архитектурных форм новгородские зодчие вводят некоторые новые детали, виденные в архитектуре запада, шведской и немецкой кирках на торговых дворах в Новгороде. Они уже налицо в церкви Пятницы на Ярославовом дворище, построенной в 1207 году заморскими купцами и далеко уходящей от  художественных идеалов княжеского Новгорода.

Так же глубоко отличны от росписей начала XII века прекрасно сохранившиеся фрески Нередицкой церкви (1199 г.). XII век был веком большого строительства монастырей в Новгороде; идеология монашества с его аскетизмом получила широкое развитие. Нередицкая роспись проникнута ее суровым и мрачным духом отрицания земного мира и его радостей. Картина Страшного суда, развернутая на западной стене храма, определяет центральную идею росписи. Лица смятых, неподвижно застывших на стенах алтаря, строги и сухи, их взор суров и прямо устремлен на зрителя. Но и сквозь эту отстоявшуюся и не подлежащую изменению отвлеченность и условность церковного искусства пробивается живой творческий дух русских мастеров, авторов нередицкой стенописи (рис. 17). Она поражает богатством и разнообразием их манер. От тонкой графичности до широкого декоративного письма, от орнаментальной плоскостности до сочной и смелой лепки условного объема человеческой фигуры и предметов — таков диапазон художественных индивидуальностей русских мастеров. Для них уже не является идеалом утонченная красота фресок начала XII столетия. Они наделяют изображаемых ими святых и ангелов скрытым внутренним напряжением, их тела мускулисты и как бы стремятся разорвать сковывающий их покой. Живописцев притягивает яркость земных красок. В стенной нише, предназначенной принять гроб строителя храма, князя Ярослава, художники рисуют его торжественный портрет в княжеской одежде, переданной с большой реальностью. Новгородские иконы поражают смелой красочной гам[1]мой, неожиданным и звучным сопоставлением ярких цветов; отвлеченные образы святых приобретают русские черты, превращаясь в новгородских старцев и юношей, простых и доступных общению.

Татарская гроза, попалившая города Владимирского княжества и других среднерусских областей, не дошла до Новгорода: весенний разлив русских рек лег стальной зыбью перед потными мордами татарских коней. Татары повернули назад. Новгород избежал разгрома. Он твердо стоял под ударами нового врага – шведских феодалов и немецких псов-рыцарей: победоносный гений Александра Невского сверкающим мечом охранял независимость Новгорода. Под его знаменами сражались новгородские ремесленники, отстаивавшие свободу родного города; «Житие Александра Невского» сохранило имена некоторых из них. Культурный рост Новгорода не был прерван, и XIV век стал веком расцвета новгородского искусства.

Но Новгород не мог жить спокойно: его северные границы бы[1]ли открыты для шведов и финских племен, с запада угрожала Ливония, с юго-запада росло сильное Литовское княжество. Ладожская каменная крепость, построенная в 1116 году посадником Павлом на устье Волхова (рис. 18), была недостаточна для обороны прибалтийской границы: Орешек – будущий Шлиссельбург – на истоке Не[1]вы (1323 г.) и Копорье на неприступной скале у вод Финского залива (1280-1297 гг.) становятся на сторожевую службу. На западе, в излучине Шелони, воздвигается каменный кремль Порхова (1387 г.), а не юге усиливается крепость Великих Лук. Сам Новгород в 1302–1331 годах строит сплошную каменную стену своего детинца.

По-прежнему своеобразен и сложен был круг связей Новгорода XIV–XV веков. Новгородские купцы проникали далеко на север, плавали по «дышучему» Ледовитому морю, любовались величественными рубленными башнями храмов лесного Заволочья, ездили на рынки торговых городов Ганзы, причем внимательно осматривали постройки чужеземцев и наблюдали их обычаи. Новгородская любознательность и интерес к жизни соседних народов питали развитие паломничества. В сороковых годах XIV века ездил в Царьград вместе с восьмью товарищами новгородец Стефан, в середине XV века новгородский инок Варсонофий писал о своем «хождении» на православный Восток. Язык новгородской летописи был скуп и деловит; с равным вниманием летописец заносил известия о городских восстаниях и «чудесах» от икон, гибели скота и смене посадников. Под натиском новых впечатлений стирались воспоминания о киево-византийском культурном наследии. Отвлеченное изображение Вседержителя в Софийском куполе (XII в.) легенда вводила в деловую атмосферу новгородской жизни. Ему приписывалось непосредственное участие в судьбе города, которую он сжал в своей руке, говоря писавшим его изображение живописцам: «аз бо в сей руце моей сей великий Новград держу, а когда сия рука моя распространится, тогда будет граду сему скончание». Новгородский архиепископ Василий, поучая тверских вольнодумцев, отрицавших существование рая на земле, напоминал, что до него доезжали новгородцы, заблудившиеся в море на своих ладьях и видевшие на горах рая грандиозное изображение Деисуса 3  на несказанно лазурном фоне; ад был также на земле: «много детей моих, новгородцев, — писал Василий, — видок  тому: на Дышучем море (т. е. на Ледовитом океане) червь неусыпающий и скрежет зубовный...» Так в представлении самого духовного главы новгородской церкви ад и рай становились реалистически простыми и почти осязаемыми. Под рукой архиепископа работали новгородские писцы книг, не проявлявшие в своем кропотливом труде большого уважения к страницам священных сочинений: заглавные буквы и заставки богослужебных книг превращались и фантастические замысловатые композиции из причудливо изогнутых зверей или змей, а иногда инициал превращался в бытовую сцену новгородской жизни. В Новгороде рождались ереси, будившие мысль отрицанием церковных догм и самой церкви и переносившие внимание на внутреннее совершенствование человека, совесть которого была ответственна лишь перед матерью сырой землей.

