Хоккайдо: этнический состав

Целую ночь, почти шесть часов, неторопливый паром «Отару-мару» подминал мелкую волну Сангарского пролива, который отделяет главный остров Японии Хонсю от его северного соседа Хоккайдо. Причал в Хакодатэ, дощатый настил сходней — и вот уже поезд несется по просторам Хоккайдо. Всего лишь какая-нибудь сотня километров отделяет этот остров от остальной Японии, которую здесь по старой памяти все еще называют найти — метрополией. Но какая разница! Там, в найти, каждый клочок ровной земли, ленящийся к отвесным горным склонам, возделан, лревращен в огород или поле, а здесь просторы лесов, озер, болот, обширные, поросшие кустарником пространства, мягкие увалы зеленых гор, ряды пирамидальных тополей. Вместо сгрудившихся в темно-серую толпу фигурных черепичных или соломенных крыш типичной японской деревни здесь разбросаны редкие хутора, бревенчатые фермы с мансардами под красными железными крышами, с силосными башнями. Это новые земли, освоенные относительно недавно; по облику поселений они напоминают не столько Японию, сколько Канзас или Небраску в США.

Планомерное заселение Хоккайдо японскими колонистами под руководством приглашенных с американского Запада инструкторов развернулось только в 80-х годах прошлого века. До этого большую часть острова населяли не японцы, а айны. Правда, уже с XVII века японские князья из клана Мацумаэ утвердились на южном побережье острова и превратили в своих данников ранее независимые айнские племена. И все же до конца XIX века айны оставались хозяевами внутренней части острова. Сейчас из шестимиллионного населения Хоккайдо айнов только полтора десятка тысяч. Согнанный наплывом колонистов со своих исконных охотничьих угодий, выбитый из привычной колеи жизни, этот маленький народ близок к полному исчезновению. Вместе с ним исчезнет и возможность разрешить до конца одну из наиболее запутанных и сложных в истории расселения человечества проблем, изучению которой посвятили многие годы работы и многие тома своих трудов сотни крупнейших антропологов и этнографов мира.

Когда-то, несколько тысяч лет тому назад, айны, по-видимому, заселяли всю Японию. Японцы появились в своей стране позже (от смешения переселенцев с близлежащего Корейского полуострова с выходцами из островных районов Юго-Восточной Азии). Зародившееся на самом юге архипелага быстро растущее Японское государство к началу средних веков вытеснило айнов отовсюду, кроме Хоккайдо, хотя еще в XVIII веке отдельные семьи айнского происхождсиия жили на севере Хонсю.

От всех своих соседей, от народов Сибири на севере и от японцев на юге, айны отличаются прежде всего своим обликом. Хотя в результате многовековых смешений почти у всех имеются некоторые монголоидные черты, все же своими густыми, часто волнистыми волосами, мясистыми широкими носами, окладистыми бородами они резко выделяются среди всех народов Дальнего Востока. Пожалуй, самое заметное отличие айнов — это так называемый третичный волосяной покров, или попросту волосатость тела, по степени которой айны не имеют себе равных в мире. Большинство европейских ученых объясняло эти особенности айнов тем, что они якобы представляют собой ответвление европеоидной, или «белой», расы, в незапамятные времена каким- то образом попавшее на Японские острова. Особенно часто в пользу этой теории приводилось сходство фотографий старых айнов с хорошо известными портретами Л. Н. Толстого. То обстоятельство, что в чертах лица молодого Толстого решительно ничего «айнского» не было, осталось явно незамеченным.

Однако в трудах советских ученых (Л. Я. Штернберга, М. Г. Левина и других) получила развитие другая гипотеза. Согласно ей, айны — это ответвление австролоидной расы, когда-то населявшей всю Юго-Восточную Азию. Под давлением растущего населения часть этих древних австралоидов переселилась в Австралию, а другая часть по цепи Филиппинского архипелага и островов Рюкю дошла на север до Японии, где они и стали предками нынешних айнов. В сравнительно более холодном климате Японии произошло значительное посветление кожи переселенцев, но сохранилась и даже усилилась их волосатость. В общем, если не считать более светлого цвета кожи, и волосами, и чертами лица айны более всего напоминают полинезийцев.

