Франкское государство в X веке: светская власть

Суть понятия об общественной власти и ее осуществление на практике на протяжении всего X века и в самом его конце оставались неизменными. Король служил ее символом и, как мы помним, ее источником. Но число тех, кто получил ее, чаще всего по наследству, и использовал ее, все увеличивалось. Знаки, как в общественном пейзаже, так и в текстах, все умножались в связи с этим раздроблением власти, способностью управлять и наказывать, с ее обращением и разделением между многими: так башни и крепостные стены в городе все возводятся и обновляются, и, что еще удивительнее, в деревне тоже. Так различные персонажи хроник и грамот занимают все больше места, будучи одновременно зависимыми друг от друга и обособленными друг от друга. Все это приметы второй трети X века. Документы, и архивные, и археологические, остаются обрывочными и недостоверными, то и дело вводя нас в заблуждение. Факты и наше знание о них сильно меняются в зависимости от географического положения. И в словах, и в событиях обнаруживается колебание, или «прорастание», как говорят хорошие историки. Итак, последнее методологическое замечание: не следует переносить на X век то, что мы твердо знаем о XI и особенно XII веке: замки, сеньоры, рыцари, вилланы, демографический подъем, рост деревень, интенсивная распашка новых земель, строительство церквей, открывающихся в изобилии, — короче говоря, гигантский подъем средневекового Запада. И часто пишут, что XI век не мог столь динамично развиваться без предпосылок, заложенных еще в X веке. А если наоборот, XI век, особенно в его второй половине, кажется столь блестящим и успешным только по контрасту с X веком, еще малоподвижным и смутным? Историографические дискуссии по этому поводу вновь разгорелись

несколько лет назад. X век снова входит в моду: почему бы и пет, если он способен побудить к новым исследованиям? Наиболее свежие из них, как, например, труд К. Лорансон-Роза об Оверни, вряд ли заставят восторгаться этой эпохой. На самом деле изучение истории раннего средневековья в соответствии с разделением на века лишено всякого смысла. X века просто не существует. В Провансе около 1000 года еще не до конца исчерпала себя античность. А во Фландрии того же периода было уже близко новое время. На полдороге, в Маконнэ, Ги Буа не колеблясь отмечает революцию в действии. Почти повсюду привлекает внимание приспособление старого и еще прочного порядка к новым формирующимся реалиям, пусть локальным, разрозненным и прерывистым.

1. НА АВАНСЦЕНЕ — БЛИСТАТЕЛЬНЫЕ ВТОРОСТЕПEННЫЕ ПЕРСОНАЖИ

Вот, в начале X века, Фулк Рыжий. Это небезызвестная персона. Он, несомненно, был прямым потомком Адаларда, всемогущего сенешаля Людовика Благочестивого. С согласия и под контролем маркиза Роберта Нейстрийского Карл Простоватый назначил его виконтом Анжера, где сам Роберт был графом. Но маркиз, управляя огромным княжеством, выполняя определенные функции при королевском дворе, был не в состоянии справляться еще и с графскими обязан костями, поэтому виконт и заменил его в этом. Фулк расширил свои владения, в частности со стороны Лош. Как светский аббат, он обладал монастырями Сент-Обен и Сен-Лезен, являвшимися графским достоянием.

Не хватало только титула графа, который уравнял бы его с цветом аристократии, с его собственным сеньором Гуго Великим. В 920 году, затем в 929 году он пытается получить этот титул, судя по сохранившейся грамоте. Однако Гуго жалует ему лишь титул виконта, и только. Лишь незадолго до своей смерти в 942 году Фулк Рыжий становится графом с позволения Гуго, который сам сделался герцогом франков. Его сын Фулк Добрый, унаследовав от отца все титулы и богатства, уже носил титул графа. В 966 году его внук Жоффруа Гризегонель именуется «графом Анжуйским Божией милостью и щедростью моего господина Гуго». Бог, долгое время занятый исключительно королями, узаконивает теперь и графскую власть. И наряду с таким дарителем Гуго Канет, при всей его щедрости, отступает на задний план. Действительно, в октябре 989 года правнук Фулка Рыжего Фулк Нерра провозглашает себя «графом Анжуйским Божией милостью» — и только ею одной. Если бы он признал себя вассалом короля Гуго, он больше уже не имел бы своих полномочий. С этой минуты его богатство и политический вес сравнялись с королевскими. Когда он два года тому назад стал преемником своего отца Жоффруа, то его новоиспеченный сеньор и король ничего не знал об этом, и даже не подозревал о подобных вещах. Поэтому отношения между герцогом, затем королем франков, и графами Анжуйскими были в общем прекрасными. Граф Анжуйский, утвердив свое влияние в Нанте, владел также Туаром и Лудёном, захваченными у Гийома Аквитанского. В Анжере он сам назначил виконтом Рено Тюрингского. За пределами родовых поместий династия продвигает своих пешек. Брат Фулка Доброго Ги становится епископом Суассона, а браг Жоффруа Гризегонеля, тоже именуемый Ги, потому что он, как и его дядя, был призван стать епископом, получил-таки епископство Пюи.

Еще больших успехов добился сосед и соперник графа Анжуйского. В начале X века виконтом в Туре был Тибо. Возможно, это был сын виконта Гарпего из Блуа. А его жена Ришильда, конечно же, была дочерью графа Гуго из Буржа, а по линии матери — внучкой Карла Лысого. Тибо преуспел еще больше Фулка Рыжего. Около 936 года он завладел графством Блуа.

