Пустозерск и пустозерские «апостолы»

В октябре 1690 года караван, состоящий из повозок и рыдванов, сопровождаемый стрельцами, мед[1]ленно тянулся по осеннему бездорожью на север. По «именному указу» великих государей Иоанна и Петра Алексеевичей в ссылку ехали князья Голицыны. Цари «указали у князь Василия и сына его князь Алексея Голицыных честь и боярство отнять». В вину

[40]

Голицыну было поставлено «доброхотство» царевне Софье, неудачи крымского похода, в результате которого он «казне учинил великие убытки, а государству разоренье и людям великую тягость» 24. Указ был написан 9 сентября 1610 г. и предписывал князя Василия и князя Алексея сослать в ссылку в Каргополь с женами и детьми под охраной стольника Федора Бредихина и двадцати московских стрельцов.

Голицыны находились еще под Москвой, в Троице-Сергиевом монастыре, а 15 сентября 1690 г. пишется новый царский указ — стольнику Павлу Скрябину надлежало принять ссыльных и везти их из Каргополя в Пустоозеро.

Пока гонцы развозили царские грамоты, караван с князьями продолжал свой путь. Не доезжая Тотьмы, повозки «с княжнами, и с детми и с жопками в воду все обломились» — не выдержал первый тонкий ледок. Утопающих удалось спасти с большим трудом, но потом они «... лежали в беспамятстве много время». В Тотьме пришлось задержаться — жена Алексея Голицына княжна Марья родила двух дочерей. Только 16 января 1691 г. караван достиг Яренского городка. Летом, получив струги, кормщиков и гребцов, Голицыны прибыли в Холмогоры, а 23 июня в Архангельский город. Начинался самый опасный и трудный от[1]резок пути по морю от Архангельска до Пустозерского острога. 1 июля 1691 г. три лодьи вышли с Архангельского рейда. Шторм встретил легкие суденышки в самом устье Двины. Надвигались туманы... Погода на взморье была такова, что все не только монастырские и торговые лодьи, карбасы, но и иноземные корабли были вынуждены прервать плавание и укрываться от ветра. В челобитной в Москву Василий Голицын подробно описал все перипетии этого переезда: «...а за Мегрою рознесло нас холопей ваших врознь со стольником в розные места... И било нас у Моржевского острову и лодью на песок кинуло и роз дробило... и насилу достигли реки Семжи, близ устья Мезенскова...»

Голицыны оставались «на Кевроли и на Мезени», ожидая своей участи. 21 апреля 1714 г. архангельский вице-губернатор Алексей Курбатов доносил царю о смерти в Двинском уезде в Волокопенежской волости князя Василия. В последующее время вдова и сын Голицына были возвращены из ссылки.

Среди «студеных» просторов болотистой безлесной тундры, вблизи Шарозера в течение нескольких столетий стоял деревянный острожек. История Пустозерского (в древности Пустоозерского) укрепления не изобиловала крупными военными событиями. Под его стенами ни разу не разыгрывались крупные военные баталии,

[41]

история острога не знала драматических сцен осады и штурма, но этот центр русского средневековья заслуживает пристального внимания, ибо в истории русского государства занимает свое, особое место.

После разгрома новгородцев в конце XV века великий князь Московский стал полновластным хозяином огромной и богатой территории севера. Но земли на крайнем северо-востоке были еще не освоены.

На рубеже XV —XVI веков из Двинской земли на северо-восток ушла в поход московская рать. «Летописец, содержащий в себе Российскую историю», так описывает это событие: в 1499 г. великий князь «... посла рать в Югру лыжную, Устюжан до Вычагжан, Вымич, Сысолян, Двинян, Пинежан, а воеводы были с ними князь Семен Федорович Курбский, да князь Петр Ушатой, да Василей Бражник Иванов сын Гаврилова. Они же ходивше на лыжах пеши зиму всю, да Югорскую землю всю вывоевали и в полон вели» 25. Поход 1499—1501 годов явился первым крупным военным и экономическим мероприятием московского князя, проведенным им в северо-восточных областях русского государства. Именно в результате этого похода на северо-восток на рубеже XV —XVI веков и возникает Пустозерский острог.