Как показали труды Штернберга, не только физический облик, но и многие специфические черты культуры айнов, их своеобразный орнамент, форма одежды, лука, ткацкого станка, многие мифы, культ кудряво заструженных палочек инау удачно объясняются гипотезой об их южном происхождении. С ней согласуются н данные новых методов, лишь недавно разработанных наукой,— изучения распределения групп крови, особенностей строения зубов, которые позволяют довольно четко разграничить европеоидов и австралоидов. И все-таки этот вопрос остается в науке в значительной мере спорным. Многие особенности культуры айнов и совсем не похожий ни на какой другой язык до сих пор не удается увязать с другими районами мира.

Летом 1960 г. один из авторов этой книги (С. Арутюнов) о ходе научно-исследовательской работы в Японии предпринял поездку на о-в Хоккайдо для ознакомления с современным положением и образом жизни айнов. Вот что он рассказывает.

В университете Саппоро, административного центра Хоккайдо, я встретился с довольно большим числом людей, специалистов и любителей, занимающихся изучением истории, физического типа, языка и культуры айнов. Концепция австралоидности айнов оказалась для них новинкой.

— Может быть, вы и правы,— сказал мне один из них.— Но мы, японцы, издревле привыкли смотреть на айнов как на обитателей холодного, снежного севера. И нам психологически трудно представить себе, что это выходцы из тропиков.

Энтузиасты-исследователи в университетах Саппоро и Токио собрали немало интересных материалов по богатейшему айнскому фольклору и старинным обычаям, формам их охотничьего и собирательного хозяйства в прошлом. Внимание японских ученых, естественно, обращено главным образом на прошлое айнов, на ту старину, о которой сейчас могут рассказать только немногие оставшиеся в живых глубокие старики, которые еще помнят образ жизни своего народа до начала усиленной колонизации Хоккайдо. Но для того чтобы узнать, как живут айны сейчас, как приспособились они к современной обстановке, нужно было поехать к ним самому.

Из Саппоро я отправился в округ Хидака, где сейчас сосредоточено подавляющее большинство айнского населения. В Хидака, как и везде, на Хоккайдо, давно выросли многочисленные сельские поселения и довольно большие города, где проживают в основном японцы, а айнов лишь единицы. Первым из таких городов на моем пути был курортный город Ноборибецу.

В жаркие летние месяцы тысячи японцев со всей страны устремляются в более прохладные горные курорты северного о-ва Хоккайдо. Автобус, доставивший меня в городок Ноборибецу, был до отказа заполнен курортной публикой. Ноборибецу славится своей вулканической природой. В кратере потухшего вулкана живописное озеро, белеющее парусами маленьких яхт, но на склонах сквозь трещины раскаленной почвы пробиваются едкие дымы фумарол. Сотни посетителей собираются на огороженном перилами краю обрыва посмотреть на это зрелище и сфотографироваться на его фоне. Особенно знамениты здесь серные теплые источники с огромным купальным бассейном. Пришел, сбросил халат — и в бассейн. Принял серную ванну, накинул халат — и гуляй себе дальше. К условностям в Ноборибецу относятся без предрассудков.

Однако я приехал в Ноборибецу не ради купаний.

— Много ли айнов в Ноборибецу? — спросил я у хозяина лавки сувениров, заполненной изображающими айнов куклами и резными деревянными медведями — образцами айнского искусства.

— Трудно сказать. Большинство ведь так ояпонилось, что и за айнов себя не признает. А вы лучше пройдите на окраину парка, там увидите домик,— добавил он.— Там работает семья Исикава.

— Работает или живет? — переспросил я.

— Нет, они живут у станции, снимают комнатку в бараке. Живут так же, как все японцы, и одеваются так же, если они не в парке. Но не скрывают, что они айны. Впрочем, им-то зачем скрывать? Это их бизнес — быть айнами. А так большинство стремится выдать себя за японцев.

— Зачем?

— Ну, знаете ли, все-таки туземцы...

