Восточная Африка в XV веке: развитие внутренних областей

После прекращения португальского господства административный контроль в разделенных на области восточноафрикан-

[66]

ских владениях Омана осуществляли наместники (ливали), назначавшиеся имамами Омана. Однако их власть в большой мере была номинальной. В наиболее важных портах и торговых центрах были размещены гарнизоны, построены укрепления. Отсюда началось проникновение во внутренние районы Восточной Африки. Сначала присутствие оманских гарнизонов и морского флота не вызывало особого беспокойства местных жителей), поскольку их помощь была необходима для отражения вооруженных набегов португальских кораблей. Сама помощь воспринималась как бескорыстное содействие единоверцев в борьбе против «неверных». Горожане не опасались присутствия оманцев еще и потому, что знали о продолжительных междоусобных столкновениях и борьбе за власть в Омане, где имамы вынуждены были больше внимания уделять внутренним проблемам.

В этот период шло восстановление торгово-экономических и культурных связей со странами Востока, оживилась хозяйственная деятельность на побережье, стали налаживаться отношения с внутренними районами. Правда, торговля так и не достигла прежнего уровня, поскольку Португалия сохранила за собой контроль как над южными центрами восточноафриканской торговой системы — Софалой и внутренними районами Мозамбика,— так й над гаванями западного побережья Индийского океана. Тем не менее расширение торговли способствовало возрождению городов, подъему культуры.

В какой-то мере восстановила свои силы и Килва, которая налаживала торгово-экономические связи с внутренними областями. Подтверждением этому может служить соглашение 1776 г. о работорговле, подписанное Францией с султаном Килвы. Французы считали его одним из самых влиятельных правителей побережья. Несколько десятилетий Килва оставалась главным центром французской работорговли в Восточной Африке. Франция вывозила из Килвы тысячи рабов на колонизованные ею Сейшельские острова, Иль-де-Франс, Реюньон и др. [181].

Со временем оманские наместники в Восточной Африке стали считать себя полновластными правителями. Стремясь к обогащению, они нередко пытались расширить свои владения, что приводило к острому соперничеству и столкновениям между ними. Это вызвало недовольство и вооруженные выступления местных жителей. В конце XVIII — начале XIX в. внутреннее положение в Омане стабилизировалось, власть перешла к династии Бусаиди. Правители Омана снова обратили свои взоры на Восточную Африку и начали устанавливать более жесткий контроль над побережьем. Арабские правители, вытеснив португальцев, стали проводить не менее жестокую политику захватов, эксплуатации, грабежа.

По-видимому, именно с этого времени появились в языке суахили такие поговорки, как: «Раз! И в Мекке!» (о неожи-

[67]

данно поскользнувшемся и упавшем человеке), «Даже аравийская сурьма не лечит одноглазого» и др. Какова этимология этих выражений? Вазее (почтительное обращение к пожилым людям) Занзибара разъясняют первое из этих выражений так: в давние времена, когда появились оманские правители (ваманга), они занимались работорговлей, подавляли выступления африканцев. Рабов и «мятежников» отправляли в Аравию (Оман): одних — для продажи в рабство, других — на расправу. Туда же, в Аравию, только уже в Мекку, к святым местам мусульман, направлялись и возвращались обратно многочисленные паломники. Простые люди больше слышали и знали о Мекке, чем об Омане. Поэтому это выражение означало: «Раз! И нет человека — его отправили в Мекку», т. е. в рабство или на расправу в Оман (Аравию).

Однако в силу Омана верили. Второе из приведенных выражений недвусмысленно указывает на это. Оно означает, что даже самые лучшие лекарства бессильны излечить увечья. Однако возможен и подтекст: «арабской сурьмой» (с помощью арабов) не было излечено «увечье», нанесенное португальцами. Не случайно современный танзанийский поэт Мухаммед Сейф Кхатиб в «Поэме об освобождении Занзибара» именно в таком контексте использовал этот понятный каждому оборот [367, с. 10]:

Они прибегли к хитрости такой,

В их глазах, оттененных искусно сурьмой,

Нам виделся образ сторонников веры,

Товарищей, близких нам духом, душой.

Себя выдавали за наших друзей,

Уверяли, что братство — ценный дар.

Но, видит бог, в душе их страсть пылала:

Подчинить себе Пембу и Занзибар.

Имам Сейид Сайд, правивший Оманом и восточноафриканскими владениями с 1804 по 1856 г., осуществлял активную политику захватов и эксплуатации Восточной Африки. Жестокий и решительный правитель, он беспощадно расправился со своими противниками, провел реорганизацию армии и флота, где была введена строжайшая дисциплина. Была увеличена численность гарнизонов, началось строительство новых укреплений и торговых пунктов. В 1828 и 1829 гг. Сейид Сайд сам руководил военными операциями оманского флота в Восточной Африке, посетил о-в Занзибар и оценил его военно-стратегическое и торговое значение: удобная гавань, лучшие на всем побережье источники пресной воды, близость к побережью. Сразу же было решено строить здесь новую столицу — город Занзибар. Вскоре Сейид Сайд переехал из Маската на Занзибар. Город Занзибар бурно развивался и вскоре стал торговым и политическим центром всей Восточной Африки.

Путевые зарисовки немца Карла Клауса фон Декена, посетившего Занзибар в 1859—1861 гг., позволяют представить

[68]

особенности жизни нового города: «По наружности своей таможенный дом вовсе не соответствует количеству сокровищ, проходящих здесь через руки баниана (индийского служащего.— В. О.) и потом нагружаемых для дальнейшей отправки или же продаваемых здесь, на месте. Хотя в последнее время в нем сделали некоторые постройки и поправки, но некоторые его части и теперь не что иное, как жалкие лачужки. Но в них деятельно кипит жизнь с утра и до вечера, движутся почти без перерыва, как волны, приходящие и уходящие толпы людей, н Европа, Азия и Америка меняются своими сокровищами с Африкою» [149, с. 7].

Укрепившись на Занзибаре, Сейид Сайд стал проводить политику «повторного покорения». В его деятельности четко прослеживаются два основных направления: 1) с помощью военной силы окончательно закрепить контроль Омана в регионе, 2) наладить систему торгово-экономических связей с новыми владениями и тем самым пополнить казну, истощенную междоусобными столкновениями и многочисленными военными походами.