Немного позднее он пытается присвоить титул графа Тура. Гуго Великий противится этому. Его сын Тибо, прозванный Мошенником, становится после 940 года его преемником. И вот он уже прибирает к рукам графства Шартр и Шатоден. Гуго Канет будет вынужден пожаловать ему графский титул, соответствующий его реальной власти в Туре, — что и произошло около 970 года. Как позднее сделает Фулк Нерра в Ланже, Шомоне, Монтрёй-Беллей и Шато-Гоптье, — гак же и Тибо показывает, что он является обладателем должностных полномочий, возводя башни в городах Блуа, Шатоден, Шинон, Шартр, чтобы выступить против епископа, назначаемого непосредственно королем. В Дуэ-ла-Фонтен он восстанавливает и укрепляет для себя старинную резиденцию императора Людовика Благочестивого. Его женитьба на Лиегарде, дочери Герберта Вермандуаского, становится поводом для новых приобретений далеко за пределами его земель на Луаре, В 948 году он строит крепость в Монтегю, бросая тем самым вызов Каролингу из Лапа, бывшему несколько месяцев в заключении. В том же году он присваивает себе крепость Куси владение реймсского архиепископства, что стоило ему отлучения от церкви.

Дело уладилось только в 965 году, когда архиепископ Одельрик уступил крепость в обмен на присягу о верности сыну графа Эду. Осуществляя опеку над сыном Алена Бретонского, Тибо приобрел большое влияние в графстве Ренн. Наконец, стремясь укрепить свои позиции в церкви, он последовательно добивается для своих брата и сына с 955 по 985 годы — епископских должностей в Бурже. Старший сын Тибо, Эд, в 977 году один получает отцовское наследство. После смерти дяди Герберта Старого около 980 года он прибавляет к нему еще и часть вермандуаских владений в Шампани. Женившись на Берте, дочери короля Конрада Тихого и внучке Людовика IV Заморского, Эд к 985 году достигает небывалого могущества, может быть, даже превосходящего власть самого герцога франков — своего господина, которого он едва удостаивает  своим посещением. Став королем, Гуго будет терпеть и более значительные унижения. У Эда был свой двор, он чеканил собственную монету, он назначил виконтом Шартра своего приближенного Ардуина — возможно, сына того Ардуина, которому Тибо Мошенник доверил охрану крепости Куси в 948 году.

Итак, в Нейстрийском княжестве по мере того, как его властитель продвигался вверх по иерархической лестнице, становясь герцогом, затем королем, — образовались два новых объединения, достаточно сильных и автономных, и их правители заставляли признать себя добровольно или по принуждению — в качестве урожденных и несменяемых графов. Владения Гуго Великого оказались слишком большими для одного наследника. Мало-помалу прямой контроль над графствами ускользал из рук властителя, и его собственные владения снова сокращаются до пределов Орлеана и Санлиса. Почти полная независимость по отношению к светским властям, которой добились графы Анжуйский и из Блуа-Шампань, прочность и стабильность княжеств «второго поколения» придали чтим двум династиям совершенно особое значение. Утрата герцогом наследства Робертинов стала очевидной. С 942 года виконт Тейдон Парижский приобретает титул графа; в 948 году настала очередь Фромона Сансского, а в том же году его сменяет его сын Ренар. В руки Бушара Вандомского последовательно попадают графства Парижа, Корбей и Мелён. Накануне восшествия франкского герцога на престол один лишь Орлеан оставался, по-видимому, во власти Гуго Капе та, и то больше из личной преданности, а не из субординации, Фулк Анжерский и особенно Бушар Вандомский, друг, сторонник и зять Фулка, предоставили Гуго свободу действий. Около 985 года относительное единство княжества Гуго Великого ушло в прошлое. О днородное ядро между Луарой и Сеной было разделено. Раздробленность победила.

Подобные процессы происходили также и за пределами Нейстрии. В междуречье Сены и Мёза, во владениях многочисленной семьи из Вермандуа, появляются новые образования, управляемые людьми не новыми, но получившими возможность большей автономии, которые опирались при этом на крепости, узурпируя часть или всю полноту государственных полномочий, вступая в семейные связи, упрочившие их положение в аристократической среде, вербуясь на военную службу к наиболее щедрым из князей и неустанно увеличивая собственные владения. Вот около 940 года некий Рено, главный вассал реймсской Церкви, возможно, виконт Реймса, наделенный соответствующими полномочиями. Нам неизвестно его происхождение. Он очень удачно женился на Обрее, дочери Жильбера Лотарингского и Герберги Саксонской, которая во втором браке стала королевой франков. В 948 году он строит крепость в Руси, между Реймсом и Ланом. Получил ли он разрешение на это? Ведь возведение любых крепостей и укреплений дозволялось исключительно королем. Вполне вероятно, тем более что Рено был одним из ближайших сторонников Людовика IV и архиепископа Арто.

Опираясь на свой бастион, вокруг которого образовалось графство, Рено де Руси участвует в походах начала правления Лотаря, своего сводного брата. Его старший сын Жильбер унаследовал отцовские права, не без колебаний перейдя на сторону короля Гуго, тогда как младший, Брюнон, получил крупное епископство Лангр. В следующем поколении семейство Руси завладеет уже архиепископством Реймса. В 970-е годы в Шампани возвысился род Рамеруп, вступивший вскоре в сою з с Руси. Гильдуин, брат епископа Манассии из Труа, был графом в Арси-сюр-Об. Но главной его гордостью являлся замок Рамеруп.

От очень набожного Гильдуина, который, похоже, совершил паломничество в Иерусалим в 992 году вместе со знаменитым аббатом Адсоном Монтьеранде, произошла крепкая графская династия. Как и Руси, она не только пережила распад каролингской системы, но и извлекла из нее личную выгоду — в частности благодаря своей могучей крепости. В конце X века графство повсеместно остается неделимой территориальной единицей. Именно на этом уровне продолжает осуществляться власть — захваченная, присвоенная, унаследованная.

