Рождение Югославии

В довоенные годы югославянские политические партии Австро-Венгрии (прежде всего в Хорватии и Словении) считали возможным объединение югославян под скипетром династии Габсбургов, рассматривая Дунайскую монархию приемлемой моделью многонационального государства. Выступая за административно-политическую консолидацию югославянских ее областей (воссоединение с Хорватией и Славонией Далмации и присоединение к ним Словении, а также возможное выделение их в особую территориальную единицу), они требовали предоставления им большей автономии

[359]

вплоть до выравнивания их статуса со статусом Цислейтании и Транслейтании — соответственно австрийской и венгерской «половин» двуединой монархии, что в конечном итоге могло бы привести к замене дуализма триализмом. Немалое число политиков-югославян приветствовало в связи с этим аннексию Веной в 1908 г. Боснии и Герцеговины, видя в этой акции усиление югославянского фактора в Империи и пролог ее внутренней «перестройки». Накануне войны 1914 г. объединение всех югославянских земель в особом государстве казалось возможным лишь в отдаленном будущем в случае краха Австро-Венгрии и за исключением немногих радикальных деятелей не рассматривалось как цель практической политики.

Ситуация изменилась с началом войны. Немалое число политиков из Словении, Хорватии, Далмации, Боснии и Герцеговины оказалось в эмиграции, где, как уже упоминалось, ими был основан Югославянский комитет. В него вошли хорваты Анте Трумбич, Франо Супило (оба далматинцы), Хинко Хинкович, Франо Поточняк, известный скульптор Иван Мештрович; сербы Никола Стоянович, Душан Васильевич; словенцы Богумил Вошняк, Нико Жупанич и другие. Председателем новой организации стал адвокат из Сплита А. Трумбич. В 1916 г. Югославянский Комитет имел своих представителей в Париже, Женеве, Петрограде, а также в США и Южной Америке, где находились многосоттысячные колонии югославян-переселенцев.

Опираясь на идею «народного единства» сербов, хорватов и словенцев, члены Комитета выступали за поражение Австро-Венгрии в войне, объединение всех ее югославянских областей с Сербией и образование единого югославянского государства. Главными мотивами такого стремления были весьма ощутимая опасность германизации и мадьяризации югославян империи, а также желание объединить в рамках этого государства все до того расчлененные хорватские и словенские земли. В меморандуме Комитета, переданном 6 мая 1915 г. французскому правительству, оба эти мотива (для хорватских земель) представлены особенно наглядно: «Хорватия и Славония веками боролись за свою самостоятельность как против германизации и австрийского централизма, так и против мадьяризации. Для Хорватии нет более естественного места, чем в составе Югославии... кроме всего прочего еще и потому, что хорватский Сабор постоянно выступал за территориальную целостность

[360]

Хорватии», ведь «Далмация всегда была составной частью хорватского государства»; внутри же Австро-Венгрии, как уже говорилось, Далмация имела другой статус, подчиняясь непосредственно Вене, а не Будапешту, как Хорватия и Славония.

Что касается внутриполитической обстановки в Хорватии и Славонии во время войны, то она была весьма противоречивой. Югославянский комитет пользовался симпатией значительной части общества (а в Далмации — подавляющего большинства в связи с планами итальянской экспансии). Прогабсбургскую позицию занимали клерикалы и праваши-франковцы, но они представляли меньшинство политически активного населения; к ним примыкала и крестьянская партия, в среде которой, однако, по мере затягивания кровопролитной войны нарастали оппозиционные настроения. Власть в Хорватии находилась в руках хорвато-сербской коалиции, заключившей компромисс с Будапештом накануне войны и в течение ее занимавшей лояльную Венгрии позицию. Когда в конце войны в Хорватии образовался сильный оппозиционный антигабсбургский блок, то коалиция вместе с баном примкнула к нему в последний момент. Хорвато-сербская коалиция представляла интересы верхов местной торгово-банковской буржуазии; коалиция защищала идею единого хорвато-сербского народа и равноправия его обеих частей...