С 1822 по 1840 г. оманские войска и флот установили контроль над побережьем от Могадишо на севере до р. Рувума на юге. По этой реке тогда, как и сейчас, проходила граница с Мозамбиком — в то время португальской колонией. Наибольшее внимание уделялось строительству укреплений в тех портах, которые позволяли контролировать торговые пути во внутренние области. Так, Пангани и Танга стали ключевыми портами в торговле с внутренними районами Кении через Тавету, Багамойо и Дар-эс-Салам дали начало так называемому центральному караванному маршруту в Уганду, Руанду и Бурунди, а также в Восточное Конго через Симбамвене, Табору и Уджиджи, от Килвы начинался торговый путь к оз. Ньяса и далее во внутренние области континента. В административные и военные центры были назначены представители султана — новые наместники (ливали) или же воеводы (акида), которые на местах обладали практически неограниченной властью. Антиарабские выступления безжалостно подавлялись, оставшихся в живых участников заковывали в кандалы и продавали в рабство.

Расширение оманского влияния во внутренних областях шло, как правило, вдоль исторически сложившихся торговых путей. Некоторые народы внутренних районов, например масаи, нгони, хехе, ньямвези и другие, оказывали упорное сопротивление арабскому проникновению. И лишь превосходство в огнестрельном оружии позволило войскам султана методично, возводя крепости и размещая в них гарнизоны, шаг за шагом продвигаться вперед. В 40-е годы XIX в. были сооружены опорные пункты вдоль центрального торгового пути в Килосе, Таборе (древнее название — Казех по имени одного из местных правителей), Рубаге, Уджиджи и др. Такая же цепь укреплений была возведена и вдоль южного торгового маршрута от Килвы до

[69]

озера Ньяса. Практически арабские правители во внутренних районах чувствовали себя в безопасности лишь за стенами своих укрепленных фортов. В период колониального раздела в конце XIX века капиталистические державы, в частности Великобритания, Франция и Германия, широко использовали антиарабские настроения африканцев в своих территориальных притязаниях.

Таким образом, опираясь на армию и флот, Сейид Сайд сумел насадить и распространить оманское господство на побережье и отчасти во внутренних районах. Именно при этом имаме оманская династия Бусаиди достигает своего наивысшего расцвета и могущества. Сейид Сайд добился этого, используя популярность ислама, а также применяя в полной мере силу и расчет, хитрость, военный талант и искусство дипломата [75; 301; 314].

Большое внимание Сейид Сайд уделял пополнению оскудевшей казны за счет эксплуатации и грабежа новых владений. Он содействовал развитию торговли слоновой костью, черепашьими панцирями, пальмовым маслом, леопардовыми шкурами и т. д. «Живой товар» — африканские рабы — стал одной пз (главных статей торговли. Спрос на рабов особенно возрос с 1818 г., когда на о-вах Пемба и Занзибар оманцы стали выращивать новую культуру — гвоздику. Рабы трудились на созданных там крупных гвоздичных плантациях. Вскоре Пемба и Занзибар стали основными поставщиками гвоздики на мировой рынок [315, с. 4—27].

Арабские работорговцы получали громадные прибыли, поставляя тысячи рабов на гвоздичные плантации, продавая десятки тысяч их в страны Востока. Если раньше вдоль тортовых маршрутов в глубинных районах Восточной и Центральной Африки главными предметами обмена и торговли были соль, изделия из железа, скот, продукция сельского хозяйства, то теперь — торговля невольниками и слоновой костью. Местные правители также включились в работорговлю. В обмен на рабов и слоновую кость они стремились получить огнестрельное оружие и использовать его для захвата как новых владений, так и большего числа рабов. Другими словами, африканские вожди стали выступать как посредники арабских купцов в работорговле.

В отдельные периоды работорговля давала больше половины всех (поступлений в казну Сейид Сайда. Занзибар превратился в главный рынок работорговли в Восточной Африке. Например, если в 1811 г. на невольничьих рынках побережья продавали до 10 тысяч рабов, то к 50-м годам их число возросло до 60 тысяч, а иногда и больше. Бывали годы, когда только из двух наиболее крупных центров работорговли, Занзибара и Килвы, вывозили 80—100 тысяч рабов [403, с. 47—48].

Уже к началу 40-х годов восточноафриканские владения Омана стали главным источником социально-экономического

[70]

процветания его правителей — имамов. Сейид Сайд умело использовал в своих интересах нараставшую борьбу и соперничество европейских держав за расширение сфер влияния и захват новых территорий. Опираясь на помощь набиравшей экономическую, торговую и морскую мощь Великобритании, Сейид Сайд сумел нейтрализовать активность Франции в Килве и Португалии во внутренних районах. В свою очередь используя помощь Франции, США и Португалии, он пытался сдерживать английское проникновение, сопротивлялся все возрастающему давлению Великобритании. США первыми заняли ведущее положение среди торговых партнеров Занзибара. «Первыми вазунгу (европейцами) стали твердою ногою на Занзибаре американцы, выговорив себе благоприятные условия по договор) с Сейид Саидом в 1835 году; за ними последовали англичане, гамбургцы и французы» [149, с. 119],— писал О. Керстен. Все верно, за исключением даты: не в 1835, а в 1833 г. США, заключив торговое соглашение с Сейид Саидом, «выговорили себе благоприятные условия». В 1837 г. на Занзибаре появилось сначала торговое представительство, вскоре преобразованное в консульство США. Примеру США последовали Великобритания (1841 г.), Франция (1844 г.), затем Португалия, Италия, Бельгия и т. д. Таким образом, Занзибар превращался в важный объект политики европейских государств в районе Индийского океана.

Соперничество за контроль над Занзибаром и Восточно- африканским побережьем в целом особенно обострилось после открытия в 1869 г. Суэцкого канала — важнейшего отрезка морского торгового пути на Восток, обладание которым давало огромные военно-стратегические и политико-дипломатические преимущества. Это в значительной мере повлияло на ход колониального раздела Северо-Восточной и Восточной Африки в конце XIX в. и на исход колониальной схватки в этом районе в пользу Великобритании. У английской колониальной политики длинная история.

В XIX веке центр работорговли переместился из Западной Африки в Восточную, что, конечно, сказалось на усиления активности Великобритании в Индийском океане. Одним из важных рычагов ее колониальной политики на Востоке и стала Британская Ост-Индская компания, обладавшая монопольным правом торговли в Индии. В 1738 г. она навязала имаму Омана выгодное для нее торговое соглашение. Теоретически это соглашение относилось и к владениям Омана в Восточной Африке, однако до установления его действенного контроля над побережьем во времена Сейид Сайда оно фактически не соблюдалось. Но зато уже в XVIII в. Британская Ост-Индская компания добилась полного подчинения своему контролю Индии. Создав там плацдарм, английские колониальные круги стали обращать все большее внимание на Восточную Африку.