В Маконнэ совершенно независимым был граф Обри. Он получил графство от своего деда Лето, а тот, в свою очередь, от своего отца Обри. Лето присягал на верность королю Лотарю. Обри II не игнорировал свою родню, так как он был женат на Эрментруде, дочери Рено де Руси; как тесен мир! Графство Макон принадлежало вначале Гийому Благочестивому из Аквитании, затем Гуго Черному из Бургундии. Расположенное на границе с королевствами франков и бургундцев, это графство в 980 году всецело подчинялось Обри. Конечно, граф старался поддерживать государственную власть во всей ее полноте. Жорж Дюби пишет: «Герцогство Макон являлось автономным княжеством, где бесконтрольно правила самостоятельная династия». Оставаясь внешне неизменной, каролингская система меняла содержание: делегирование полномочий становилось мертвой буквой. Общественные структуры функционировали беспрепятственно, удачно приспособившись к реальным отношениям и социальной ситуации. Граф с помощью своего виконта и под защитой епископа чеканил монету, лично присутствовал на заседаниях суда, проходивших в его городе, взимал пошлины. Так, с выгодой использовались традиционные институты власти. Повелитель свободных людей графства, сам граф, или скорее его отец и дед, поручал охрану своих крепостей наиболее влиятельным из местных магнатов. Эти лица — их было около дюжины и составляли окружение графа; они и советовали ему, и подчинялись ему. В гот же период положение графа Гийома Провансальского в его городе Арле было очень сходно с положением Обри, чей дед был к тому же родом из Прованса.

Ближе к Западу существовали гоже группы, использовавшие свои должности для расширения личного господства. Так поступали в Пуату очень влиятельные поверенные престижного аббатства Шарру. В Марше они образовали настоящую графскую область. В середине века один из наиболее предприимчивых, Бозон, построил замок Беллак. В 958 году он безо всякого повода присваивает себе титул маркиза. Около 970 года его сын Эли наследует графство Перигё, доставшееся ему от его матери Эммы, и нападает на виконта из Лиможа, а затем па Арно Ангулемского. Гийом из Пуатье использует разногласия между своими вассалами, чтобы лучше управлять ими. Графы из Марша тем не менее стали родоначальниками еще одной новой династии. Брат Эли Одебер сделается графом Перигора и прославится в период правления королей Гуго и Роберта. Граф Ангулемский расширил традиционные границы своего графства и, опираясь на аббатства Сен-Жан в Анжели и Сен-Сибар, все больше отделяется от герцога Аквитанского. В Гаскони во второй половине X века княжество, развитие которого несколько запаздывало по сравнению с остальным королевством, распадается на виконтства, управляемые герцогом Гийомом Саншем: Ломань, Беарн, Марсан, Дакс, Олорон. В двух последних городах виконт от имени князя владел крепостями.

Освобождение и развитие графств и виконтств, хорошо заметное после 930 года в Клермоне и Бриуде, а также и в Мане, где виконтская семья обладала епископством, способствовало тому, что поверенные, даже простые викарии, возможно, стоявшие у истоков династий в Люзиньяне, Шателейопе или Тальмоне в Пуату, к примеру, олицетворяли собой глубокий процесс раздробления власти в светском обществе. Но начало этого процесса, подчеркнем еще раз, находилось в обладании должностными полномочиями.

Очень редко случалось прямое, непосредственное узурпирование. Если же таковое и имело место, то прежде всего в Берри, — то есть там, где традиционное графское устройство раньше всего было отвергнуто и где исчезла столь долго сохраняемая старая юридическая система. А более активно после 925 года вели себя графы Буржа. В этой провинции с первой трети X века, как показывает Жорж Девайи, уже возникло то, что позднее будет названо помещичьими замками.

2. ЗАМКИ НА ГОРИЗОНТЕ

Этот процесс был отмечен изменениями пейзажа и изобилием укреплений. По крайней мере, гак явствует из тех немногих текстов, которыми мы располагаем.

Археологические находки тоже усиливают это впечатление, хотя датировка иногда устанавливается с ошибкой на несколько десятилетий. Разумеется, все эти замки и башни существовали на Западе с античных времен. Но они были тогда сосредоточены в городах или пригородах. Города Прованса и Септимании, где сохранились значительные развалины античной эпохи, имели предостаточно подобных сооружений. В X веке они встречаются уже в сельской местности, в стратегически важных местах. Часто это были восстановленные древнеримские строения, или же новые постройки, возведенные на средства от королевских налогов. Ибо по закону строительство замка освобождало от должностных обязанностей. Короли, аббаты, обладающие иммунитетом, были первыми строителями крепостных стен и рвов. Архиепископы Эрве и особенно Арто Реймсский тоже вели строительство. Герберт Осерский для защиты своей епархии выстроил замки в Туси и Сен-Фаржо в 971— 995 годах. В Орийаке, в самом начале X века, у графа Жеро был замок. В середине века Герберт и Роберт Вермандуаские возводят замки, в Монфеликс, между Шато-Тьерри и Шалоном, а их племянник Эд — замок в Варк. В Шампани Мишель Бюр насчитывал более сорока крепостей в конце X века, часто на границе между различными каролингскими графствами, которым грозил распад.