В словенских землях с началом боевых действий деятельность всех словенских партий и организаций, за исключением клерикалов, практически прекратилась. Это было связано с тем, что клерикальная Словенская народная партия во главе со своим лидером Шуштершичем безоговорочно поддержала объявление Веной войны Сербии, открыто заявив о своем прочном прогабсбургском определении. Другие же партии — прежде всего либералы и социал-демократы — осудили антисербскую истерию, поднятую Шуштершичем. Дистанцировалась от нее часть клерикалов, группировавшихся вокруг А. Корошеца и А. Крека. Следствием этого и стал запрет либеральных и социал-демократических изданий. Затем начались преследования словенских национальных деятелей, которые когда-либо выражали свои симпатии к России и сербам. Политическая жизнь в Словении замерла; в основной массе словенцев господствовала апатия.

Когда в мае 1915 г. Италия вступила в войну, австрийское правительство, дабы укрепить свои позиции среди югославян, освободило некоторых либеральных деятелей и ослабило строгости во-

[361]

енного режима. Шуштершич и его сторонники приветствовали действия властей, призвав словенскую молодежь вступать в отряды вольных стрелков, а всех словенцев — подписываться на правительственный военный заем. Либералы хранили молчание. К концу года наметился перелом в настроениях словенского населения — апатия сменялась антивоенным настроем. Встал вопрос о расколе Словенской народной партии: Корошец, Крек и их соратники выступили за сотрудничество с либералами и ориентацию на Антанту.

В ноябре 1916 г. умер император Франц-Иосиф Габсбург; на престол вступил Карл I. К этому времени военное положение Центральных держав значительно ухудшилось, а в Австро-Венгрии набирала силу оппозиция правительству. Новый монарх не мог с этим не считаться. Он созвал распущенный в начале войны венский парламент. Словенские клерикальные и либеральные депутаты совместно с представителями Истрии и Далмации образовали в нем единую фракцию — Югославянский клуб, который возглавил А. Корошец. В мае 1917 г. в парламенте им была обнародована известная декларация Югославянского клуба, вошедшая в историю под названием «Майской». О ней речь впереди, пока же вернемся к политической активности югославянской эмиграции.

В феврале 1915 г., находясь проездом в Петроград в Нише, Ф. Супило открыто «агитировал» Н. Пашича за осуществление своей заветной мечты — «объединения югозападных славян под эгидой Сербии» 23. Эту задачу Супило считал настолько важной, что, как сообщил Сазонову российский посланник в Черногории А. Гире, «в случае, если не удастся прийти к соглашению (с сербами.— А. Ш.)», он намеревался «убедить нас (Россию.— А. Ш.) в необходимости навязать свое властное решение 24. Для того же, чтобы проект такого объединения был благосклонно воспринят в столицах государств Антанты, Супило предлагал Пашичу пойти навстречу союзникам и «отказаться от Македонии в пользу Болгарии». «Судьба присоединения Далмации к Сербии,— говорил он сербскому премьеру,— зависит от уступчивости последней относительно Македонии».

По словам князя Трубецкого, «для католика-далматинца (Супило.— А. Ш.) Македония — это прошлое не сербского народа, а Сербского королевства, причем прошлое, к которому вовсе не лежит его сердце. Стремление Сербии на юг он считает печальной необходимостью, в которую она была поставлена, не имея выхода на запад к

[362]

морю, отрезанная на севере от своих соплеменников. Народное, экономическое и государственное развитие должно быть направлено в сторону Адриатики, а не к Эгейскому морю».

Весьма любопытно замечание российского посланника о том, что «эти взгляды Супило стеснялся выражать здесь». Еще бы, сербы ведь могли бы не так его понять. В разговорах же со своими собеседниками в Нише посланец хорватской эмиграции, не жалея красок, расписывал «картину будущего развития Сербии на берегах Адриатики с богатыми коммерческими гаванями, со своей «Ривьерой» у Дубровника, которая славится красотой местоположения, может быть, с военно-морскими портами, в коих население — природные моряки, являющиеся лучшим элементом австро-венгерского флота». На сербов все это, как доносил в Петроград со слов Супило Трубецкой, «производило сильнейшее впечатление 25».

Вместе с тем, важно заметить, что давление, которое Супило оказывал на Пашича, пытаясь склонить его «стряхнуть македонский прах» со своих ног и обратиться на северо-запад — к Адриатике, объяснялось, как представляется, не только желанием подыграть союзниками в македонском вопросе и заручиться их поддержкой в деле возможного сербо-хорвато-словенского объединения. Стратегическая цель Супило здесь иная, а именно перетянуть Сербию, так сказать из Азии в Европу, перевести вектор ее цивилизационного развития с Востока на Запад. А что же дальше? А дальше, как подчеркнул Супило в разговоре с начальником II политического отдела МИД России К. Н. Гулькевичем, слияние хорватов с сербами «должно принять форму, обеспечивающую перевес культурного миросозерцания хорватов над нынешними стремлениями сербов». По словам российского дипломата, «Супило подчеркнул при этом европейский оттенок цивилизации хорватов в противоположность культуре сербской» 26.