Поодаль от каруселей и киосков с мороженым, в конце парка я действительно нашел большую тростниковую хижину, а рядом с ней массивную бревенчатую клетку. В таких клетках айны прежде держали пойманных для жертвоприношений богам медведей. Но в этой клетке стояло маленькое, довольно облезлое чучело. В хижине меня встретили бородатый старик-айн и средних лет женщина, оказавшаяся его дочерью, оба в национальных айнских халатах из лубяной ткани, украшенной цветными аппликациями. Приняв меня сперва за американского туриста, они стали предлагать мне — конечно, за определенную плату — прослушать айнскую песню, или сфотографировать их на фоне хижины, или сняться самому в айнских одеждах. Но, узнав, что я изучаю айнов и знаю их обычаи, старик вскоре стал говорить со мной откровенно и серьезно.

— Сами-то вы откуда, Исикава-сан? — спрашиваю я старика.

— Э, я издалека, с озера Акан. Там у меня сын в деревне.

— Чем он занимается? Рыбачит, наверное? Или охотится?

— Да нет, куда там. В Акане теперь рыбы почти нет, к тому же озеро объявили заповедным. Проходную рыбу крупные промышленники вылавливают у устья. Об охоте и говорить нечего — сейчас это спорт для богатых. Говорят, на всем Хоккайдо всего-то три тысячи медведей осталось. Здесь, в Ноборибецу, как подниметесь к верхней станции канатки, увидите загон — это питомник. Там держат сейчас десятка два медведей. Было больше, но недавно пятнадцать штук удрали. Вот была потеха! Правда, почти все сразу в горы ушли, но двух застрелили.

— Ну и как, наверное, устроили праздник? Ведь раньше-то всякий раз добыча медведя отмечалась праздником.

— Вот, помню, был я мальчишкой, нередко в поселке медведя убивали. Это настоящие праздники были! Варили брагу, песни пели, танцевали по нескольку дней. А сейчас какое веселье? По обряду череп медведя надо сохранить, да так, чтоб на носу кожа оставалась. Мясо ели, из шкур постели шили. А сейчас все продают. Деньги-то нужнее. Ну, а безносую шкуру никто и за полцены не купит. Торао из Сираои, помню, как-то за одни год трех медведей уложил — всех и продал. Ну, ему-то есть когда охотиться, в семье рабочих рук хватает. А мой сын круглый год к земле привязан, спину некогда разогнуть, и у большинства так. Мы выращиваем капусту и картошку, но урожаи плохие. Не умеем мы, айны, работать на земле, не привыкли, не то что японцы. Конечно, можно и научиться, но у нас земля плохая. Лучшую землю ведь отдали японцам-колонистам, когда они переселялись сюда лет пятьдесят назад. Вот и приходится подрабатывать, себя приезжим за деньги показывать.

— А почему вы приехали именно сюда?

— Да у нас на Акане этим промыслом занято много народу, лучшие певцы и плясуньи, не то что я с дочерью. Вот и подались туда, где других нет. Я-то ведь не так уж много умею. Стыдно, конечно, но вам признаюсь: расскажу посетителям одну две легенды, а больше не помню, ну, и выдумываю, что на ум придет, плету всякие небылицы. Каяно из Нибутани — вот вы будете в Нибутани, обязательно с ним поговорите,— он, хоть и молодой парень, меня за это укорял: говорит, все обычаи правильно нужно выполнять. Да не все ли равно туристу, он ведь ничего в этом не смыслит, ему лишь бы на диковинку со скуки поглазеть. Не то что сказки, на Акане праздники даже и то новые выдумывают.

— Как же это, и зачем — новые праздники? Мало старых?

— Во-первых, бывает, что медвежий праздник устраивают не для себя, не для веселья, а напоказ только, как театр. Если туристов много соберется, то можно хорошо заработать. И песни поем, и танцы танцуем, но настоящего веселья нет — работа эта ради денег. А на Акане сейчас вся округа заповедная, там такие праздники с маримо устраивают.

— Но ведь маримо — это шаровидная несъедобная водоросль.

— Верно, несъедобная. Но в заповеднике она считается достопримечательностью, приезжие ей интересуются. Мы в старинных лодках выезжаем, собираем маримо, потом с песнями, с обрядами опускаем ее опять в воду. Японский священник приходит, читает над водорослью по-своему молитвы. Это уже совсем не по-айнски, наши боги и японские — совсем разные, и никогда у нас не было заведено, чтобы за несъедобные вещи молиться и проводить обряд. Конечно, ни веселья, ни смысла в этом никакого нет, но туристы собираются. Хоть и непривычно так зарабатывать деньги, но жить ведь как-то надо. Раньше мы вырезали деревянные фигурки медведей на продажу, а теперь и это ремесло уже не идет.