Первую перепись — «письмо» Пустозерска сделали лишь в 1563—1564 годы Яким Романов и Никита Пятунин, а в 1574—1575 годы «дозор» производили писец Василий Третьяков-Дементьев сын Агалин и подьячий Степан Федоров сын Соболев, после чего Пустозерская волость вплоть до 1678—1679 годов не подвергалась ни «письму», ни «дозору» (в этих годах волость переписывалась под руководством стольника и воеводы Гаврила Тухачевского). Книга «дозора» Агалина хранилась в Пустозерской приказной избе до конца X VII в., в 1670 г. она упоминается в списке «архивных дел», принятых воеводой Григорием Нееловым. Книга этого «дозора» не дожила до наших дней, но именно в ней содержались ценные сведения о Пустозерске второй половины XVI веке. В 1669 г. пустозерский воевода Иван Неелов сообщал царю о том, что у него есть книга «письма Василия Огалина да подьячего Степана Федорова 82-го года ветха, а в ней написано волость Пустоозерская да Усцелемская слободка, а острогу и тюрьмы в Пустоозере не было...», т. е. данные последнего в XVI веке «дозора» (1574—1575 гг.) в Пустозерске острога не зафиксировали. Из переписки того же воеводы с царем становится известной точная дата возобновления Пустозерского острога — 1665 год 26.

Существование укреплений в Пустозерском остроге можно свя-

[42]

зывать с теми событиями, которые происходили на севере в это время. Иноземные купцы настойчиво желали избавиться от русского посредничества в торговле с северо-восточными районами европейского Севера и Сибирью, установить непосредственные контакты с промысловыми районами.

На протяжении XVII века при смене пустозерских воевод давался царский «наказ». Новый воевода, вступающий в должность, обязан был у прежнего «взяти острог и острожные ключи, и на[1]ряд и в казне зелье и свинец и всякие пушечные запасы», принять документы, хранящиеся в Приказной избе. Особо подчеркивалось жить в мире с «окологородной самоядью»— «держать ласка и береженье, и государеву дань велети с них имати данщикам прямую, а неправд бы им никоторых чинить не велеть». Эта заинтересованность в мирных отношениях с местным населением объясняется главным образом получением регулярной дани «мяхкой рухлядью».

Основная часть царского наказа посвящена той роли Пустозерского острога, которую он должен играть как военный, сторожевой и экономический форпост русского государства: «... кораблям никаким приставать и торговать не давать, и мимо Пустозерской острог на кораблях никаких людей к Сибирской стороне отнюдь никакими мерами не пропускать ...к Пустозерскому острогу приставать ничего для и отошли бы они назад». Под «никакими» торговцами царский наказ имеет в виду иноземных купцов — «а в Пустозерском остроге торговать им не с кем, место пустое, поставленное для опочиву Московского государства торговых людей, которые ходят из Московского государства в Сибирь торговати...» 27.

Одна из задач Пустозерского острога состояла в том, чтобы противостоять волнениям «немирной самояди», которая ставила под угрозу бесперебойное поступление даннического «мягкого золота». Так, в 1669 г. с Холмогор в Пустозерский острог по указу царя были посланы «500 стрелцов со всем строем, для приходу войною Карачевской самояди и остяков на Пустозерский острог», а пока стрельцы не прибыли, воевода должен был «от воровской самояди жить бережно, ...чтоб их до Пустоозерского острогу не допустить».

Вряд ли в это время Пустозерская крепость была готова к сколько-нибудь существенным военно-оборонительным мероприятиям. Состояние военного снаряжения ее хорошо охарактеризовано по документу 1670 г. По «росписному списку» Пустозерского острога при передаче его воеводой Иваном Савиновичем Нееловым

[43]

воеводе Григорию Михайловичу Неелову новый воевода получил: «...государев острог и острожные ключи. А в остроге в анбаре 20 государевых пищалей ручных з жагры (ручки) перепорчены и перержавели, к стрельбе не годны, да пищаль з замком, да в осыпном земляном погребе государевы зелейные казны 805 пуд с полупудом пороху, 61 пуд свинцу» 28. В 1680 г. воевода Андреян Хоненев отписывал царю о ветхости в Пустозерском остроге житниц, зелейного погреба и тюрьмы.