Государственная власть, частная инициатива, сложно в этом переплетении найти истоки происхождения крепостей, число которых на протяжении X века все возрастает. Новыми постройками более всего изобилует малая Франция; об этом сохранилось больше документов. Там, где княжеская власть оставалась сильной, процессы были ограниченными и контролируемыми. Так случилось в Нормандии и Фландрии, где ни один замок не мог ускользнуть от внимания графа: городские замки, монастырские строения встречались здесь чаще, чем простые валы; но все они были в руках князя. В Фекампе маркиз Ричард, в Аррасе граф Арнуль соединяли в одном и том же строении дворец и крепость. В Арле, Авиньоне граф Гийом Провансальский жил в сходной постройке. На юге крепости находились в древних античных местах: в Эннезате, старом центре королевских налоговых служб; в Полиньяке, Меркёре — в Оверни; в Истре, Фосе, Ансуи, Форкалькье в Провансе. В Шаранте, отмечает Андре Дебор, из двенадцати замков до 1000 года один точно являлся частным сооружением. Правда, в этом районе большое значение имело территориальное деление на паги, и местные власти — граф Ангулемский и герцог Аквитанский, — строго хранили атрибуты королевской службы.

Зато в Провансе к концу века растет милитаризация аристократии, а также все больше возводятся замки, принадлежащие частным лицам. Среди них назовем Ле-Бо, Бонньё и Руссильон. Так же обстояло дело и в Оверни, где нарастала волна насилия, и в Гаскони, где все чаще возводятся замки на холмах. Завещание виконта Гийома из Безье в 990 году упоминает о многочисленных укрепленных областях. Однако маловероятно, что все они были построены на средства от королевских налогов. В Лангедоке в последней четверти X века упоминалось о башнях, построенных на свободных землях; правда, иногда даже эти земли были уже поделены между многочисленными наследниками.

Укрепления различались как по внешнему виду и размерам, так и по происхождению. Трудно судить об этом достоверно, так как эти здания, где скорее всего первое место занимало дерево, множество раз перестраивались; трудно также и установить точную дату их постройки. В междуречье Луары и Рейна самый старый сохранившийся вал находится в Шантрен-ле-Музон, в Арденн, который принадлежал графу Гоэрану между 940 и 971 годами. Вал был четырех метров в высоту, диаметром в пятьдесят метров. Но как сопоставить, следуя текстам, внушительный ансамбль в Куси, который около 960 года включал в себя башню, крепость и ограждение, с крошечным замком, принадлежавшим рыцарю Бюршару в Брей, в графстве Санс? Или же, на пятьдесят лет раньше, с маленькой крепостью в Сен-Сере, которую обманным путем отнял у графа Жеро из Орийака этот разбойник по имени Арланд и которого Жеро обезвредил?

Невзирая на все разногласия, естественные, но неразрешимые, по поводу происхождения и назначения замков, зададимся вопросом о значении этого строительства.

Разумеется, идея поставить препятствие в форме стены между собой и противником столь же стара, как и сама война. Поэтому наличие крепостей по мере необходимости не являлось новостью. Норманнские и сарацинские набеги еще больше усилили эту необходимость.

Реставрировались старинные разрушенные стены, возводились новые — по инициативе или разрешению властей.

В то же время только ли потребностям обороны отвечали многочисленные строящиеся замки? Их появление влияло на образ действия и общественные структуры. Они становились приметой рассредоточивания функций управления в руках частных лиц. Замок был не только оборонительным сооружением, но и средством утверждения, завоевания, причиной поляризации сил в обществе. Утрата прав и средств заставить уважать чужие нрава превратила насилие в способ разрешения конфликтов, хотя частные междоусобные войны существовали и в прошлые века. В конце концов король и его уполномоченные считали своим долгом находить мирное решение споров между христианами, и их власть позволяла им достигать мира в большинстве случаев. Более того, воинские подвиги не представляли ценности для аристократии, которая к тому же не обладала монополией на ведение войны. В IX веке искусство сражения не являлось общественной или моральной добродетелью. Оно было в лучшем случае необходимостью, которую диктовали общественные интересы, когда сам король призывал к оружию за правое дело.

В X веке, особенно во второй его половине, распад общественной власти привел к тому, что наиболее сильные захватывали эту власть и использовали ее в своих интересах. Замок служил одновременно и средством, и приметой осуществления этих интересов.

Холм и башня имели корни в земле, высясь над территориальным округом в самом его центре, которым управляли его владельцы. Точно так же и родовая династия была укоренена в этих землях, выросла здесь и набралась сил для дальнейшего развития. Наиболее влиятельные князья доверяли свои крепости людям из ближайшего окружения: Ардуин охраняет Куси для графа Тибо Турского, Готье Мелён для Бушара Вандомского. Предательство Готье, в 991 году перешедшего к Эду из Блуа, стало таким позором, что не только сам охранник замка был повешен, но и факт исключительный! — его жена вместе с ним. Тридцать лет назад молодой человек, которому король Лотарь передал свою крепость в Дижоне и который продался Роберту из Труа, был обезглавлен в присутствии своего отца. Значит, замок был самым цепным из всего, чем владел сеньор.

3. КТО ТАКИЕ «МИЛИТЫ »?

Крепость была приметой власти и фортуны, коагулировав частные владения вокруг реальной власти.

Обладатель замка — был ли он представителем кого-то другого или же выступал от собственного имени — сосредотачивал в своих руках властные полномочия и захватывал новые, так как власть принадлежит тому, кто способен взять ее. Обладание замком позволяло роду возвыситься среди других властителей. Поэтому Гуго, приближенный первого Капетинга, владел его замком в конце X века в Аббевиле, а его наследник получил титул графа Понгье. В Бургундии семья, владеющая замком Божё, тоже была весьма удачливой.

