Дагестан в 1901 году (Танутров, 2000)

В 1901 году мне шел четырнадцатый год. В то время я был учеником реального училища в Темир-Хан-Шуре, главном городе Дагестана. Дагестан — это горная страна, расположенная на севе[1]ро-восточном склоне Кавказского хребта. Хребет этот тянется от Каспийского моря к Черному и делит Кавказ на две части — Северный Кавказ и Закавказье. В Темир-Хан-Шуре все напоминало о прежних боевых днях. Памятник Апшеронскому полку — в виде пирамиды с орлом на вершине — за взятие Гуниба, последнего оплота Шамиля; развалины укрепления на скале, где помещалась батарея; памятник князю Аргутинскому-Долгорукову, ко-

[08]

мандовавшему войсками, действовавшими против горцев; военное кладбище... Доживали свой век в Темир-Хан-Шуре и старики, участники кавказских войн.

Реалиста четырнадцати лет все это мало интересовало. Оглядываясь назад, можно сказать, что жизнь моя была счастливой, но разве в таком возрасте ощущаешь счастье? Казалось, в порядке вещей и то, что в моем распоряжении была верховая лошадь, и то, что меня кормили, поили, баловали. Ученье давалось легко (кроме арифметики), были товарищи, с которыми совершались прогулки, ловля рыбы и разные игры.

Вернувшись однажды из училища домой, я застал отца, держащего в руках телеграмму. Отец мой, старый кавказец, начал службу в Нижегородском драгунском полку, долго командовал в нем эскадроном и только в чине подполковника перевелся в Дагестанский конный полк. С любовью вспоминал он своих родных нижегородцев, и все в кабинете отца — фотографии, предметы — напоминало о службе его в этом полку. Он только несколько дней как вернулся из Тифлиса, куда ездил на 200-летний юбилей полка. После его приезда полк получил от государя императора капитал для учреждения в Тифлисском кадетском корпусе стипендии для сына какого-нибудь нижегородца. Выбор нижегородцев пал на меня, о чем и гласила телеграмма, которую держал в руках отец. Теперь я понимаю, что он переживал большую драму. Неоднократно говорил он, что сыну хотел бы дать специальность, сулящую спокойную и обеспеченную жизнь, например, инженера или врача. Но вот родной полк предлагает взять на себя воспитание сына. А воспитать пятерых детей школьного возраста так трудно! Придется расстаться с сыном, отправить его в закрытое учебное заведение.

— А ты сам хочешь ли быть кадетом? — спросил меня отец.

Я растерялся и не знал, что сказать. Кадет? Летом и на праздники они появлялись в Шуре; щеголяли они в погонах, лихо отдавали честь и сражались в городском парке с реалистами. Ехать куда-то в корпус — это страшно.

Я стоял в раздумье у окна и вздрогнул, когда в стекло что-то ударило. Я сразу, впрочем, сообразил, что это мои товарищи. Начитавшись Майн Рида, мы все изображали из себя его героев. Горсть песка, кинутая в окно, предупреждала, что товарищи близко и ждут условного ответа. Я, прикрываясь занавеской, крикнул: «Вера-Круц». В ответ послышалось: «Римская свеча». Кусты раздвинулись, и на поляну выскочил человек — то есть не человек, а мой товарищ Пионтек. В кустах сирени виднелись другие мои товарищи, помахивающие томагавками.

— Идите сюда, новость! Я еду в корпус! — крикнул я им, забыв, что всем нам грозит опасность со стороны индейцев.

Товарищи мои подбежали к окну. Новость была ошеломляющая. Посыпались вопросы.

— На чьей стороне ты будешь во время драк в городском саду? — спрашивали они.

А я и сам не знал, на чьей я буду стороне.

[09]

Отец и мать долго не могли решить вопрос о корпусе. Мать говорила:

— Опять эта служба в кавалерии, скачки, вывихи рук, переломы ключиц... Мало разве я намучилась, когда тебя привозили с ученья в лазаретной линейке?

Потом разговор переходил на то, что оплатить из офицерского жалованья право учения пяти учащихся трудно.

Пришли офицеры Дагестанского полка; для них все было ясно.

— Нижегородец! — кричали они мне и поздравляли отца.

Отъезд был решен.

Последний раз я пошел в реальное училище героем дня. Мне жалко было покидать товарищей. На две трети это были горцы Дагестана. Сдержанные, гордые, хорошие математики, они мужественно боролись с трудностями русского языка. Они заставляли уважать себя и зря никого не обижали, даже самого слабого.

Правительство делало поблажку горцам в отношении возраста, и в классе наряду с одиннадцатилетними русскими детьми сидел пятнадцатилетний дагестанец. Ранние браки практиковались на Кавказе, и во дворе училища во время большой перемены можно было видеть живописную картину. Приехала жена с ребенком к ученику старшего класса. Сидят они на земле, скрестив ноги по-турецки; он держит на руках ребенка, а она развязывает ковровые хурджины (переметные сумы) и достает деревенские лакомства — кусочки барашка, кукурузные лепешки, чимринский виноград.

Наступил наконец отъезд. Когда подкатила коляска, запряженная четвериком, я приуныл и как-то ослабел. В доме суетились, выносили чемоданы, завязывали корзину. Мать моя крепилась. Но когда все было готово и по обычаю все присели, она заплакала, крепко прижала к себе моего младшего брата, точно боясь наперед, что и его когда-нибудь заберут. У сестер, гимназисток, была другая забота: проехать в коляске до края города...