Завершение промышленной революции и разгром Наполео-

[71]

на привели к переоценке правящим классом Великобритании значения и возможностей возросшей экономической и военно-морской мощи страны, а вследствие этого и возможных масштабов колониальных захватов. В XIX веке рядовому англичанину постоянно внушалась мысль о том, что Великобритания призвана играть ведущую роль в мире. В то время в Англии обсуждались планы покорения Африки, Азии, Северной и Южной Америки и... России. Видный член английского парламента Кобден писал, что, по его глубокому убеждению, «даже четыре графства Англии — Ланкашир, йоркшир, Чешир и Стаффордшир — обладают промышленностью и населением, достаточными для покорения всей Российской империи» [372, с. 157].

С 1807 г. колониальная политика Великобритании стала проводиться под лозунгом «борьбы против работорговли». Добившись в начале XIX века юридического признания своего господства в Индийском океане (по Парижскому договору 1812 г. и договорам Венского конгресса 1815 г.), Великобритания приступила к расширению и укреплению своего влияния в Восточной Африке. В 1815 г. она принудила Сейид Сайда признать соглашение, навязанное в 1738 г. Оману Ост-Индской компанией. Сейид Сайд вынужден был пойти на это, чтобы избежать столкновений между оманским флотом и английскими военными кораблями, постоянно курсировавшими в Индийском океане и у берегов Восточной Африки для «пресечения работорговли», а также не дать местным правителям возможности вступить в какие-либо сепаратные союзы или соглашения с Великобританией. Те же причины заставили Сейид Сайда подписать в 1822 г. новый договор с Великобританией, с помощью которого она, опираясь на военно-морской флот и прикрываясь лозунгом «борьбы против работорговли», взяла в свои руки контроль лад торговыми связями с внешним миром как Омана, так и «го владений в Восточной Африке |[373, с. 195—196].

Стремясь ослабить возросшее влияние Великобритании, Сейид Сайд попытался использовать англо-франко-американские противоречия и соперничество. В какой-то степени ему это удалось. Он не только сохранил за собой, но юридически даже расширил свои владения в Восточной Африке. В 1845 г. Великобритания навязала Сейиду Сайду новый договор, значительно укрепивший ее позиции в регионе. Тем не менее до конца своих дней (он умер в 1856 г.) Сейид Сайду удавалось сохранять свою власть и политическую независимость как Омана, так и его восточноафриканского побережья.

Сейид Сайд оставил завещание, по которому имамат был разделен на две части: Оман и восточноафриканские владения. Старший сын Сейцд Тувейн должен был наследовать Оман, средний — Сейид Маджид — восточноафриканские владения. По всей вероятности, Сейид Сайд поступил так потому, что в последние годы ему уже с трудом удавалось сохранять власть

[72]

в обеих частях своего государства. Он пытался также ослабить борьбу за власть между членами династии Бусаиди. Мог он исходить и из того, что в условиях нараставшего давления европейских держав его наследникам легче будет сохранить независимость меньших по территории владений». Однако его преемники не обладали ни опытом, ни талантом своего отца, а Великобритания, использовав междоусобицу, открыто вмешалась во внутренние дела Омана.

Имам Омана Сейид Тувейн не захотел терять восточно-африканский источник доходов и поэтому стал активно готовить войска и флот для свержения своего брата Сейида Маджида и захвата Занзибара и всего побережья. Однако представители Великобритании заявили ему, что Великобритания поддерживает Сейид Маджида и не позволит сместить его, а в случае военных действий британские войска сразу же высадятся в Омане. Их «аргументы» подкреплялись стоявшими на рейде военными кораблями с экспедиционным корпусом на борту. Сейид Тувейн вынужден был отступить, но решил использовать соперничество между своими братьями — Сейид Маджидом и Сейид Баргашем, который тоже стремился захватить власть на Занзибаре. В 1859 г. Сейид Баргаш возглавил мятеж и сверг Сейид Маджида. Тот сразу же обратился за помощью к английскому представителю на Занзибаре. Зная проанглийские настроения Сейид Маджида, Великобритания с помощью военных кораблей восстановила Сейид Маджида у власти. Сейид Баргаш был выслан в Индию, где и находился до» 1861 г. под строгим контролем англичан.

Однако Великобритания этим не ограничилась. В Маскат была направлена специальная английская миссия, которая в 1861 г. заставила Сейид Тувейна подписать со своим братом Сейид Маджидом соглашение «о мирных отношениях между Оманом и Занзибарским султанатом», как официально стали именоваться бывшие восточноафриканские владения Омана. Но главная цель миссии в Маскате состояла в том, чтобы Великобритания тоже подписала это соглашение как сторона,, гарантирующая «целостность и нерушимость границ» Омана и Занзибарского султаната. Тем самым Великобритания уже в «законном порядке» закрепила свое присутствие и влияние в обоих государствах. Что же касается «гарантий», то, как и следовало ожидать, они были лишь уловкой, и Великобритания сразу же забыла о них в период колониального раздела Восточной Африки.

В 70-е годы влияние Англии на правящие круги Занзибара стало практически всеобъемлющим. Особую роль в этом сыграли генеральный консул Великобритании Дж. Кирк и его помощник Л. Мэтьюс. Совместными усилиями они добились того, что занзибарокие султаны оказались в полном подчинении Великобритании и находились у власти лишь с ее согласия. Такой тактики Великобритания придерживалась не только в

[73]

отношении Занзибара, Египта, но даже и Португалии. На эти примеры обратил внимание В. И. Ленин, когда делал выписки из работы 3. Шильдера: «Здесь имеются в виду случаи, когда государство европейской культуры может долгое время, в течение десятилетий и даже столетий, находиться фактически под британским протекторатом, не будучи, по крайней мере формально, лишено какого-либо внешнего признака полного суверенитета» [6, с. 74—75].

В 1875 г. Л. Мэтьюс, тогда молодой лейтенант английского военно-морского флота, прибыл в Восточную Африку, чтобы нести патрульную службу на военном корабле по «пресечению работорговли». В 1877 г. по совету Дж. Кирка султан Сейид Баргаш (в 1870 г. он был поставлен англичанами у власти вместо умершего Маджида) пригласил английского офицера обучать военному делу одно из подразделений занзибарской армии. Вскоре оно стало самым сильным в армии султана, а английский наставник сумел занять пост командующего всей армией. Позже в руках Л. Мэтьюса оказались также финансовые и административные дела. По сути дела, он стал владыкой владыки.