Сила и принуждение создавали в первую очередь военачальников, чьими услугами пользовались графы. Воины и сами подыскивали себе покровителей. В исторических документах, в хрониках все чаще встречается термин «воины» («milites»). Само по себе слово не ново. «Воинство» («militia») принадлежит церковному лексикону, теологии с давних пор. «Воинство Христово» часто встречается у Святых Отцов. В X веке «милиты» употреблялись сперва в собирательном, об общенном смысле. Они окружают в церкви графа Жеро из Орийака. Биограф Жеро, Эд из Клюни, используетэтот термин не в воинском смысле. Здесь речь идет о ближайших сторонниках графа, лично преданных ему.

Милиты — это люди на службе, но сама служба все больше понимается как военная. У Ришера Реймсского милиты (это слово он употребляет только во множественном числе) означают «вооруженные люди». Чаще всего он описывает их как защитников крепостей. Милиты, преданные воины, около 1000 года окружают виконта Гийома из Марселя и побуждают его захватить богатства Сен-Виктор.

Употребление слова в единственном числе более позднее и для рассматриваемой нами эпохи еще редкое. Истолковать его непросто. Человек, который, по грамотам последней трети века, носил титул «воина», занимал определенное положение в обществе. У него были материальные средства для несения службы, он оказывал честь той влиятельной персоне, у которой в подчинении он служил. Откровенно говоря, мы располагаем весьма скудными фактами на этот счет.

Подобный воин Ансу, который около 970 г ода просит у епископа Жерара Отёнского отдать ему церковь Сент-Мари в Витри, чтобы передать ее затем по наследству своему внуку и правнуку, неся «синодальную» службу, то есть при условии, что церковь будет совершать регулярные службы, — похоже, умел требовать от церковного учреждения удовлетворения своих запросов.

Вокруг такого знатного князя, как граф Эд I из Блуа, также были милиты: это явствует из картулярия аббатства Сен-Пер в Шартре. Вот около 986 года Ардуин, о котором уже известно, что он был виконтом Шартра и описывался в одной грамоте как «человек благородный» и «преданный» графу, награжденный от него «бенефицием». Он подписывает эту грамоту непосредсгвепно вслед за графом следующим образом, весьма простым: «Воин Ардуин». Вероятно, этого было достаточно, чтобы указать на высокое положение такого знатного аристократа, как этот Ардуин, имеющий собственных приближенных. Титул «воина», таким образом, бывал пожалован в дар, йбо он означал почти кровную связь с князем более тесную, чем какие-либо иные отношения с приближенными. Воину граф достаточно доверял, чтобы делегировать ему часть своих полномочий, в частности, в военной области. Так было около 990 года, с неким Ротроком, «вступившим в ополчение и присягнувшим графу Эду». Обозначение остается все еще неустойчивым. Грамота 984 года подписана неким Теду и ном; и пи он, ни его еще живой отец никак более не обозначены.

Через десять лет он подписывается как «воин», и непосредственно после Эда. Несомненно, став преемником своего отца, приближенного графа, он за свои заслуги получил право именоваться «воином».

Таким образом, до 1000 года воины, как следует из документов, были устойчивой социальной группой, занимающей высокое положение в обществе и идущей сразу вслед за графами, то есть за влиятельными должностными лицами, выступавшими некогда от имени короля. Ибо и среди князей уже не срабатывали старые регуляторы закона и справедливости, а их приближенные все больше вынуждены были сражаться, утверждаясь путем применения силы. Такие милиты, которым князья доверяли свои крепости, отряды всадников, посылаемые с какой-нибудь миссией — юридической, дипломатической, — сами являлись влиятельными правителями, часто знатного происхождения.

Однако ясно, что до 1000 года существовали воины, вооруженные люди, используемые в военных действиях и при охране замков. В документах им никогда индивидуально не давался титул воина: на самом деле они стали так называться только лишь в поздних текстах уже XI века. Ришер Реймсский, к примеру, не называет титула своего отца. Однако в окружениикоролевы Герберги он явно выступал как искусный  военачальник. Именно ему в 958 году было поручено взять Моне, и он посылает туда «людей, обученных им самим военному искусству». Явный воин, но без титула Готье Обья, солдат-пахарь из Оверни, написавший около 980 года свое завещание. Он передавал аббатству Сосийанж лучшее из своего состояния — иоле, виноградник, вино, и главное — свою лошадь; брату Жерару он оставлял свою кольчугу, оцененную в значительную сумму в пятнадцать су — сто восемьдесят серебряных монет, которые в течение десяти лет Жерар раздал соседским священникам. Этот воин наверняка происходил из сельских тружеников и преуспел в своем деле, гак как имел лошадь и оружие.

Воины происходили также из обнищавшей семьи или же были отпрысками младшей ветви рода, которая стала лишней в процессе прямого наследования. Так получилось с воином Эраном, описанным около 1030 года монахом из Музона в его повествовании о событиях предшествующих пятидесяти лет. Этот Эран «унаследовал от своих предков щедрость и благородство», однако сам он принадлежал «к захудалой ветви» своего рода. Поэтому он поступил па службу к более могущественному, чем он сам. Воином именовался также и Бюршар, который, если верить хронике Сансского аббатства Сен-Пьер-ле-Виф более позднего времени, владел около 950 года крохотной крепостью Брей.

Короче говоря, термин «милиты», «воины», малоупотребительный в X веке, означал тогда вассалов первого уровня. Следом за ними смутно различаются люди, еще более многочисленные, тоже способные воевать, имеющие лошадь, меч, панцирь и достаточные ресурсы — либо земельный надел, либо вознаграждение от своего сеньора, либо то и другое вместе.

Все эти фигуры были, разумеется, мирянами, и, как правило, свободными от повинностей, которые вельможи в своих интересах все больше и больше перекладывали на плечи тех, кто трудился и производил.