Как видно из «рошисного списка», Пустозерокий острог никогда не был вооружен пушечным «нарядом», а располагал только ручным огневым боем — ручными пищалями, которые к этому времени не были годны к стрельбе. Какое-то военное значение острог несомненно продолжал играть и в XVIII веке Так, в 1731 г. «самоеды» с целью «грабежа» с ружьями, пиками и стрелками направились с р. Оби на Печору, в Пустозерский острог.Остатки пустозерских укреплений, относящихся, по всей видимости, к XVIII веку, довольно хорошо просматривались еще во второй половине XIX века в 2 верстах от с. Пустозерского, вблизи Шароозера и протоки Гнилки на невысоком мысу. С северной и восточной сторон сохранились рвы и валы. По этим данным трудно, однако, представить характер сохранившихся укреплений. Графических материалов по пустозерским укреплениям сохранилось немного: это план Пустозерского острога XVII века, опубликованный Ф. Ласковоким, и план, снятый иностранцем Витсенем (XVI век) 29.

В плане острог — почти четырехугольник (северная сторона была немного скошена). По углам ограды стояли четырехугольные башни, пятая четырехугольная башня находилась на северной стороне, обращенной к Пустозерской губе, и была проезжей (остальные глухими). Ограда острога, по подсчету Ф. Ласковского, не превышающая 82 сажени, представляла собой стоячий тын, заостренный в верхней части, так называемый тын «на иглах». Под стенами острога был выкопан ров, окружающий укрепление со всех сторон. Ни система укреплений Пустозерска, ни его вооружение не позволяют считать его способным выдержать сколько-нибудь серьезную осаду. Существование укреплений в нем носило в определенном смысле политическое значение — единственная «государева крепость» на крайнем северо-востоке Руси.

Ценным документом по истории Пустозерска второй половины XVI века является «платежница» с недошедшего до нас «дозора» 1574—1575 годов 30. По этому документу Пустозерск имел 3 церкви «с трапезами» и «на погосте келья» и 9 человек церковных чи-

[44]

Разрез рва острожской стены (А-А)

План Пустозерского острога.

нов. Всего в Пустозерске было 144 двора с 282 жителями, из них 92 двора со 193 жителями — «дворы оброчные» и 52 двора с 89 жителями — дворы «тяглые беспашные». «Платежница» указывает на некоторый рост Пустозерска по сравнению с переписью 1563— 1564 годов: прибыло 47 дворов с жителями. Однако прибывшие не имели своих промыслов: «а промыслу у них в угодьях нет никоторых, кормятся о старых жильцах, наймутся у них по их промыслом», т. е. по существу являются наемной рабочей силой — наймитами.

«Платежница» является ценным документом еще и потому, что дает данные об этническом составе Пустозерска. Среди населения можно отметить выходцев с юга — «новокрещен ногайской Михалко Тулунтаев», «Перша Каэибердеев новокрещен ногайской» и др., выходцев с Двины, Кулоя, Вологды, пермяков. С «околого[1]родней самояди» собиралось по «пети сороков соболей в год». Основу хозяйства населения составляли промыслы. В Пустозерье на промысел приходили и из других районов Севера: «Да в Пусто-

[45]

зерский же уезд на морские острова приходят двиняне, устяжане и пинежане да на море промышляют, бьют зверь моржа, а царю к великому князю в казну дают с того своего промыслу десятую кость, зуб лутчей...».