Годы правления Сейид Маджида (1859—1870) совпали с началом усиленного проникновения европейцев во внутренние районы Африки: миссионеров и путешественников, колониальных чиновников и авантюристов, гражданских и военных. В этой обстановке Великобритания стала навязывать занзибарским султанам одно неравноправное соглашение за другим. Постепенно Занзибар оказался в полной военной, экономической, финансовой и политической зависимости от Англии. В 1873 г. Сейид Баргаш (правил с 1870 по 1888 г.) вынужден был подписать закон о запрещении заходов судов работорговцев в порты Занзибара, хотя это подрывало основной источник его доходов. Стали закрываться невольничьи рынки. В г. Занзибар на месте невольничьего рынка была сооружена церковь. Английским военным кораблям было поручено «гарантировать» выполнение нового закона [315, с. 161, 241—243].

В 1884 г. в Германии возникло Общество германской колонизации. В том же году его представитель Карл Петере прибыл в Восточную Африку и хитростью, «подкупами и обманом заключил ряд соглашений с африканскими правителями о протекторате над ними. Соперником Великобритании стала также и Германская восточноафриканская компания. В ответ на это представители Англии также поспешили заключить соглашения с африканскими правителями на территории нынешней Кении. Когда Сейид Баргаш узнал об активности Германии, он заявил ей решительный протест. Такой же протест был вручен представителям других европейских держав на Занзибаре [348, с. 102].

В своем протесте Баргаш апеллировал к Великобритании как «гаранту территориальной целостности Занзибара» по

[74]

Хозяйственная деятельность и торговля Танзании (XIX век)

 [75]

соглашению 1861 г., пытался доказать «исторические права» Занзибара на внутренние районы Танганьики, Кении и Южного Сомали. Под руководством англичан Баргаш стал проводить военные приготовления, чтобы помешать Германии захватывать внутренние районы Танганьики. Однако Германия, накопив опыт «борьбы против работорговли», опередила Баргаша: в августе 1885 г. германские военные корабли оказались на рейде у г. Занзибар. Дула их орудий заставили Баргаша признать «право» Германии на захват Танганьики {373, с. 18].

Великобритания не вмешалась из-за неблагоприятной для нее расстановки сил в мире. К тому же Германия, Великобритания и Франция уже успели создать из своих представителей «Международную комиссию», чтобы подготовить ответ на протест Баргаша [348, с. 102]. Великобритания — «гарант» — совершенно «забыла» прежние заверения, но твердо помнила, что s 1875 г. президент Британской судоходной компании Восточной Африки У. Маккинон вел переговоры с Баргашем об эксплуатации ресурсов внутренних районов, а один из пионеров колониальной политики в этом районе, Г. Джонстон, заключал во внутренних районах договоры, сходные с договорами К. Петерса [166, с. 138]. «Международная комиссия» составила меморандум, по которому за султаном признавались лишь о-ва Пемба, Занзибар и архипелаг Ламу, города Кисмайю, Брава, Мерка, Могадишо и Варшейк на сомалийском побережье, а также полоса шириной 10 миль на побережье Кении и Танганьики. Этот меморандум стал основным документом, на который опирались три державы во время раздела Восточной Африки. В 1886 г. Германия и Великобритания подписали соглашение о разделе сфер влияния. «Владения» султана на территории Сомали и Кении, а также о-вов Пемба и Занзибар позже были провозглашены английским протекторатом, десятимильная полоса на территории Танганьики была арендована Германией за денежное вознаграждение султану. Но и до этого Сейид Баргаш по соглашению 1886 г. был вынужден открыть гавани побережья для европейских кораблей. На побережье Танганьики такими гаванями стали Пангани и Дар-эс- Салам. В целом это соглашение предоставило «право» Великобритании на внутренние районы Кении, а Германии — на внутренние районы Танганьики, покорение которых длилось долгие годы.

Рассматривая историю внутренних областей страны, танзанийские историки, труды которых дают наиболее богатый материал по этой теме, исходят из того, что ни одну этническую общность страны нельзя считать единственной носительницей социального прогресса, как это делала колониальная историография по отношению к жителям Межозерья; даже там, где этот прогресс действительно, шел через заимствование, то и в

[76]

этом случае наибольшее значение имела местная инициатива, поскольку содержание такого прогресса видоизменялось в зависимости от нужд общества; наконец, важные сдвиги происходили лишь тогда, когда в обществе назревала необходимость решать те или иные проблемы социально-экономического развития [348, с. 18].

Историки обычно рассматривают четыре крупных региона на территории Танзании: западно-озерный, или пояс культуры банана; регион системы «нтеми» (западно-центральные области страны), северо-восточный и южный регионы.

Западно-озерный регион включает исторические области Букоба, Карагве и Бихарамуло. По климату, культуре, уровню социального развития он во многом сходен с юго-восточными районами Уганды, Руандой и Бурунди. К 1500 г. на территории Уганды уже существовало государство Китара-Буньоро, южная граница которого проходила по р. Кагера, и ныне являющейся пограничной рекой между Танзанией и Угандой. Его правители принадлежали к династии Бачвези. Главной особенностью формировавшейся социально-политической структуры было наличие каст, каждая из которых имела не только четко разграниченные обязанности и привилегии, но и этнокультурные признаки. К высшей касте относились скотоводы бахима, или вахима, к низшей — земледельцы баиру, или ваиру. Еще до 1500 г. часть бачвези вынуждена была мигрировать на юг, на территорию Танзании, где, возможно, под их влиянием сходная кастовая система распространилась среди хайя, зинза, ха и других народов [348, с. 18].

Танзанийские историки полагают, что и сходство некоторых черт культуры региона с элементами культуры жителей Руанды и Бурунди тоже связано с миграцией на территорию Танзании отдельных групп батутси, или ватутси,— скотоводов, составлявших высшую касту этих государственных образований, а также бахуту, или хуту,— земледельцев, принадлежавших к низшей касте. Пришельцы оказали, в частности, влияние на форму и характер регалий и символов власти. Однако, по мнению И. Кимамбо, «в западноозерном регионе кастовая система была менее жесткой, чем в Руанде, Бурунди или Анколе» [348, с. 20]. Здесь члены правящей касты брали в жены женщин из низшей касты. Дети от таких браков были как бы связующим звеном между кастами.