Отсюда родилась идея, оправданная для целого ряда регионов, что эти воины, столь различные, образовывали отдельную социальную труппу — служилую аристократию. Но будем очень осторожны в своих выводах по поводу X века. В Каталонии, например, все свободные люди, то есть почти все мужское население, имели право, и даже обязанность, носить оружие. Война традиционно оставалась делом каждого. И та страсть, с которой здешние аристократы относились к своим лошадям и обмундированию, нисколько не означала, что они были столь кровожадны: воины в Каталонии того времени были очень редкими.

4. МЕСТНАЯ АРИСТОКРАТИЯ

Бездействие во многих краях королевской власти, перераспределение и дробление функций управления более четко выявили присутствие местной аристократии, которая находилась в тени в эпоху Каролингов.

Лучше всего заметно ее благородное происхождение на юге Луары. Прежде всего, местные монографии об этой части королевства, очень солидные, свежие и многочисленные, содержат ценные сведения на этот счет и скрупулезно исследуют малейший текст, извлекая из него максимум информации. Затем, и главным образом потому, что здесь франкская аристократия была представлена меньше, чем на севере. Несколько графских династий, назначенных королем, пустивших здесь корни благодаря своим личным качествам, эго Гильгельмиды, Раймундины, Бозониды, Рамнульфиды и некоторые другие. Вплоть до начала X века они, судя по документам, владели всем. Иногда позади них, чаще рядом с ними, а иногда и против них можно уже различить фигуры, группы, давно обосновавшиеся в этих краях, которых вынуждены признать князья и которые владели большей частью земли, имели знатных предков, являясь представителями чисто южной цивилизации и культуры.

Когда распадается королевская власть, когда наступает брожение среди самих князей, тогда на сцену выступают местные представители, большие и малые.

Откуда появился, к примеру, этот Эбб, занявший видное место в Берри? У него пе было никакого особого титула, когда он основал у себя в Деоле в 917 году монастырь, порученный аббату Бернону из Клюни.

Его отец и дед сами как будто имели владения в этих краях. Сеньоры из Деоля были также известны в долине Эндр, и более давно, чем династия Гийома Благочестивого на юге Луары, вассалом которой был Эбб. В склепе церкви Деоля будут вскоре помещены мощи святителей Берри Леокадия и Люции, к которым принадлежала будто бы могущественная семья из Деоля, владеющая на протяжении двух поколений архиепископством Бурж. Эмар де Бурбон тогда не был ни графом, ни виконтом, ни поверенным, ничем, что относило бы его к франкской системе управления. Он был просто сыном Эмара. Его называют, но крайней мере однажды, «сиятельнейшим воином», что ставит его почти рядом с герцогом Аквитанским, его господином. Он чувствует себя как дома в Алье, а из собственных владений он в 915 году жертвует Клюни область Сувиньи. Граф Жеро из Орийака сам был королевским чиновником, который, несмотря на просьбы Гийома Благочестивого присягнуть ему на верность, остался лично преданным королю франков. Жеро был не менее знатным овернцем благородного происхождения. Его род вел свое начало от святого Ириея, чьи добродетели были известны в этих местах триста пятьдесят лет тому назад. Тем самым он был связан с галло-римской аристократией времен Григория Турского. Иначе говоря, с античностью периода ее расцвета, когда Овернь в изобилии рождала Галлии императоров и святых.

Имея столь блестящее происхождение, Жеро обладал и особыми привилегиями, и значительной земельной собственностью. Аббат Эд из Клюни, написавший биографию Жеро около 925 года, то есть почти через пятнадцать лет после смерти своего героя, в молодости также близкий к Гийому Благочестивому, — отмечает, что граф мог отправиться из Руэрга в Канталь, на расстоянии около двухсот километров, каждый вечер останавливаясь в своих владениях, что предполагает наличие хотя бы десяти таковых в одном только этом направлении. И еще многих — в других местах.

Подобные владения не были нажиты благодаря одной графской должности. Жеро, знатный овернец, имел свободные земельные наделы, как имели или присвоили их и другие местные аристократы: Дальмас, виконты-аббаты из Бриуда после 930 года; виконты Клермона, откуда был родом выдающийся епископ Этьен II; или эти сеньоры, владеющие землями в Оверни, — семья Меркёр, от которых произошел аббат Одилон из Клюни, семьи Полиньяк, Гюйо. В Оверни X века, отмечает К. Лорансон-Роза, всегда жила римская античность, едва прикрытая тонким франкским покровом: город, право, язык, может быть, костюм, земельные владения, происхождение собственности, народная память, церковная организация, верования — все носило отпечаток древнего Рима. Здесь лучше всего сохранилось общество V века, в сравнении с Фландрией или Нормандией.