— А я в лавке видел множество медведей.

— Так это же не наши. Какие-то ловкачи в Токио стали делать их на фабрике, привозят сюда и продают подделки. Бывает, и резчик-айн в лавке сидит, для виду что-то делает, и медвежонок тут же на цепи, но в продаже фигурки все равно, большей частью фабричные. Деревенский резчик с фабрикой тягаться не может. Вот и стали праздники делать на продажу, ведь фабрику праздников, наверное, никто не откроет, а? Ха-ха ха! — невесело засмеялся старый айн.

— Спасибо вам, Исикава-сан, я узнал много интересного,— поблагодарил я старика, прощаясь.

Исикава с дочерью проводили меня до дверей хижины. Мы обменялись низкими церемониальными поклонами; дойдя до конца аллеи, я обернулся. К ним уже подошла группа гуляющих и фотографировалась с ними у клетки.

Из Ноборибецу я отправился в Нибутани. Это крупнейший сохранившийся айнский поселок на Хоккайдо. Сейчас в нем сотня дворов, из них 80 айнских. В Нибутани меня радушно встретил Сигэру Каяно, сорокалетний крестьянин с энергичным, интеллигентным и приветливым лицом.

— Всегда очень рад, когда нас посещают ученые,— говорит Каяно. В прошлом году у меня два месяца жил исследователь из Дании. Мы с ним прекрасно изъяснялись по-айнски, хотя до этого он изучал наш язык только по книгам. А вот со своими односельчанами мне чаще приходится говорить по-японски. Слишком мало у нас людей, которые знали бы прошлое своего народа, умели бы гордиться его традициями. Несколько раз пытались мы организовать айнскую газету, чтобы сплотить вокруг нее культурное движение, но власти нас не поддерживают, средств не хватает, да и большая часть нашего народа от трудностей жизни стала слишком безразличной. Своих детей я стараюсь воспитывать в духе уважения к своему народу, учу их гордиться своим происхождением, своим языком. Но таких семей у нас немного. Большинство скорее стыдятся, что они айны. Люди средних лет, как правило, говорят по-айнски, уже запинаясь, а дети их и вовсе не знают языка. Только старики говорят между собой по-нашему, да и то когда хотят что-то скрыть от детей. Не знаю, поверите ли вы, но в Мукава был случай, когда девочка доросла до школы, не зная, что ее родители айны. О том, что она айнка, узнала только в школе от товарищей, и это было для нее таким потрясением, что бедняжка чуть не утопилась.

— В чем причина, Каяно-сан, что ваши соплеменники стремятся перестать быть айнами и слиться с японцами?

— До войны нас рассматривали как туземцев, дикарей. Наши дети учились отдельно от японских. Никаких гражданских прав мы не имели. Впрочем, в те времена кто же их имел? Сейчас мы считаемся полноправными гражданами. И все-таки нередко встречаемся с предубеждением, пренебрежением. В городе айна неохотно примут на работу, да и то только на низкооплачиваемую. Поэтому люди стараются скрыть свое происхождение, ояпониться. Я и мои друзья пытаемся бороться с этими настроениями. Мы хотим организовать айнское общество, которое» вело бы пропаганду нашей культуры, помогло бы повысить уровень жизни. Например, лучше организовать сбыт наших художественных изделий — плетений, вышивок. И то было бы большое дело. Но в наших условиях все это не так-то просто. То, что вы видели в Ноборибецу, конечно, может показаться унизительным. Но и этот туристский интерес к нам можно использовать. Когда мы строили хижину в Ноборибецу, постарались соблюсти все старинные обряды, сообщили ученым в Саппоро, чтобы они могли заснять процесс постройки. А то ведь на Акане тамошние деляги поставили рядом с хижинами тотемные столбы, как у индейцев,— как будто наши инау менее самобытны и интересны! Сам я не только крестьянин, но и резчик,— Каяно показал несколько квадратных деревянных блюд, украшенных великолепной резьбой. —Это все на продажу. Мне хотелось бы сделать настоящую художественную вещь, вещь для выставки, для музея. Но об этом можно только мечтать.