Система власти в районе трансформировалась от чисто са-кральной к административной. Однако государств здесь не су-ществовало; к началу XIX в. возникло лишь несколько разроз-ненных раннеполитических образований [348, с. 22].

Регион системы «итеми» включал западные и центральные районы Танзании, где правители носили титул «нтеми» («ми. ч.; ед. ч.— мутеми). Нтеми, так же как и правители западноозер- ного региона, начинали сочетать административные функции с ритуальными. Существовали сходные символы власти, однако

[77]

ни кастовой, ни сакральной дифференциации не было. Среди этнических групп этого региона наиболее известны ньямвези, которые были активными посредниками в торговле между внутренними областями и побережьем. Ваньямвези означает «люди Луны». Как и раньше, так и сейчас на суахили слово «мвези» означало не только «луна», «месяц», но еще и направление на запад (луна всходит на западе). Предки ньямвези были известны ал-Идриси и другим арабским авторам. Правда, они могли называть так всех выходцев из внутренних районов, появлявшихся на побережье,— ведь они были пришельцами с запада. С конца XVIII до начала XX века именно ньямвези чаще других жителей внутренних районов посещали побережье. Арабы и европейцы считали их самыми лучшими носильщиками. Среди ньямвези бытовала поговорка: «Тот не мужчина, кто ни разу в жизни не побывал на побережье» [138, с. 42—43].

Северо-восточный регион состоял из горных районов — Усамбара, Паре, Килиманджаро. В суахилийских исторических изданиях его называют также «регионом системы единовластия» [138, с. 43—44]. Представители народов банту заселили этот регион еще до XVI в. По мнению танзанийских ученых, в этом регионе сравнительно легко прослеживается трансформация системы власти. Танзанийские авторы называют этот процесс «революцией», а правителей, чьи имена устная традиция связывает с социально-политическими сдвигами, величают «реформаторами» [348, с. 28]. Однако эти сдвиги вряд ли можно считать единовременным событием. Так, устная традиция повествует, что в Угвено (историческая область) васуйя (букв, металлурги) во главе со своим правителем Ангови за 30 лет отстранили от власти вашана (кузнецов). После этого Мранга (сын Антови) начал проводить «реформы». И. Кимамбо пишет: «Для того периода истории Мранга был одним из выдающихся танзанийских реформаторов» [427, с. 19]. В действительности речь шла о введении единой по всему Угвено системы инициации (джандо), что, конечно, способствовало укреплению внутренних связей в обществе — но и только. Нововведением являлось и использование инициации как инструмента укрепления власти: не только молодежь, но и взрослые люди, особенно те, кем были недовольны правители, должны были вновь проходить этот обряд [138, с. 43—44; 348, с. 28].

Основываясь на данных устной традиции, но подчиняя их своему стремлению представить прошлое страны в наиболее- выгодном свете, танзанийокие историки порой завышают уровень ее развития. Тот же Кимамбо пишет, например, что для управления территорией Угвено было создано «центральное правительство». Всеми вопросами хозяйственной деятельности ведали «министерства», которые через свои «учреждения на местах» руководили социально-экономическим развитием [348„ с. 28—291.

В этом же регионе существовали и другие системы общест-

[78]

венной организации, например система возрастных групп, или классов, у масаев, подробно описанная советским этнографом К. П. Калиновской [223].

Южный регион, или регион ньякьюса — нгонде, простирался от р. Рувумы до южных нагорий. Здесь проживали маконде, яо, макуа, матенго и др. Данных о заселении и истории этих районов чрезвычайно мало, поэтому и здесь историкам приходится опираться в основном на материалы устной традиции.

В XV—XVIII веках в регионе получили распространение основанные на системе возрастных классов возрастные деревни. У матенго, например, возрастная деревня являлась самостоятельной административной единицей. Глава деревни, муси, обладал всей полнотой власти. В случае военной опасности деревни объединялись в более крупные административные единицы. Во главе группы деревень вставал ликоси, осуществлявший управление через представителей — маджумбе. У маджумбе бывали помощники, отвечавшие за управление группой до-мов. Их называли вадженга кайя [144, с. 12].

Название «возрастная деревня» могло ввести в заблуждение неискушенного путешественника или торговца. Они полагали, что возрастная деревня — беспомощное скопление нескольких десятков хижин. В 1893 г. германский офицер фон Принс на своем опыте убедился в том, что она представляла собой почти крепость. Деревня обносилась прочным частоколом. Перед ним выкапывался глубокий ров, на дне которого устанавливались «ежи» из дикого колючего кустарника. Между частоколом и рвом устраивались непроходимые завалы из колючих веток. В частоколе проделывались бойницы для ружейной стрельбы, а над ними строились площадки для стрельбы из лука. Через ров можно было пройти лишь по висячему мосту, который в случае опасности убирался [427, с. 72—73].

Производство и обработка железа в регионе началась в IV—X вв. и. э. (неточность датировки объясняется тем, что она определялась при помощи радиокарбонного метода), практиковалось два вида земледелия: террасное — в горных и подсечно-огневое — в лесистых районах. Террасное земледелие было наиболее развито у матенго, а подсечно-огневое — у маконде [138, с. 8—9]. Таково было в конце XVIII — начале XIX века социально-политическое устройство африканских обществ в четырех внутренних регионах Танзании.

В конце XVIII века произошло вторжение на территорию Танзании пришедших из Южной Африки нгони, в результате которого этническая карта внутренних районов значительно изменилась. В это же время началось становление раннеполитиче- ских образований у некоторых народов: шамбаа, ньямвези, нгони, хехе и др. Об их социально-политическом устройстве и истории известно очень мало. И предубежденная колониальная историография [314; 315; 425], и национальные историки [348; 427; 138] сосредоточивали свое внимание прежде всего на лич-

[79]

Кимвери — вождь шамбаа

ностях и деяниях правителей. Устная традиция позволила воссоздать их живые образы, но ее информация о других сторонах жизни раннеполитических образований, к сожалению, не богата. Пока исследователям не стали доступны какие-то новые источники, приходится довольствоваться красочными картинами из устных преданий.