Изображение кентавра в новгородском Софийском соборе.
Макдебургские врата, фрагмент.

Столь же далеко вперед ушло и новгородское искусство; Храмы, построенные в XIV столетии, отражают сложный в своей простоте дух новгородской жизни. Их многолопастные или островерхие фронтонные кровли напоминают одновременно и боярские бревенчатые хоромы и фронтоны ратуш и домов, виденных новгородцами в ганзейских городах. От простоты маленького храма Успения на Волотовом поле (1352 г.) с его лаконичным трехлопастным верхом фантазия художников идет к прихотливому убранству церкви Спаса Преображения на Ильине улице (1374 г.) (рис. 19). Ее фасады, как бы затканные игрой света и тени в разнообразных нишах, впадинах, узорах, закладных крестах, напоминают народные вышивки; и рядом с этим по алтарным апсидам изгибаются характерные романские аркатуры, а порталы приобретают порой стрельчатые очертания. С запада к церкви Спаса примыкал притвор с оригинальной звонницей в виде двухпролетной арки на столбах, перешедшей в архитектуру Пскова и ставшей ее оригинальной чертой. Рядом с нарядной церковью Спаса на Ильине, построенная в 1345 году боярином Онцифором Жабиным церковь Спаса на Ковалеве (рис. 20) кажется чрезмерно бедной и простой; она сохраняет старую систему посводных покрытий, ее фасады обнажены, но, подобно деревянному храму с его «прирубами», храм окружают притворы разной величины и пропорций, придающие его композиции глубокое своеобразие и живописность. Эта черта была исключительной — новгородские бояре ценили в храме его самостоятельность и четкую отграниченность от окружающей среды, сообщавшие зданию дух известной аристократичности.

Новгород Церковь Спаса-на-Ковале.

С этими выдающимися памятниками новгородской архитектуры связано овеянное славой имя великого художника XIV века Феофана Грека: он расписывал в 1378 году церковь Спаса на Ильине, его же кисть исследователи видят в росписи церкви Успения на Волотове поле (1363 г.) и церкви Федора Стратилата (шестидесятые годы XIV в.). Он пленил новгородцев смелостью своей кисти, соединением мудрости философа и книжника с свободным вдохновением живописца, создававшего свои композиции без оглядки на иконописные подлинники, «дерзостно» и верно изображавшего реальные здания — Московский Кремль и царьградскую Софию. Подобно Леонардо-да-Винчи, он писал непринужденно, беседуя со своими друзьями, приходившими к нему на леса храмов, чтобы любоваться его работой. Он работал в Царьграде и Халкидоне, Галате и Кафе, Нижнем-Новгороде и Москве. Дух Возрождения, питавший мысль Феофана, был близок новгородской культуре XIV века. Движение и пространственная глубина характеризуют его произведения, далеко уходящие от условной плоскостности и скованности мира древней живописи (рис. 21). Движение охватывает даже пейзаж, ломкие линии которого вторят движению человека. Вместе со спешащими конными волхвами как бы летят изломы гор на Волотовской фреске. Лики юных святых и старцев приобретают индивидуальные черты, смелыми декоративными мазками художник передает светотень на лицах и одеждах. Бурные человеческие страсти разрушают холодное спокойствие священных событий: как мать над трупом сына, заламывает в исступленной скорби руки богоматерь над телом Христа. Интерес к человеку и его внутреннему миру пронизывает творчество Феофана глубоким гуманизмом. В Волотовской церкви появляются портретные изображения новгородских архиепископов Моисея и Алексея. Огромный живописный опыт и гениальное чувство художественной формы придают особую остроту и ясность композиции фресок Феофана Грека. От сравнительно многокрасочной росписи Волотова он приходит затем в позднейших фресках Спаса на Ильине к строгой и мудрой коричневато-желтой гамме, объединяющей целую роспись, но не снижающей ее живописной выразительности. Так XIV столетие стало зенитом новгородского искусства.