В другом селении, в Хигаси-Сидзунаи, я навестил еще одного такого же убежденного айна. Сасаки — фермер. Кроме земледелия он занимается еще и коневодством.

— Скотоводство нам удается лучше, чем земледелие,— говорит Сасаки.— Но только мало кто в силах поднять такое хозяйство, как у меня. Испокон веков мы приручали животных, держали их у себя в домах. Мы любим животных, понимаем их душу, нам приятно иметь с ними дело. В наши дни нельзя полагаться на что-то одно. Я, например, знаю: скажем, случится неурожай риса — меня выручат доходы от моих лошадок. Но, конечно, большинство айнских крестьян — бедняки, у них такой страховки нет.

Все айны, в том числе и такие, как Каяно или Сасаки, охотно воспринимают новую культуру. В Нибутани еще можно увидеть много домов, крытых по-старому, рядами связок камыша. Но при первой возможности каждый стремится построить более удобный дом,— если позволяют средства, то с железной кровлей.

Домашний быт айнов сейчас почти не отличается от японского, но в домах еще можно увидеть массу старинных вещей. В сарае у Каяно целый этнографический музей. Там и луки, и стрелы, охотничьи ножи, узорчатые старинные циновки. В доме Сасаки рядом с буддийским алтарем выстроилась вереница кудряво заструженных палочек — инау. В семьях, где живы старики, они настаивают, чтобы для маленьких детей делали старинную айнскую колыбель синта, считают, что так лучше для здоровья ребенка. При болезни по возможности обращаются к врачу, но многие помнят и употребляют массу народных лекарственных средств — настои трав, сушеную медвежью печень. Все же старина быстро исчезает из айнских поселков. Хотя айны и стремятся восполнить упадок своей племенной духовной культуры заимствованием японской, но большинство из них живет бедно, так что эта культура доходит до них в основном лишь в виде картинок из популярных журналов.

Я уезжал с Хоккайдо с чувством глубокого уважения к таким гордым и настойчивым людям, как Каяно, и с горьким сознанием того, что их усилия остаются бесплодными, что пройдет несколько десятилетий, и этот добрый и жизнерадостный народ с сокровищницей самобытного искусства и фольклора исчезнет, растворится, сойдет на нет. Но потом в памяти всплыли любознательные, живые лица детей Каяно, Сасаки, других встреченных мной семей и подумалось: может быть, еще не все потеряно для древнего племени айнов?

Со времени моей поездки на Хоккайдо прошло уже более тридцати лет. За эти годы я не раз бывал в Японии, но на Хоккайдо лопасть уже больше не довелось. Мне рассказывали друзья, что, шагая в ногу с техническим прогрессом, растущей механизацией сельского хозяйства, сельский быт внешне изменился и на Хоккайдо. Но сущность его осталась прежней. Как н прежде, много айнов занято в туристском промысле, и хотя японизация их продолжается, но и определенная дискриминация сохраняется. Каяно, говорят, бодр и активен по-прежнему, хотя и постарел. Подросли его дети, которых я знал маленькими, и идут по стопам отца. Недавно был проведен медвежин праздник по полному ритуалу — те айны, которые еще помнят все детали традиционной обрядности, организовали его так, чтобы ученые могли зафиксировать на пленку все подробности. Наверное, это был последний настоящий медвежий праздник на Хоккайдо.

Уходит в прошлое традиционная культура айнов, но айны остаются. Это небольшой народ, но у него есть свои проблемы, свои чаяния. И остается далекая еще от своего окончательного решения айнская историческая проблема — проблема их происхождения и древней истории. Решать ее приходится, опираясь на ранее собранные этнографические и языковые материалы — новых собрать уже нельзя. Но имеются еще недостаточно изученные материалы — археологические и палеоантропологические. Комплексное их использование поможет лучше понять прошлое айнов, а тем самым и всю этническую историю Восточной Азии.

Цитируется по изд.: Арутюнов С.А., Щебеньков В.Г. Древнейший народ Японии. Судьбы племени айнов. М., 1992, с. 3-11.