Сходная ситуация наблюдается и в Провансе. Там гоже различимы местные знатные семейства. В IX веке они иногда вступали в сою з с франкскими чиновниками или присваивали себе титулы графов и виконтов, быстро становящиеся наследственными. Здесь влияние Рима было еще сильнее, накладывая характерный отпечаток на городской пейзаж, произведения искусства, дороги, имена и названия. Крупный помещик Прованса, чьи владения, в основном в графстве Ант, были расположены вдоль древнеримских дорог, — Фушер в 909 году по римскому, то есть вестготскому закону женится на Раймонде, дочери виконта Майёля Нарбоннского, сестре епископа Гонтара из Фрежюса, племяннице Обри, старшего брата Майёля, женатого на дочери графа Раку из Макона, чьим наследником он стал. По брачному контракту, который в этих местах был письменным, Фушер давал Раймонде более ста мансов — несомненно, половину своих владений. В центре этих земель — вилла Валепсоль, где издавна жила семья Фушера. Здесь же на следующий год родился мальчик, названный Майёлем, в честь маминого дедушки. Клану Обри-Майёль противостоял род Сабран, имевший обширные владения в районе Узе, из которого во второй половине IX века вышли виконты в Безье, епископы в Узе и аббаты в Сен-Жиль. И они тоже были провансальского происхождения. При поддержке Бозонидов, ставших королями Прованса, они вынуждали Обри покинуть Нарбонн. Будущий Майёль из Клюни спасался от них со своими родственниками при дворе графов Макопа, около 918 года. Дома остался Эйрик, брат Майёля, ставший затем родоначальником знатных семейств. И не столько сарацины — что бы ни писалось об этом в агиографии, сколько различные кланы, борясь друг с другом, нанесли больше всего ущерба Провансу. Эти местные властители, обладая земельными угодьями и городскими крепостями - последние чаще всего охранялись от имени графа Прованса Гийома Арлезианского, располагая военными отрядами, оставшимися не у дел после окончательного изгнания мусульман в 972 году, надежно контролировали не только назначения на светские посты в обществе, но и дела в Церкви. Семья виконта из Марселя с 965 года и на протяжении более века правила отвоеванным ею епископством. То же самое происходило и в Септимании. Одно епископство вошло даже составной частью в личное наследство виконта Гийома, о котором уже говорилось выше. В своем завещании он отдает жене Арсинде город Агд с епископатом, а дочери Гарсинде — Безье с его епископством.

На юге, таким образом, присвоение светскими лицами церковных богатств, государственных привилегий и земель было ранним и энергичным. Местные аристократы, действительные или мнимые потомки галло-римской знати, крупные земельные собственники использовали происходящие процессы с выгодой для себя. Некоторые высокопоставленные каролингские чиновники, когда-то назначенные сюда королем, смешались с местной знатью, как, например, графы Ангулема.

5. ЗЕМЛЯ И ЛЮДИ

В целом во второй половине X века в Провансе, Оверни, Шаранте, Маконнэ появилось два десятка знатных семей, сосредоточивших в своих руках землю и власть. Каково бы ни было происхождение этих земель, ими владели как свободными земельными наделами. Имелось значительное количество церквей. И огромные владения редко имели одного лишь хозяина. Наследства через преемников, пожертвователей, захватчиков чаще всего распылялись, иногда делились. Надел представлял собой землю, находящуюся в частном владении, без принудительного труда и ограничений. Согласно историческим исследованиями, частная

собственность, большая и малая, распространяется на Западе до конца века. В частности, это справедливо для ю га королевства. Там, на этих огромных богатых просторах, никаких следов, или совсем мало, системы доменов, феодальности, даже вассальных отношений. На верность здесь присягали — если вообще

присягали — представителю общественной власти: графу Макона и владельцам замков, графам Каталонии, графу Прованса или его виконтам. Большинство же наверняка вообще никому не присягало. Там жили свободные люди. Когда крестьяне обрабатывали землю местного сеньора, то они приобретали, иногда на долгое время, ценз оседлости. Земельная рента постепенно уменьшается. Тем более что, как в Провансе, число мелких земельных собственников в X веке возрастало, а крупные собственники не могли найти достаточно рабочей силы (так как крепостная зависимость почти исчезла, тогда как вплоть до 930 года она была еще довольно распространенной в этом регионе, больше — в Маконнэ, согласно Ги Буа) и потому предпочитали оставлять земли невозделанными.

Если в Оверни сеньоры со своими вооруженными отрядами иногда и посягали на церковную и крестьянскую собственность, то потому, что к духу грабежа примешивалось еще и беспокойное стремление как-то утвердиться в неблагоприятных экономических условиях. В Оверни гоже большие территории оставались невспаханными. А. Дебор пишет об иной ситуации в Шаранте. Здесь он выделяет «многочисленный класс мелких и средних собственников». Что же касается крепостных, то здесь они практически исчезли. Так, от Бургундии до Гаскони, от Пуату до Прованса, мелкая и крупная собственность, находящаяся в свободном владении как мужчин, так и женщин — обычно двух владельцев сразу, — лежала в основе крестьянского уклада. Церковные картулярии, описывая щедрые пожертвования на протяжении века, в огромной степени свидетельствуют об этом.

Возникают сомнения, переживала ли северная Франция аналогичное развитие, отказываясь от образцов стопятидесятилетней давности. Здесь все больше встречаются бенефиции, концессии, резервные земли и лены, вассальная зависимость. Столь прекрасные картины, по крайней мере во вкусе X века и более позднего времени, были всего лишь исключением. Р. Фоссье на примере Пикардии констатирует, что свободные и независимые собственники были главной опорой крестьянского общества, даже если среди них, при различных экономических условиях, и росло социальное расслоение. В противном случае остается непонятным, откуда взялись столь огромные пожертвования на Церковь, — судя по документам, и в реальности тоже, — если дарители не являлись бы собственниками, способными отдавать часть своих благ.

Наличие почти повсюду массы свободных крестьян, помимо всего прочего обрабатывающих землю других за легкий оброк, объясняет, почему обладатели должностных полномочий, присвоившие себе функции управления и юридическую власть, были озабочены тем, чтобы усилить контроль над людьми, а не над земельными владениями. Такой подход приносил свои плоды: взимать штрафы, лишать прав или, как их называли, «обычаев» тех, кто работает в подвластном магнату и его клану секторе, — вот что выгодно, ибо им подчиняются все: свободные и зависимые, собственники и ленники. Это желание, потребность покорить своему верховенству людей, выжать из них все возможное придают истории X века черты жестокости и насилия. Не рассуждая, наиболее сильные, владеющие оружием, знаками различия и рычагами управления, стремятся подмять под себя других, принуждают — не всегда и не везде успешно — к оплате из собственного кармана.

