Бургундия (Стендаль, 1837)

Бургундия, 26 апреля.

Только что я покинул очень унылый край. Я останавливался на несколько дней в замке одного приятеля, человека неглупого, но владеющего лесами, которые надлежит разработать, поэтому он чрезвычайно заинтересован в проведении дороги. Главный инженер - человек весьма сведущий, к тому же приятнейший человек в округе. Инженер, непосредственно руководивший этой работой, - славный юноша, очень образованный и любящий свое дело: с куском хлеба и книгой в руке он каждый день приходил на место работы и оставался там целое утро. В самый разгар работ молодого инженера неожиданно перевели в другой конец королевства.

- Сезон потерян! - воскликнул мой приятель, г-н Ранвиль, возмущенный этим перемещением. Кроме того, он очень сердился на одного вороватого десятника и утверждал, что администрация никогда не увольняет воров, а довольствуется тем, что переводит их в другой департамент. Поэтому г-н Ранвиль, влюбленный в свою дорогу, всегда требует у главного инженера местных десятников; у моего приятеля есть еще и другие горести.

- Никак не могу понять,- сказал я ему,- почему вы вкладываете в это столько страсти? К чему, черт возьми, ставить свое благополучие в зависимость от других людей? Гораздо разумнее было бы влюбиться в молодую хорошенькую женщину; тогда вам по крайней мере пришлось бы считаться с капризами лишь одной особы. Из-за вашей дороги вам приходится вести борьбу не только против интересов сотни провинциалов, но и против всех благоглупостей, которых, как им кажется, требуют их интересы.

Я поехал с г-ном Р. в супрефектуру.

Главный инженер разработал превосходный проект дороги. Проект этот был представлен три года тому назад в супрефектуру. К нему была приложена толстая чистая тетрадь, предназначенная для замечаний. Я приехал, чтобы ознакомиться с ними. Нужно признать, что они смехотворны. Префект назначил комиссию для их рассмотрения. Но чтобы не обидеть двух членов генерального совета департамента - местных жителей, он их ввел в комиссию. Следует отметить, что в провинции генеральный совет имеет для префекта приблизительно такое же значение, как в Париже Палата депутатов для министра. На словах над депутатами всячески трунят, а все же вынуждены добиваться их расположения.

Эти два члена генерального совета не хотели обидеть избирателей, голосовавших за них, а также их родственников. Общество, которое собирается в местных кабачках, высказалось решительно против проекта главного инженера. Проект этот, бесспорно, имеет только одно достоинство - он разумен, ибо предлагает уничтожить очень крутой подъем, по поводу которого те же самые крестьяне кричат вот уже тридцать лет. Согласно проекту, дорога должна была проходить у последнего дома одной деревни. Инженера заставили прокладывать ее через самую деревню, где эта злополучная дорога столкнется с двумя прямыми углами, которые ей придется обогнуть. Я никогда не кончу, если стану перечислять все нелепости, встречающиеся в производимой сейчас большой работе. Таков результат давления аристократии кабаков. Мы словно уже в Америке, где вынуждены ухаживать за наиболее неразумными слоями населения.

Отсюда я заключаю, что земли покупать не следует, надо только брать их в аренду на четыре - пять лет, а капитал свой помещать в Париже в хорошо застрахованные дома. Правда, владея землей, можно быть избранным в депутаты. Но, если вы решитесь приобрести землю к югу от черты, которая проходит от Безансона до Нанта, дайте себе слово никогда не сердиться, что бы с вами ни вытворяли. Хоть я и сутяга по натуре, но если бы я был богат и был вынужден купить землю в провинции, я предпочел бы Нормандию, ибо этот край более цивилизован и там меньше стремятся причинять неприятности соседу без пользы для себя.

Бургундия, 27 апреля.

Сегодня вечером у г-жи Ранвиль собралось много гостей. Заговорили о любовных историях, и дамы стали упрашивать председателя суда г-на Н.- рассказать историю о несчастном башмачнике по имени Марандон, хорошо известном в этих местах. Хотя г-н Н. и уверял, что история эта самая обычная, гости, собравшиеся в салоне г-жи де Ранвиль, настроившись послушать трагический рассказ, настояли на своем. Я же, вернувшись к себе в комнату, не поленился записать этот рассказ, который во всех подробностях строго соответствует истине. Но есть ли у него еще и другие достоинства? В те минуты философского раздумья, когда ум, не смущаемый никакою страстью, наслаждается обретенным покоем и размышляет о причудливости человеческого сердца, он может положить подобные истории в основу своих выводов.

В этом их единственное преимущество перед романами, которым вымысел взволнованного романиста придает занимательность совсем другого рода; обычно они не могут служить основой для каких бы то ни было выводов.

Совсем еще недавно в Аржантоне жила молодая супружеская чета из рабочих, которая, казалось, имела все данные для полного счастья. Жена была красива и добра; муж имел известный достаток, доходное ремесло, и к тому же это был милейший малый. Женат он был на своей родственнице. Обоим очень хотелось иметь детей, но их мечте не суждено было сбыться.