Кимвери (1788—1869) — правитель народа шамбаа, или самбаа, носивший титул Симбамвене (царь-лев), правил с 1820 по 1869 г. Кимвери многое сделал для укрепления своей власти, развития сельского хозяйства и торговли. Он правил в то же время, что и Сейид Сайд. Тот знал о нем и считался с его влиянием в городах северной части танзанийского побе-режья. Свидетельство тому — договор, заключенный между ними в 1837 г. Кимвери согласился поддерживать назначенных Сейид Саидом наместников в Ванге, Танге, Пангани и других городах северной части побережья Танзании, а также разрешил арабским торговцам пользоваться контролировавшимся

[80]

им караванным путем из Пангани в Моши. В последующие годы влияние Кимвери на побережье ослабло, но он все-таки сумел сохранить власть на территории расселения шамбаа. После его смерти вспыхнула длительная междоусобная борьба за власть, ослабившая шамбаа, которые в конце XIX в. стали легкой добычей германских колонизаторов. И в наши дни шамбаа помнят и чтут Кимвери, называя его Великим Кимвери.

Значительно шире, чем Кимвери, известны правитель ньямвези Мирамбо и правитель хехе — Мквава. Оба они правили в регионе системы «нтеми».

Имя Мирамбо (1830/40—1884) в 70-е годы прошлого века было известно не только по всей Восточной и Центральной Африке, но и в Европе, и в России [189, с. 212]. В детстве и юности его звали Мбула (на ньямвези—дождь). В 60-е годы XIX в. он правил небольшой местностью Уйова. После смерти соседнего правителя он объединил две области в одну и назвал ее Урамбо. Отсюда он стал расширять свои владения во все стороны. Военную подготовку Мбула прошел под руководством опытного воина по имени Мвана Магонхо. Когда в одном из сражений Мбула уничтожил очень много врагов, наставник сказал ученику: «Повергнув столько врагов, ты проявил огромное мужество, поэтому с сегодняшнего дня все будут звать тебя не Мбула, а Мирамбо йа Банху», что на языке ньямвези означает «шагающий по трупам». Подданных Мирамбо стали называть по его имени — варамбо.

Мирамбо создал сильную дисциплинированную дружину. Своих дружинников он назвал ругаруга (жизнедеятельные, животворящие). Воины Мирамбо носили ярко-красные «юбки»—лембамото, или майиге. В дружине был отряд — личная гвардия правителя. Воины этого отряда одевались во все черное, на голове носили тюрбаны. Ругаруга были вооружены тесаками, луками и стрелами, огнестрельным оружием, которое Мирамбо закупал на побережье.

О жестокости ругаруга и о них самих рассказывали множество небылиц. Отчасти это было вызвано тем, что отряды разбойников и группы беглых вооруженных рабов, которые занимались грабежом, тоже именовали себя ругаруга. Но на взгляд европейца, да и местных жителей, истинные ругаруга тоже выглядели устрашающе: налитые кровью глаза, резкие движения и сильная возбужденность — следствие курения опиума перед боем. Сам Мирамбо никогда не курил опиум и не употреблял местное пиво (помбе). Когда миссионеры спросили его, почему он не пьет даже легкое пиво, Мирамбо ответил: «Если я буду пить пиво, я не смогу энергично работать и управлять своими подданными» [139, с. 83].

В результате многочисленных походов Мирамбо создал крупное по тем временам раннеполитическое объединение на западе: Танзании, которое простиралось от озека Виктория на

[81]

севере и до озер Танганьика и Руква на юге. Просуществовало оно столько же, сколько и его создатель.

Мирамбо вел длительные и кровопролитные войны с арабскими работорговцами. В 1830 г. арабы обосновались в Таборе, к 1840 г.— в Уджиджи и других пунктах в центре страны. С этого времени до начала 70-х годов Мирамбо постоянно воевал с ними. В 1871 г. его воины захватили крепость в Таборе, и он заставил арабских торговцев выплачивать пошлину в своих владениях. Но столкновения продолжались и после этого [427, с. 134—135].

Стремясь укрепить свою власть, Мирамбо пытался установить отношения с кабакой (правителем) Буганды Мутесой (1856—1884). Основа для таких отношений имелась, поскольку Буганда была заинтересована в развитии торговли с побережьем, а Мирамбо «контролировал торговые пути, шедшие к Карагве и Буганде. В 1876 г. Мирамбо направил к Мутесе своих доверенных лиц, которые должны были заключить договор, чтобы предотвратить столкновения с Бугандой. Однако Мутеса заключить договор отказался под предлогом того, что не может простить Мирамбо разграбления своего каравана. В действительности, однако, причина была иной. Есть источники [428; 139; 315, с. 264—268], .которые свидетельствуют, что европейские миссионеры при дворе кабаки помешали заключению соглашения. Они справедливо полагали, что оно значительно укрепило бы позиции независимых африканских правителей в этой части континента.

Мирамбо встречался со многими европейскими миссионерами и путешественниками, хорошо был осведомлен о событиях на побережье. Он высоко отзывался о знаниях европейцев и хотел использовать их в интересах развития своего народа. Мирамбо был знаком с Э. Сатоном из Лондонского миссионерского общества, С. Лурделем из ордена «белых отцов» и др. Он встречался с известным путешественником Г. М. Стэнли и даже стал его «кровным братом». Вот как Г. Стэнли описал в своих дневниках встречу с Мирамбо в 1876 г. в местечке Уширомбо (Серомбо): «22 апреля. Эта дата стала памятной мне навсегда потому, что именно в этот день мне нанес визит знаменитый Мирамбо, сопровождаемый своими вождями. Он был совершенно не таким, каким я его себе представлял... Ростом 5 футов и 11 дюймов (выше 180 см.— В. О.), примерно 35 лет, без единого грамма лишнего веса, статный, с правильными чертами лица, с мягкой, спокойной, можно даже сказать, неброской манерой речи, великодушный, открытый, без малейших признаков ограниченности... Да, я не мог заставить себя поверить, что передо мной стоит неистовый вождь ужасных ругаруга... Я представлял его себе человеком типа Мутесы, чья наружность ясно говорила о его жизни и звании. Но этот непритязательный, со спокойным взглядом человек, безобидной наружности, с тихой речью и без всяких жестов, ничем не об-

[82]

Мирамбо — вождь ньямвези

наружил того наполеоновского гения, который в течение пяти лет он проявил в самом центре Африки, нанеся урон арабам и торговле и почти в три раза повысив стоимость слоновой кости. Ничем, сказал я, но, должен признать, за исключением твердого пристального взгляда. В отличие от всех африканцев, которых я видел, его глаза, встретившись с вашими, твердо и спокойно выдерживали взгляд. Это были глаза правителя».