Когда Куликово поле сделало общерусское значение Москвы неоспоримым, к ней устремились помыслы новгородских горожан и крестьянства. Иначе смотрело на вещи новгородское боярство: оно не послало новгородских полков на бой с Мамаем, оно видело в Москве угрозу неограниченности своей власти и предпочло борьбу с Москвой вплоть до опоры на союз с чужеземцами. Боярство Новгорода стало на пути прогресса, и живительная творческая сила народного гения уходит из боярского искусства. Падает искусство фресковой живописи, поднятое гением Феофана на огромную высоту; роспись церкви Симеона в Зверине-монастыре (шестидесятые годы XV в.) теряет монументальный характер. В иконописи и литературе становится популярной тема борьбы Новгорода с владимирскими князьями в середине XII века — древняя параллель борьбы с Москвой. Зодчество также обращается к образам прошлого, боярские храмы копируют созданные XIV столетием образцы. Таковы, например, нарядная церковь Петра и Павла в Кожевниках (1406 г.) и построенная в 1454 году архиепископом Евфимием церковь Двенадцати апостолов, еще хранящая стройность и очарование храмов XIV столетия. Тот же Евфимий, душа боярских консервативных замыслов, приглашает немецких зодчих для обстройки своей пышной резиденции в детинце (рис. 22). Но немцы приносят уже холодеющий пламень поздней готики. Чопорен и скучен крытый готическими сводами зал епископской Грановитой палаты (1433 г.), тускло мерцает золотое шитье боярских поясов. Высоко над стенами детинца возносится стройная часовая Евфимьевская башня (1443 г.), напоминающая одновременно и готические сооружения и высокие шатры излюбленных народом деревянных храмов. Новгородское искусство было тогда готово влиться в единый могучий поток русского национального искусства XV—XVI вв. ... Но до этого еще предстояло полвека тяжелой борьбы.

Еще сын Донского, великий князь Василий, держал своих наместников в Новгороде, стремясь постепенно сломить боярскую волю; Иоанн III требовал, чтобы Новгород держал его имя «честно и грозно», но бояре уже договаривались с католической Польшей и Литвой и даже с исконными врагами Руси — ливонскими рыцарями — о борьбе с Москвой. Поход 1471 года на Новгород Иоанн III сравнивал с походом на Мамая: новгородцы стали изменниками родины и православия. Битва на Шелони и разгром новгородской рати на Двине организованной по-новому армией Иоанна III показали на деле отсталость боярской старины. Внутри города не было единства: горожане не хотели борьбы, пушкари заковывали пушки, стоявшие на городских стенах. В 1477 году потребовался снова поход на Новгород; карающий измену меч и огонь ходили по новгородским волостям; новгородское боярство перегородило Волхов пловучей деревянной стеной, но все же город открыл ворота и дал присягу Москве. Вечевой колокол был увезен в Москву и его голос слился с колокольным звоном ее сорока сороков. Но боярство продолжало свою крамолу; в 1487—1488 годах свыше 7 000 новгородцев было выведено на Низ и в Москву и частью казнено. Дело Иоанна III докончил Иоанн IV, решительными мерами пресекший дальнейшую возможность крамолы.

Новгород внес в сокровищницу русской культуры сохраненное им древнее книжное наследие Руси: более половины рукописей XI— XV веков, дошедших до нас, — труд Новгородских писцов или книги новгородских книгохранилищ. Огромный историко-литературный труд «Великие Минеи Четьи», энциклопедия русских святых, составлялся в XVI веке первоначально в Новгороде, а затем в Москве. Москва также дала Новгороду от своих достижений; может быть автор проекта московского Кремля — Аристотель Фиоравенти перестроил стены детинца. Поднявшись на Евфимьевскую башню, можно было окинуть взором его могучие кирпичные стены, новые постройки московских купцов Сырковых рядом с Никольским собором — церкви Прокопия (1529 г.) и Жён-мироносиц (1510 г.), пятиглавый храм Бориса и Глеба на берегу Волхова (1536 г.), здания XVI века Хутынского монастыря и многие другие памятники, внесенные XVI столетием в широкий ландшафт Новгорода.

Примечания

1. Треугольный верх фасада, образуемый двускатным покрытием

2. Церковный сосуд, кубок, в котором вино смешивается с водой.

3. Композиция, изображающая моление Христу Богоматери и Иоанна Крестителя.

Цитируется по изд.: Воронин Н.Н. Древнерусские города. Л., 1945, с. 34-44.