В челобитной 1667 г. пустозерские крестьяне так описывают свое бедственное положение: «... а мы бедные людишки бедны и безхлебные и безоленные, что было оленишок остальных от прежних самоедцких грабежов и тех достальных всех самоядь отгонила... дле рыбных и белужьих промыслишков не ходим на море и судов у нас морских лодей и кочей нет, что делать не умеем и не из чего, лесу нет...» 31. Вполне естественно, что ремесло в Пустозерске было очень слабо развито и удовлетворяло лишь самые минимальные бытовые и хозяйственные нужды населения. Та же «платежница» перечисляет некоторых ремесленников: Гриша Михайлов, Игнаш Левонтьев — скорняки, связаны с обработкой сырья с пушного промысла, Пашко Иванов — кузнец, Оверкейко—плотник и Чаша — сапожник. Существовал в Пустозерске и кабак. Так, за 1614 г. положено было собрать «кабатцкие прибыли... 77 рублев 23 алтына с полуденгою». Представление о Пустозерске будет не полным, если не упомянуть о том, что со второй половины XVII века он превращается в место ссылки.

За тысячи верст от Пустозерска, в далекой Москве в августе 1667 г. решалась судьба зачинателей русского раскола: «...бывших протопопов муромского Аввакума, симбирского Никифора, буде они в раскольных церковных винах своих... прощения и благословения просить не учнут... и распопу Лазаря и Епифанца.., отрезав, у них по языку, послать их всех с Москвы в Пустоозеро» 32. 21 августа, после казни «все четверо вкупе» были сосланы в Пустозерский острог, куда и прибыли глубокой зимой 12 декабря 1667 г. Казнили «на Москве» не всех четверых, а только двух. Аввакум в своем «Житие» так описывает эти события: «...также братию Лазаря и старца казня, вырезав языки, а меня и Ники[1]фора протопопа не казня сослали в Пустоозерье».

Опасность ссыльных подчеркивалась и режимом их содержания: для них велено было «зделать тюрьму крепкую», с полной изоляцией от внешнего мира и запрещением общаться между собой. Тюрьму надлежало «огородить тыном вострым в длину и поперег по десяти сажен, а в тыну поставить 4 избы колодником сидеть, и меж тех изб перегородить тыном же». До постройки подобной тюрьмы воевода был вынужден поместить колодников в избы пустозерских крестьян, предварительно выселив их, так что ссыльные сидели «по одному человеку в избе, за караулом».

[46]

Сам Аввакум так описывал свое пребывание в пустозерской темнице: «...запечатлен в живом аде плотно гораздо; ни очию возвести на небо возможно, едина скважня, сирень окошко... А на полу том воды по колено, все беда. А сежу наг, нет на мне ни рубашки, лише крест з гойтаном: нельзя мне в грязи той сидя носить одежды. Я уж не жалея, когда ел, когда не ел, — не спрашиваю и не тужу о том многожды. Иногда седмь дней, иногда десять, а иногда и сорок не ел» 33. Строгая изоляция узников была вызвана опасениями воздействия их на местное население. Не следует забывать, что пребывание «борцов за старую веру» в Пустоозере падает на годы возмущения соловецких монахов (так называемое «соловецкое сидение»). Поддержка и помощь соловецким «сидельцам» со стороны местного населения Севера при[1]дали всему движению определенный социальный оттенок. В 1669 г. к пустозерским узникам снова обращаются с требованием «покаяться». Убедившись в том, что сломить упорство ревнителей старой веры не удалось и на сей раз, им снова «учинили казнь» — Аввакума посадили в земляную тюрьму, а «прочим товарищем» приказали «резать без милости языки и сечь руки».

Новую попытку склонить раскольников к покаянию можно рассматривать как определенный идеологический маневр правительства в условиях безуспешной осады взбунтовавшегося Соловецкого монастыря.

Однако никакие запреты не смогли оборвать нитей, связывающих «колодников» с их единомышленниками на свободе. В одном из посланий к боярыне Морозовой Аввакум писал, как они с Епифанием сделали потайной ящичек в топорище стрелецкого бердыша. Страстные послания Аввакума продолжали гулять по Руси, из пустозерских страшных «осыпных изб» были написаны и переправлены «верным людям» десятки разнообразных сочинений.