Когда мы отъехали версту от города, то заметили далеко впереди фигуру реалиста, который при нашем приближении прибавил шагу и даже бросился бежать, поминутно оглядываясь. Это был мой товарищ Тарасевич. Дальше мы встретили Попова, третьего, Пионтека, мы еле догнали. Вид у него был недовольный: дело чести было проводить нас как можно дальше от города.

Нам предстояло проехать 40 верст до Петровска, от которого шла железная дорога на Баку (только за два года перед тем проведенная) и дальше на Тифлис. В 20 верстах, у Атлы-Боюна, была смена лошадей. Показывая на одну из гор, виднеющихся вдали, отец сказал:

— Там во времена Шамиля было дело, которое вспоминают и по сей день.

И он рассказал мне следующее.

Пасхальная ночь. Дом командующего войсками ярко освещен. В эту ночь в Шуре забыли про боевые тревоги. Нарядные дамы, военные мундиры, живописные черкески, тосты, поздравления... Среди этой праздничной толпы один офицер в походном сюрту-

[10]

ке, при шашке, пожимая руки знакомым, пробирается к командующему войсками князю Аргутинскому-Долгорукову, чтобы от него получить последние распоряжения.

Об этом офицере, капитане Нижегородского полка Золотухине, историк Потто писал, что едва ли был в то время на Кавказе человек, который, обнажая шашку и врываясь в ряды неприятеля, так мало думал об отличиях. Видеть неприятеля и не бросаться на него — он называл уклонением от службы. В наступающем дне ему предстояло вынуть шашку в последний раз...

Были получены сведения, что Хаджи-Мурат, имея пятьсот отборных мюридов, ворвался в занятый нами край со стороны Даргинского округа. Это был один из самых беспокойных наибов Шамиля. С несколькими стами отборных мюридов он проходил сегодня 100, завтра 150 верст, совершал дерзкие налеты на Шуру, занятую сильным гарнизоном. Ворвавшись в Джангутай, он берет в плен ханшу, появляется в районе Нухи, чтобы напасть на поезд наследника цесаревича. Схватить одной рукой солдата, броситься с ним в пропасть, сломать себе ногу, но уползти все-таки из плена, чтобы снова обрушиться на наши войска, — таков был Хаджи-Мурат, громкая известность которого пугала даже самого Шамиля.

Было еще темно, когда два эскадрона Золотухина прошли сторожевое охранение апшеронцев и, минуя живописный аул Кяфир-Кумух, двинулись на рысях к Атлы-Боюну. Там, на высокой горе, имеющей форму сахарной головы, в дыму и огне виднелись значки мюридов. Наша союзница, конница Шамхала Тарковского, держалась на почтительном расстоянии. Для штурма горы у Золотухина набиралось всего 80 спешенных драгун против 500 мюридов. На милицию была плохая надежда, и действительно, до конца боя она ограничилась лишь ленивой перестрелкой. Итак, броситься на штурм было делом безрассудным, но дать уйти Хаджи-Мурату, выслушивать потом, что нижегородцы его упустили... А что скажут о них горцы Дагестана? А имя русского солдата? Выбора нет. Надо идти туда, в огонь недоступного редута.

Судьба хранила Золотухина, точно она не хотела, чтобы он, герой стремительных атак в Малой Чечне, умер смертью простого солдата. Здесь и там падали люди; но вот и последний завал. Горцы дали последний залп. В их рядах уже видно замешательство. Золотухин первым вскочил на завал и схватил неприятельский значок.

С самого начала штурма Хаджи-Мурат сидел на завале и бесстрастно следил за приближением драгун. При виде Золотухина он бросился на него с криком:

— Начальника должен убить начальник!

Золотухин разрубил ему пальцы, и шашка выпала из его руки. В один миг Хаджи-Мурат выхватил левой рукой пистолет и выстрелом в упор убил Золотухина.

Весь вал был усеян убитыми и ранеными. Победу из рук Золотухина вырвал Хаджи-Мурат, ибо его люди уже дрогнули. Ему одному принадлежала честь этого дня. Подобрав убитых и раненых, драгуны медленно стали отходить. Но и на эту горсточку людей,

[11]

среди которых невредимыми оставалось всего 18 человек, горцы не решались напасть.

Дорога от Петровска до Баку идет по берегу Каспийского моря. Вправо из окон вагона видны горы, то приближающиеся, то удаляющиеся и окончательно уходящие вдаль в районе Баку. До Дербента на станциях толпятся лезгины, в Дербенте больше персов, ближе к Баку — азербайджанцы и армяне. Дербент — ворота Кавказа. В давние времена через него шли народы из Азии в Европу. Горы здесь доходят почти до самого моря, и сам город расположен красивым амфитеатром по склону горы. Наверху — развалины крепости. С горы тянутся параллельно две старинные каменные стены, преграждавшие путь завоевателям. У самого моря избушка, где в 1722 году отдыхал Петр Великий. Над избушкой стараниями командира Гунибского резервного батальона полковника А.С. Осипова (отца нынешнего председателя Союза тифлисских кадет) построен навес с колоннами.

Уже при приближении к Баку начинает чувствоваться близость нефти. Исчезает зелень. Над городом темное пятно копоти. Издали виднеется целый лес вышек. От Баку до Тифлиса местность пустынная. В окна вагона видны караваны верблюдов, буйволы. При станциях вышки наподобие Эйфелевой башни. Там по ночам спасаются служащие и рабочие от комаров. Буйволы тоже спасаются от комаров — они лезут в лужи и болота, покрываются слоем грязи и сохнут на солнце.

[12]

Цитируется по изд.: Танутров Г. Свет и тени Кавказа. От Тифлиса до Парижа. М., 2000, с. 8-12.