Миссионеры обвиняли Мирамбо в жестокости, грубости, насилии. Однажды, получив от Дж. Кирка письмо, содержавшее подобные обвинения, Мирамбо ответил (через священника Э. Сатона): «Неужели вы на самом деле считаете, что если я потеряю власть и влияние, то мелкие правители откроют страну для торговли и установят в ней более прочный мир? Нет, это не так... Могу лишь заявить, что в этой стране во сто крат больше процветания, в десять раз больше мира и в тысячу раз больше безопасности, чем когда-либо до того, как я стал ее правителем. Я хотел бы сделать ее открытой, перенять евро-

[83]

пейские знания, честно торговать и поддерживать мирные отношения со своими соседями» [139, с. 87].

Отношение Дж. Кирка и английских миссионеров к Мирамбо было вызвано, конечно, не его «кровожадностью» или «жестокостью». Мирамбо бывал и жесток и несправедлив, но бывал и добр. Дело заключалось в том, что Дж. Кирк и другие проводники английской колониальной политики увидели в Мирамбо сильного противника, который мог оказывать и оказывал серьезное сопротивление господству занзибарских султанов, уже попавших в зависимость от Великобритании. Мирамбо стал реальным препятствием на пути усиления влияния англичан во внутренних областях Восточной и Центральной Африки и потому, естественно, лопал к ним в «немилость».

В конце 1884 г., готовясь к штурму укреплений своего родственника и соперника Капелы, Мирамбо почувствовал сильное недомогание и внезапно умер. Его смерть стала началом распада созданного им раннеполитического объединения. Преемники Мирамбо не смогли защитить свои владения от германской колонизации. Колонизаторы изменили даже название того района, где жил и правил Мирамбо.

Танзанийский исследователь Дж. Б. Кабейя, опираясь на богатую устную традицию ньямвези, а также на письменные источники и труды европейских авторов, написал о нем книгу «Вождь Мирамбо. Мужественный правитель ваньямвези» [139]. Много пишут о Мирамбо и другие танзанийские историки. Имя его не забыто и пользуется уважением и почетом.

Но некоторые оценки его действий, данные танзанийскими учеными, вызывают недоумение. Так, в коллективном труде «История Танзании» Г. Гвасса писал: «Мирамбо умер вместе со своей империей задолго до прихода немцев. Возможно, Мирамбо мог бы принять германский колониализм, чтобы добиться успеха задуманного, поскольку всю свою жизнь он был ревностным поклонником европейских знаний и технологии» [348, с. 87—88]. Дополняя это высказывание, Дж. Б. Кабейя идет в своих предположениях еще дальше: «Мирамбо был более дальновидным политиком, чем Мквава. Мирамбо хотел установить с европейцами дружественные отношения, чтобы их знания содействовали развитию страны. Поэтому он и приглашал европейцев в Урамбо... Если бы немцы появились в годы правления Мирамбо, то, вне всякого сомнения, он бы прибег к политике, а не к силе, поскольку он знал, что они располагали огромной мощью. Возможно, проводя такую политику, он бы пошел на соглашение с ними, если бы они (немцы.— В. О.) лишь защищали, но не правили его страной. Вероятнее всего, Мирамбо не сражался бы с немцами, как это делали Мквава, Кийюнги и другие правители в Танганьике» if 139, с. 86—88].

В этих построениях нетрудно проследить родимые пятна колониальной историографии: тот правитель дальновиднее, который наладил отношения с европейцами. Фраза Дж. Б. Кабейи

[84]

 «вероятнее всего, Мирамбо не сражался бы с немцами, как это делали Мквава, Кийюнги и другие правители в Танганьике» не возвеличивает, а, наоборот, принижает значение деятельности Мирамбо. Кабейя даже как бы осуждает «недальновидных» Мкваву, Кийюнги и других правителей за то, что они сражались с германскими колонизаторами.

Но Мирамбо приглашал европейцев в Урамбо не как правителей, а в качестве советников, специалистов, учителей. Он ничем не выразил своего желания поставить себя в зависимость от германских колонизаторов. Это тем более справедливо, что он жил в 70-е годы, когда опасность колонизации еще не стала для него реальной. Ведь даже о 80-х годах Г. Гвасса справедливо писал: «С точки зрения просто человеческой психологии нельзя считать, что хотя бы один вождь или правитель Танзании, обладая свободой выбора, с радостью приветствовал бы германское колониально-политическое господство и последующую экономическую эксплуатацию» [348, с. 90].

Во второй половине XIX в. в стране хехе жил и правил мтеми Мквава (ок. 1855—1898)—современник Мирамбо. Титул «мтеми» на языке хехе означает «тот, кто принимает решение, судья». О детстве Мквавы известно мало. Полагают, что он родился в местечке Духота. В детстве его звали Нтасалат- си, что означает «человек, который любит перебирать предметы в поисках интересующей его веши». В дружине своего отца, мтеми Муньигумбы (Мньигумбы), молодой Нтасалатси получил основательную военную подготовку, научился искусно владеть холодным и огнестрельным оружием. В 1877/78 г., возглавляя воинов хехе в одном из кровопролитных сражений, Нтасалатси нанес поражение правителю народа сайгу. Мтеми Муньигумба, восхищенный героизмом и военным талантом сына в этом сражении, по традиции хехе дал сыну новое имя Муквавиньика, на хехе означающее «покоривший большую страну». Вскоре Мквава — физически сильный, воинственный и расчетливый — завоевал большой авторитет среди воинов хехе, которые готовы были идти с ним в любое сражение.