Приближались последние дни узников. В 1682 г. в Пустозерский острог прибыл капитан стрелецкого стремянного полка Иван Лещуков. Проведенный Лещуковым «сыск» показал, что, несмотря на строжайшие запреты, Аввакум имел при себе книги, рукописи и даже рисунки. После сыска он вместе с «злоименитыми клевреты» (имеются в виду сподвижники неистового протопопа — распопа Лазарь, раздиакон Федор и бывший старец Соловецкого монастыря Епифаний) был в «струбе сожжен». Во время казни погибли и не переправленные «верным людям» рукописи одного из самых ярких оппозиционеров и публицистов XVII века.

Аввакум Петров, сын деревенского священника, родился в 1621 г. В 40-х годах XVII века он примкнул к кружку так называе-

[47]

мых «ревнителей благочестия», куда входил и Никон, будущий патриарх «всея Руси». Кружок пользовался покровительством царя Алексея Михайловича, надеявшегося найти в нем поддержку церковным реформам, направленным на укрепление царской власти и международного положения Русского государства. Однако пути бывших единомышленников круто разошлись. Став патриархом, Никон употребил немало усилий для укрепления церковной власти, за что и был отстранен от патриаршества, а в 1666— 1667 годы пострижен в монахи. Наиболее оппозиционно как к светской, так и церковной власти выступил Аввакум. Поразительна была стойкость и прямота этого человека: свои суждения он одинаково резко мог высказать воеводе, патриарху и царю. Из-под спуда религиозных и мистических наслоений у Аввакума бил чистый родник любви к простому народу, который «мается шесть-ту дней на трудах». Нет сомнений в том, что именно страстность в обличении господствующих классов, идея о равном праве всех людей на блага жизни снискали популярность его противоречивому «учению».

Более 80 произведений принадлежат перу этого публициста. Ссылки не сломили Аввакума, который накануне смерти писал: «Д а ведомо будет всем верным человеком повсюду правда и неправда».

Однако Аввакум и его единомышленники были не единственными узниками Пустозерска. В документе 1670 г. перечислены как «ссыльные», вероятно, имевшие ряд послаблений, так и тюремные узники: «Да ссыльные люди: пименский Суконников с сыномСтенькою, нищий Юшко Федоров, распопы Лазаря жена Доминика, да человек их Стенька, Благовещенский бывший сторож Андрюшка Самойлов; в тюрьме: Киприян Нагой, да в особной тюрьме в розных осыпных избах ссыльные люди, бывший протопоп Аввакум, распопа Лазарь, раздьякон Федька, бывший старец Епифаний за караулом сотника Московского Лариона Ярцева и московских стрельцов десятника Сеньки Тимофеева с товарыщем».

Не миновали Пустозерской ссылки и некоторые высокопоставленные лица. После смерти царя Алексея Михайловича в Пустозерск в 1676 г. был сослан любимец царя боярин Артамон Матвеев, переведенный в 1680 г. в Мезень.

[48]

Цитируется по изд.: Овсянников О.В. Люди и города средневекового Севера. Архангельск, 1971, с. 40-48.

Примечания

24. ЦГАДА, ф. 137, ед. хр. 44-а, л. 12, 12 об.

25. Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках, III, Сиб., 1888, стр. 1—4.

26. Аетописец, содержащий в себе Российскую историю. М., 1781, с. 174.

27. С. Б. Веселовский. Памятники первых лет русского старообрядчества, вып. II, СПб., 1914, стр. 8—9.

28. Наказ воеводе Семену Объедову (1647 г.) ДАИ, т. III, СПб., 1848, стр. 82. Наказ воеводе Василию Дикову (1664 г.). ДАИ, т. IV, СПб., 1851, стр. 342.

29. ГИМ. Отдел письменных источников, ф. 113, ед. 17, л. 1.

30. Ф. А а с к о в с к и й . Материалы для истории инженерного искусства в России. Альбом, л. 10, рис. 78—79; Житие протопопа Аввакума им самим написанное и другие его сочинения. М., 1960, стр. 288.

31. П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины. Документы. М.—А., 1950, стр. 463—468.

32. ДАИ, т. V, СПб., 1853, стр. 172.

33. Я. А. Б а р с к о в. Памятники первых лет русского старообрядчества. СПб., 1912, стр. 146, 205.