Итак, мотивы объединительных стремлений хорватской эмиграции вроде бы понятны — консолидировать все хорватские и словенские земли в рамках единого югославянского государства и обеспечить в нем преобладание «европейского» мировоззрения хорватов и словенцев. Очень точно последнюю тенденцию подметил российский консул в американском Питтсбурге Г. В. Чирков в своем обширном и весьма компетентном донесении о состоявшемся в этом городе 29—30 ноября 1916 г. Втором югославянском Конгрес-

[363]

се  *. «Возможно,— писал он,— католическая группа югославян в лице кроато   — словенцев... не чуждая своих собственных национальных амбиций, питаемых сознанием интеллектуального превосходства западно-католической культуры над православно-восточнославянской, будет использована именно в видах сокращения «Великой Сербии» (речь идет об уменьшении влияния сербского элемента в рамках объединенного государства.—Л. Ш.), с которой большинство хорватов-националистов ныне мирится постольку, поскольку пансербские домогательства представляются им меньшим злом, чем мадьярский шовинизм...» 27. Любопытно, что сербы, которым, как видим, была уготовлена роль «учеников» в едином с хорватами и словенцами государственном сообществе, по свидетельству Трубецкого, прекрасно понимали, что «новые пришельцы принесут с собой новые навыки и понятия», именно это «отчасти заставляет их дорожить православным населением Македонии, дабы иметь ядро однородного населения» 28.

Как видим, между сербами, с одной стороны, и хорватами и словенцами, с другой, при ясно выраженной политической и геополитической воле к объединению, с самого начала ощущалось до поры до времени скрытое соперничество — кто же будет «гегемоном» объединения. Это соперничество, имевшее весьма глубокие корни, выплеснулось наружу в начале 1916 года, когда Сербия была занята австро-германскими и болгарскими войсками, а правительст-

------------

*  10—11 марта 1915 г. в Чикаго состоялся Первый югославянский народный Собор, на котором присутствовало 563 делегата от большинства югославянских эмигрантских организаций и колоний США и Канады. Инициаторами «Собора» в Чикаго стали будущие члены Югославянского комитета. «Собор» в Чикаго стал первым масштабным и репрезентативным выступлением переселенцев из юго- славянских земель в поддержку юнионистского движения. Резолюция «Собора», принятая после программной речи Ф. Поточняка, содержала в себе три основные идеи. Первая — о народном единстве сербов, хорватов и словенцев. Вторая — о полном разрыве всех связей с Австро-Венгрией. И третья, логически вытекавшая из первых двух — о необходимости объединения всех югославян в единое государственное сообщество. Второй югославянский Конгресс в Питтсбурге собрал 615 делегатов, представлявших все крупные объединения хорватских, сербских и словенских переселенцев США и Канады. Его решения во многом развивали и уточняли идеи, высказанные в Чикаго в самом общем виде. Имели место на нем и серьезные разногласия (в основном между сербами и хорватами).

**  Кроаты — хорваты.

[364]

во и король находились в изгнании — на острове Корфу. О возросших амбициях хорватской и словенской эмиграции может свидетельствовать хотя бы «Дополнительный меморандум Югославянского комитета», переданный французскому правительству 13 марта 1916 г.

По мнению руководителей Комитета, так как оккупированная Сербия и югославянские области Австро-Венгрии «сравнялись» в своем политико-юридическом статусе («абсолютно все югославянские земли без исключения теперь находятся под властью неприятеля»), то сербское правительство должно потерять свое положение монопольного политического фактора юнионистского движения и единственного «официального» защитника и пропагандиста в союзных столицах «общей» воли всех «трех племен одного народа». На практике это означало стремление хорватских политиков добиться признания Европой Югославянского комитета в качестве политического органа, равного по значению и весу сербскому правительству. С другой же стороны, имела место попытка лидеров Комитета лишить Сербию роли единственного Пьемонта, т. е. объединителя югославянских земель (каковая идея ранее ими, заметим, разделялась), и объявить теперь уже Хорватию первым претендентом на роль собирателя югославян. Данная тенденция совершенно отчетливо прослеживается в указанном документе.