После смерти отца в 1879 г. Мквава должен был наследовать его власть в Северном Ухехе, но из-за междоусобицы этого не произошло. Через год он стал править всей страной Ухехе. За власть он боролся со своим родственником Мбамубамбе, или Мбамбамбе, который во время правления отца Мквавы пользовался его большим расположением и доверием. Разгромив Мбамубамбе в кровопролитном сражении, Мквава утвердился в Ухехе, но с этого времени, повествует устная традиция, стал мстительным, подозрительным, скорым на расправу, нетерпимым к чужой славе. Он пытался физически уничтожить возможных соперников, и почти всегда ему это удавалось. Даже его воины чувствовали несправедливость своего правителя. Однажды, повествуют устные предания, Мквава решил расправиться с популярным военным лидером по имени Мутанилама-

[85]

Мквава — вождь хехе

дунда Мвачуси, который добился славы в сражениях против нгони. Повсюду, где он появлялся на поле брани, даже известные своей храбростью нгони начинали выкрикивать: «Мафнм- ба( Мафимба!» («Смерть идет! Смерть идет!»). После возвращения домой воины Мквавы, встречая Мутаниламадунду, всякий раз приветствовали его пением боевой песни: «Мафимба! Мафимба!». Узнав об этом, Мквава приказал своим людям убить храброго воина. Тот узнал о готовящейся расправе и бежал из Ухехе. Тогда Мквава выделил отряд из своей личной охраны и приказал захватить беглеца. Когда отряд приблизился к его лагерю, Мутаниламадунда вышел в сопровождении своих верных воинов и воскликнул: «Ну, что ж, друзья, если хотите, подходите и берите меня!». Но из отряда телохранителей Мквавы раздались крики: «Нет, отец (вежливая форма обращения.— В. О.), мы здесь лишь для того, чтобы приветствовать тебя!». По возвращении телохранители сказали Мкваве, что им не удалось напасть на след беглеца в пределах Ухехе [142, с. 42—43].

Подобные легенды — отражение не просто личных качеств

[86]

Ранние политические образования (середина и конец XIX в.)

Мквавы. Они всегда сопровождают личность любого «собирателя земель», а Мквава расширял свои владения и укреплял свою власть весьма энергично. К началу 80-х годов он создал крупное раннеполитическое объединение, простиравшееся от Ухехе до побережья Индийского океана. Мквава вел многочисленные войны с соседями, больше всего — с вождем нгони Чабрумой. В 1881 г. после сражения, в котором обе стороны понесли большие потери, Мквава и Чабрума заключили мир, отказавшись от военных действий на долгое время — пока не вырастет новое поколение воинов. Но через несколько лет и хехе, и нгони оказались под германским колониальным господством.

Мквава долго и упорно сопротивлялся немецким колонизаторам. С 1891 по 1898 г. германские колониальные войска пытались расправиться с Мквавой. Но он был неуловим и успешно вел против них партизанскую войну. 19 июня 1898 г., получив сведения от предателя, соблазненного наградой в 5 тыс. рупий, немецкие войска настигли Мкваву в районе Павага.

[87]

Чабрума — вождь нгони

Чтобы не попасть живым в руки врагов, Мквава застрелился [142; 348; 140]. Мужество, презрение к смерти в борьбе с захватчиками снискали ему уважение потомков. О нем слагались и слагаются песни и поэмы, которые на его примере воспитывают новые поколения защитников независимой ныне Танзании.

Мкваве посвящена основанная на устной традиции хехе книга танзанийского исследователя М. Муссо «Мквава и его народ» [142]. Она написана эмоционально, автор всемерно возвышает своего героя. Но в то же время влияние колониальной историографии чувствуется и здесь. Пытаясь объяснить, почему покрывшие себя славой в борьбе против германских колонизаторов воины Мквавы шли в колониальную армию и, в частности, участвовали в подавлении крупнейшего в Германской Восточной Африке антиколониального восстания Маджи Маджи, он пишет: «В период Маджи Маджи (1905—1907 гг.— В. О.) многие воины хехе лишь ради того, чтобы „поиграть в войну", участвовали в боях на стороне немцев» [142, с. 87].

[88]

Чтобы понять причины изменения позиций тех или иных правителей к колониальным властям, требуется анализ многих глубинных социально-экономических и даже психологических сдвигов в подвластных им обществах, для которого пока еще нет данных. Однако интересно отметить, что их позиции нередко были прямо противоположными в годы колониального раздела и более поздний период. Наиболее характерен в этом отношении пример нкоси Чабрумы (умер в 1907 г.), правителя нгони,— потомков выходцев из Южной Африки.

В 40-е годы XIX в., пройдя по территории нынешних Малави и Замбии, нгони вторглись в пределы Танганьики и осели там. Под руководством Чабрумы они создали довольно сильное раннеполитическое объединение к югу от владений Мквавы. Обескровленные в сражениях с хехе, нгони в 1893/94 г. пошли на установление мирных отношений с колониальными властями. Но со стороны колонизаторов это был лишь тактический ход. В июле 1897 г. новые подкрепления германских колониальных войск высадились в порту Линди и прибыли в г. Сонгеа. Им был отдан приказ в «назидание» захватить и казнить «непокорных» вождей нгони. До сих пор нгони помнят имя немецкого офицера Энгельгардта, руководившего карательными операциями. Они дали ему прозвище «бвана мноо» («господин вешатель»). Даже узнав об этих расправах, Чабрума не выступил против немецких колониальных войск и согласился продолжать «сотрудничество» с колониальными властями. Предания повествуют, что Чабрума лишь выжидал удобного момента, готовя своих воинов к выступлению [140, с. 52], но факт остается фактом.

В 1905 г., когда вспыхнуло восстание Маджи Маджи, Чабрума решил участвовать в нем, как считают танзанийские историки, ло двум причинам: во-первых, подросло новое поколение воинов, а нгони, не привыкшие кому-либо подчиняться, ненавидели гнет колониальных властей; во-вторых, первые успехи восстания вселяли надежды на возможность победы. В сентябре 1905 г. в одном из сражений Чабрума разгромил колониальные отряды, остатки которых вынуждены были укрыться в крепости Сонгеа. Лишь через год германские войска, проводя тактику «выжженной земли», стали уничтожать посевы в районах расселения нгони и расстреливать жителей. Голод обрушился на нгони. В этой обстановке, стремясь хоть как-то облегчить положение своего народа, Чабрума решил на время прекратить борьбу на своей территории и переправиться через р. Рувума в соседний Мозамбик. Он поклялся никогда не прекращать войну против германских колонизаторов. Но вскоре умер.

Конечно, устная традиция может дать лишь ограниченное представление о событиях, происходивших во внутренних районах. И все же по ней можно судить о том, что накануне и во время колониального раздела, когда Занзибарский султанат

[89]

уже почти полностью подпал под власть европейских держав, во внутренних районах возникали и существовали ранне-политические образования, оказывавшие порой серьезное сопротивление колониальным войскам. Даже само их существование стало ощутимым препятствием на пути европейской экспансии, вынудило и Германию и Великобританию разрабатывать новую тактику борьбы с выступлениями африканских народов против колониального вторжения и господства.

[90]

Цитируется по изд.: Овчинников В.Е. История Танзании. М., 1986, с. 67-90.