Китай: перекос выправлен

Самолет летит навстречу ночи, будто спрессовывая ее своей скоростью. В третьем часу ночи начинает светать. Остались позади горные кряжи Монголии. Внизу бескрайняя бурая равнина, прочерченная прямой черной линией. Догадываюсь, что это железная дорога Цзинин—Эрлянь. Когда-то я ездил на строительство этой магистрали, которая пересекла пустыню Гоби, связав Москву и Пекин прямым железнодорожным сообщением через Улан-Батор.

Кончились безжизненные пески. Теперь равнина внизу похожа на паркет: она разграфлена прямыми полосками полей. Урожай собран. На фоне пашни ярко выделяются золотистые груды кукурузных початков. Блеснула под крылом гладь водохранилища. Самолет совершает посадку в аэропорту Пекина.

С волнением ожидаю встречи с городом, где тридцать пять лет назад начиналась моя журналистская судьба. Поезд Москва—Пекин находился в пути больше дней, чем теперешний «ИЛ-62» летных часов. Навсегда запомнилась привокзальная площадь: крики лотошников, звонки велорикш и зубчатая каменная стена с башней ворот Цяньмэнь. Эти величественные ворота отделяют Внутренний город с его дворцами и парками от Внешнего, исстари предназначенного быть торгово-ремесленным посадом китайской столицы.

По пути из аэропорта тщетно ищу глазами привычный контур городской стены. Ее снесли. Только по древним астрономическим приборам на одной из сохраненных башен можно узнать место, где когда-то я прожил несколько лет. Обсаженная акацией, тополем и туей автострада незаметно превращается теперь в главную улицу Пекина — проспект Чананьцзе.

Ворота Цяньмэнь по-прежнему замыкают с юга центральную площадь китайской столицы. Узнаю старое здание городского вокзала (теперь там клуб железнодорожников). А вокруг — совершенно неведомый мне Пекин. По контуру снесенной городской стены выстроились шеренги современных жилых домов в 15—20 этажей. Между ними пролегла шестирядная магистраль с лампионами, подземными переходами, станциями метро. В городе действуют уже две линии метрополитена: кольцевая и осевая (которая, как и проспект Чананьцзе, пересекает столицу с востока на запад).

Немного не доехав до центральной площади Тяньаньмэнь, сворачиваем к знакомой гостинице «Пекин», вернее, к ее новому восемнадцатиэтажному корпусу. С балкона моего номера можно взглянуть на город с непривычной высоты. Когда-то в китайской столице не разрешалось возводить здания выше императорского дворца. Город был преимущественно одноэтажным. Глухие стены скрывали от посторонних глаз жизнь его внутренних двориков и даже кроны разросшихся там деревьев. Сверху же вся эта зелень неожиданно открывается взору.

В транспортном потоке на проспекте Чананьцзе по-прежнему много велосипедистов. Но им отведены лишь крайние дорожки у тротуаров. Всей остальной проезжей частью завладели автомашины. Сдвоенные автобусы отечественного производства стали, как и метро, привычными для пекинцев видами городского транспорта, вытеснив некогда вездесущих велорикш.

Итак, изменился ли Пекин с 50-х годов? Разумеется. Но не настолько, чтобы стать неузнаваемым. Районы новостроек выросли в предместьях. Внутренний же город в основном сохранил былой облик. Почти как прежде выглядит торговая улица Ванфуцзин (не считая того, что по ней пустили троллейбус). По широким тротуарам течет нескончаемая человеческая река. И, вглядываясь в нее, убеждаешься, что сказанное о Пекине можно, пожалуй, отнести и к пекинцам.

Облик толпы, бесспорно, изменился. Хотя среди людей старшего поколения многие по-прежнему носят традиционную синюю или серую одежду кадровых работников. Зато молодежь следует современной моде. Стремление одеваться красиво не только допускается, но и поощряется. Об этом дают понять своим обликом и дикторы телевидения: мужчины — в пиджаках и галстуках, женщины с модными прическами, в нарядных платьях.