Около 1000 года подобные процессы были еще ограниченными, раздробленными, неравномерными. И все же они были достаточно ощутимыми, чтобы войти в сознание общества, в его мировосприятие. Те, кто заботился о мире и порядке, впадали в беспокойство. Милитаризация общества, секуляризация всех сторон жизни были связаны с экономическим развитием, медленным и скачкообразным.

Из редких и фрагментарных документов можно вынести общее впечатление: сельскохозяйственная продукция улучшалась. Орудия труда тоже прогрессировали. В текстах все чаще встречаются упоминания о мельницах.

Иногда говорится об освоении новых земель. На деле одни церковные картулярии служат источником сведений об этих фактах. Большую же часть участников составляли, разумеется, миряне. В экономику вкладывается все больше средств. С 930-х годов вокруг Шартра монахи и каноники заключают с крестьянами долгосрочные контракты о помощи в обработке земель и об аренде. В Пуату около 955 года жили некий Ландри и его жена Летграда, которые предоставили Желону и Готберге три эвра земли для разведения виноградников.

Такая аренда — одна сторона дает землю, другая — рабочие руки — истекает через пять лет. И каждый использует свою часть урожая, как ему заблагорассудится. Три эвра — это немного, около двадцати акров.

Достаточно было заключить договор, и в архивах монастыря Сен-Сипрьен в Пуатье сохранялись подобные документы. Собственники поднимают цену на свои имения. Виноградники, мельницы, места рыбной ловли становятся наиболее распространенными объектами аренды. На морском побережье к этому добавлялись солеварни. Около 970 года, к примеру, аббат Константин из Сен-Мэксана дает Укберту и его жене Констанции необработанную землю в Онисе, чтобы устроить на ней пятьдесят соляных разработок; до конца своей жизни арендаторы смогут пользоваться 3/5 части продукции.

Действительно, производство и продажа соли занимали большое место в торговом обмене и потреблении. Это был неистощимый источник доходов. В Марселе — монахи Сен-Виктор, в Арле — граф Прованса, в Нарбонне — архиепископ контролировали производство соли и взимали налоги.

Начало оживления в экономике, но моему мнению, оставалось еще очень ограниченным. Два-три процитированных выше примера могут подтвердиться еще несколькими десятками, но не более.

Росло ли население в конце первого тысячелетия? Историки спорят по этому вопросу. Как составить себе хоть малейшее представление об этом? Если по поводу Маконнэ Жорж Дюби пишет, что в наиболее зажиточных семьях нередки были семь-восемь детей, то А. Дебор не обнаруживает в ленах Шаранты никакой демографической перенасыщенности. Вместе с тем там, где развивается сельское хозяйство, действительно растет и население, которое производит и потребляет: причина и следствие здесь уже неразличимы. Во всяком случае, достоверно, что изменилась плотность населения и образ жизни крестьян. В X веке на Западе не появляются ли деревни в их современном понимании — топографическом, культурном и социальном?

Похоже, что да, даже если люди издавна объединялись, пусть в малых количествах, чтобы жить лучше.

В свою очередь, археологические данные говорят о преемственности в расселении на разных землях. Как и прежде, селились вокруг монастырей, крепостей. Замки, возведенные Тибо Турским — Шинон, Сомюр, вызывали к жизни и поселения Лош. Ньор, Рюффек, Жарнак... Деревня нечто иное, чем стихийный хутор, и она создается на определенной устойчивой основе вокруг замка, церкви. В X веке, похоже, окончательно сложилась система сельских приходов. Один из лучших тому примеров епархия Отён. Наконец, деревня играла определенную социальную и экономическую роль. Деревня — это не просто стоящие рядом дома. Это всевозможная хозяйственная деятельность, способность на месте создать все необходимое для жизни. Важное значение имело и наличие собственного деревенского кладбища. Правители стремились приучить людей к более оседлому образу жизни, и первый экономический подъем вызывал желание прочнее обосноваться на своей земле. Большие латифундии и экстенсивный путь развития приходили в упадок — параллельно с государственной властью. В документах

меняется смысл старого слова «вилла». От домена, от центра эксплуатации со всеми ее зависимостями переходят — особенно на севере Луары — к чисто деревенскому образу жизни. Тексты XI века фиксируют эту эволюцию.

О таких деревнях археология едва ли может что-то сообщить нам, кроме тех случаев, когда речь идет о местах постоянного расселения еще со времен античности — в Провансе и Лангедоке, а также Нормандии — например, в Мондевиле, близ Кана. И все же раскопки открыли нам деревню X века под названием Большой Приход, в Сен-э-Марн, — со своей церковью, кладбищем, следами улиц. Здесь занимались текстильным и металлургическим производством: найдены металлические орудия труда, в том числе из железа.

Концентрация, укрепление, объединение, интенсификация — все больше и лучше. Возможно, так оно и было. Не везде и не одновременно. Орудия труда остаются посредственными, земли — скудными, социальные отношения, общественная жизнь, структуры управления и контроля — вялыми. Деньги пе имели в экономике той эпохи достаточного веса. За редким исключением, никаких следов денежного обращения.

Нет и речи о развитии торговли, за исключением нескольких портовых городов во Фландрии, Пикардии, в Средиземноморье. Евреи заняты больше земельной собственностью, нежели денежным и товарным оборотом. В Арле, например, где, между прочим, велась торговля, монетная мастерская в конце IX века была закрыта. В городах тоже не занимались развитием коммерции. Торговый склад, обнаруженный в 985 году в Вердене, вызвал множество комментариев. Но упоминания подобного рода — исключительная редкость.

Цитируется по изд.: Тейс Л. Наследие Каролингов IX - X века. 2. Новая история средневековой Франции. М., 1993, с. 207-231.