«В югославянской проблеме,— подчеркивалось в меморандуме,— хорватский вопрос играет ключевую роль. Хорватия — это одно из древнейших королевств в Европе... Хорватия со своей столицей Загребом является главным культурным центром югославян Австро-Венгрии... Вот почему главным залогом объединения югославян является вхождение Хорватии в состав единого югославянского государства. Если Хорватия станет центром собирания югославян, то все остальные югославянские земли (включая, естественно, и Сербию.— А. Ш.) будут идти в ее фарватере. И действительно, Хорватия ведь является естественной связкой на востоке с Сербией, на западе — со словенскими землями, на юге — с Боснией и Герцеговиной. Срединное географическое положение лишь повышает значение Хорватии в контексте общеюгославянской проблемы».

Подобные амбиции хорватских и словенских деятелей не могли обрадовать сербский кабинет, который трактовал роль Югославянкого комитета совсем по-иному. Премьер Сербии Пашич не желал

[365]

признавать эту эмигрантскую организацию в качестве единственного представителя австро-венгерских югославян. Полагая «попечительство» над сербами, хорватами и словенцами Дунайской монархии прерогативой исключительно сербского королевского правительства, он пытался низвести Югославянский комитет до роли всего лишь одной из его внешнеполитических структур. Да и Европа на сей раз отказалась признать политические полномочия «нелигитимного» органа, поддерживая официальные контакты с сербскими политиками на Корфу.

Несмотря на провал попыток Югославянского комитета выйти в политико-организационном плане «из тени» сербского правительства, данный инцидент четко высветил разницу в подходах к возможному югославянскому объединению сербов, с одной стороны, и хорватов со словенцами, с другой. Эта разница проявилась хотя бы в проектах политического устройства будущей «общей родины». Если сербы выступали за единое и унитарное государство с областным самоуправлением, то хорваты и словенцы требовали его глубокой федерализации и даже дуализации (по типу австро-венгерского дуализма). Подобного рода различия отравляли отношения между обоими политическим факторами объединительного процесса и, кроме того, свидетельствовали о двух совершенно отличных друг от друга трактовках идеи «народного единства» или «югославизма». Эта идея «работала», осмелимся заключить, только при наличии общего врага — Вены или Будапешта. В условиях же отсутствия конфронтации с внешним неприятелем она теряла свой позитивный заряд, превращаясь в утопию — слишком уж по-разному видели политические представители сербов, с одной стороны, и хорватов и словенцев, с другой, место своих народов в будущей совместной и свободной «упряжке». Да и на саму эту «упряжку» они смотрели нередко совершенно разными глазами. По словам того же консула в Питтсбурге Чиркова, «вопрос о создании „Великой Югославии" рисуется в представлении многих государственных и политических деятелей Сербского королевства „Великой Сербией", в то время как значительная часть хорватов, безусловно играющих передовую роль в пропаганде раскрепощения южных славян, готова видеть в Сербии лишь благоприятный в настоящее время этап для осуществления своих собственных национальных домогательств» 29. Подобную мысль подчеркивал и другой весьма компетентный эксперт — князь

[366]

Трубецкой: «Несомненно, что тяготение некоторых частей Австро- Венгрии к Сербии... обуславливалось главным образом, ненавистью к венскому правительству. Как скоро последнее сойдет со сцены, вместо тяготения к Сербии может возникнуть присущее каждому маленькому племени и области стремление утвердить свою самостоятельность» 30. Как видим, «мина замедленного действия» была заложена под здание единой Югославии еще до ее появления на политической карте Европы...

Итак, можно заключить, что наличие общего внешнего врага было тем важнейшим фактором, который цементировал единое определение как сербов, так и хорватов и словенцев в пользу югославянского объединения, а также делал югославизм притягательной вроде бы для всех идеологией. Весной 1915 г. таким внешним фактором становится Италия, и именно она, вернее ее геополитические претензии, не только способствовали укреплению на время войны единого сербо-хорватско-словенского блока, но и стали одним из важнейших импульсов того, что произошло в Белграде 1 декабря 1918 г.

[367]

Фрагмент из кн.: На путях к Югославии: за и против. Очерки истории национальных идеологий югославских народов. Конец XVIII - начало XX вв. М., 1997, 359-367.