Впрочем, и традиционная одежда, вошедшая в обиход со времен гражданской войны, выглядит иначе: на ней не видно заплат. Чувствуется, что людям живется легче. Помню время, когда символами благосостояния, которые передовик труда гордо демонстрировал гостям, были махровое полотенце, эмалированный тазик для умывания и разрисованный цветами термос. Пределом мечтаний горожанина считался велосипед. Теперь в универмаге можно застать крестьян, приобретающих мотоциклы и телевизоры. А по утрам на улицах часто видишь бегунов в спортивной форме и с шанхайскими транзисторными приемниками в руках. Появились покупатели часов, фотоаппаратов.

Вместе с тягой приобретать заметно возросло и стремление заработать. Домохозяйки содержат платные велосипедные стоянки возле станций метро, кинотеатров, магазинов, торгуют на улицах чаем и семечками. Детвора в парках деловито собирает шишки криптомерий, чтобы сдать их в лесопитомник. Даже престарелые пекинцы, что на рассвете занимаются древней гимнастикой, нередко выступают теперь в роли штатных инструкторов.

Этот предпринимательский дух ощущается и в том, что торговая реклама исподволь вытеснила наглядную агитацию, характерную для 50-х годов. Когда я впервые приехал в Китай, на перекрестке возле гостиницы «Пекин» красовался плакат: «Отпор Америке, помощь Корее!». Теперь на этом месте установлен рекламный щит японской фирмы «Сони».

Снова и снова пытаюсь осмыслить увиденное. Пожалуй, главные перемены — это не многоэтажные здания, не станции метро и не новые товары, вошедшие в быт. Главные перемены написаны на лицах людей. На них не чувствуется скованности, напряжения. Естественные человеческие чувства прорвались наружу. Особенно заметно страстное желание побыстрее вырваться из нужды, прийти к зажиточной жизни.

Похоже, что китайцы переживают нечто похожее на эйфорию выздоровления. «Большой скачок», «культурная революция», бесчинства «банды четырех» — обо всем этом они не могут вспоминать без содрогания. Но мрачные годы позади — от сознания одного этого у людей легчает на душе.

Самые обиходные слова у китайцев нынче «гайге» и «кайфан» (то есть «реформы» и «открытость») по своему смыслу близки к нашим понятиям «перестройка» и «гласность». Курс на реформы и открытость был взят китайскими коммунистами в конце 1978 года. По времени наша перестройка намного моложе. Но примечательно, что при различии сроков и конкретных условий нельзя не видеть сходства главных задач обновления: полнее раскрыть потенциал социализма, усовершенствовать хозяйственный механизм, демократизировать общественную жизнь.

Во времена «большого скачка» был возведен в абсолют революционный энтузиазм и целиком отвергнут принцип материальной заинтересованности — его осуждали как проявление ревизионизма. Теперь этот перекос выправлен. Примером может служить переход к системе семейного подряда в сельском хозяйстве, в результате чего основной единицей в деревне стал крестьянский двор.

Система семейного подряда не перечеркивает результаты коллективизации сельского хозяйства, а опирается на них. Земля по-прежнему остается в общенародной собственности. Меняется же форма организации производства. В условиях китайской деревни коллективизация не сопровождалась механизацией. Она дала экономический эффект прежде всего благодаря улучшению землеустройства. Когда исчезли межи, появилась возможность разумно спланировать поля и оросительные сооружения с учетом рельефа местности.

Построенные сообща ирригационные объекты по-прежнему находятся в коллективном пользовании. Правда, взяв подряд на обработку какого-то поля, крестьянин порой проявляет меньше заинтересованности поддерживать в порядке каналы или плотины за его пределами.

Овчинников В.В. Своими глазами. Страницы путевых дневников. М., 1990, с. 73-77.