В первых числах января 1837 года Франсуа Гантье - так звали мужа - чуть свет отправился в Лимож на телеге, нагруженной мукой. Проезжая ранним утром Аржантон, он заметил человека, который, как ему казалось, следил за ним, а потом его обогнал. Когда Гантье, сидя спокойно в телеге, переехал мост через Крезу и подымался на довольно крутой берег по ту сторону реки, человек, по всей вероятности тот самый, которого он раньше заметил, бросился на него и нанес ему рану ножом. Гантье спрыгнул с телеги; завязалась жестокая борьба. Он получил пять или шесть ножевых ран и обратил преступника в бегство, но потерял много крови и не смог его преследовать. Раненого приютили где-то по соседству, затем отвезли домой.

Общественное мнение Аржантона сразу определилось: преступление совершил Жан Марандон, башмачник, сосед и родственник четы Гантье, вдовевший два года. Шла молва, что он находится в близких отношениях с женой Гантье. Когда началась эта связь с очень хорошенькой женщиной, считавшейся долгие годы воплощением добродетели? Выяснить это так и не удалось.

Марандона любили во всей округе; у него были черные глаза, необычайно выразительные, что редко встречается у крестьян.

Началось следствие. На одежде Марандона, правда, нашли кровавые пятна, но это не могло служить доказательством. Следствие установило, что в день преступления он встал раньше, чем обычно. После происшествия он не появлялся в доме Гантье. Но все эти улики были недостаточны. Тем более, что при допросе муж упорно заявлял, что не может опознать преступника; во всяком случае, это был не Марандон,- преступник был значительно ниже ростом.

Дело прекратили.

Три недели спустя Гантье, впервые после печального события вышедший из дома, отправился к мировому судье и заявил, что если он раньше утверждал, что не может опознать преступника, то он вводил суд в заблуждение: он определенно знает, что это был Марандон.

В тот же самый вечер Марандон взломал дверь соседнего нежилого дома, взял там ружье и исчез. На следующий день его родственники начали поиски. Они решили обследовать обрывистые берега Крезы, откуда он мог броситься в реку. Вскоре их внимание было привлечено сильным запахом пороха, который шел из глубокой пещеры, расположенной над самой Крезой. Вошли в пещеру, там было темно. Сначала обнаружили деревянный башмак, затем нащупали окоченевшую босую ногу. Труп вытащили на свет. Это был Марандон, он покончил с собой выстрелом в самое сердце.

Когда обнаружили труп, Мари Гантье не было в Аржантоне; она поехала к матери, которая после преступления отказывалась видеть дочь. Та же решила сделать попытку к примирению. Вернувшись в город, Мари на улице узнала о смерти своего любовника и тут же упала с лошади. Ее подняли и стали внимательно за ней следить, ибо она говорила, что покончит с собой. Однако Мари Гантье ускользнула от своих стражей, поднялась на чердак своего дома и выбросилась из окна. Она упала с высоты около сорока футов, отделалась легкими ушибами и предстала перед судом по обвинению в соучастии. На каких фактах основывалось обвинение, для вас, господа, конечно, интереса не представляет. Г-жу Гантье оправдали, что нетрудно было предвидеть.

Вот каковы были обстоятельства дела.

Гантье сразу же узнал Марандона, и этот простой человек, подвергшийся столь вероломному нападению, нашел в себе достаточно силы воли, чтобы в течение трех недель скрывать от своей семьи, а также от суда имя преступника. Впоследствии он объяснил свои мотивы. Он знал, что его жену обвиняют в связи с Марандоном, но не верил этому. Назвать преступника - значило бы во сто крат усилить подозрения, и без того уже получившие широкую огласку. Гантье решил молчать до тех пор, пока точно не узнает, принимала ли его жена участие в покушении на него. Он признался ей в своей великодушной лжи. Однако вскоре Гантье перестал сомневаться в неверности жены.

За каждым шагом Мари Гантье следили. Она это понимала. Не зная, как сообщить любовнику то, что доверил ей муж, она попробовала подкупить служанку одного из своих дверей и попросила ее отнести письмо Марандону. Девушка сначала согласилась, но потом рассказала все хозяину; тот велел ей взять письмо и передать ему.

"Мой дорогой муж,- писала Мари Гантье (заметьте, что это пишет простая женщина),- я больше не выдержу; с тех пор, как он мне сказал, что это ты покушался на него, я самая несчастная женщина на свете. Он говорит, что хочет тебя засадить в тюрьму... Я не могу утешиться. Если ты хочешь покончить с жизнью вместе со своей женой, ответь мне сразу через Мари. Не бойся Мари. Она сохранит нашу тайну, а я ее чем-нибудь отблагодарю. И напиши мне, что нужно сделать, чтобы вместе умереть. Мой любимый, не забудь в этом случае свою жену, потому что для меня чем скорее, тем лучше".

Это письмо не дошло по адресу. Служанка только передала Марандону якобы от имени г-жи Гантье, что ее мужу все стало известно и что он его узнал. "Я погиб!" - воскликнул Марандон.

Мари Гантье, удивляясь тому, что не получает ответа, написала второе письмо, которое дошло до Марандона. У него ответ был уже готов, и он передал его служанке.

"Скажу так,- писал он,- не горюй, постарайся утешиться. Я уверен, что нам теперь нечего бояться. Нужно стойко перенести наше несчастье. Позднее мы придумаем, как нам выйти из этого тяжелого положения. Если меня и вызовут на допрос, не волнуйся, я в себе уверен. Если же вызовут и тебя, ты все время повторяй, что у тебя со мной никогда никаких разговоров не было. Сделай это если не ради меня, то ради мальчугана (у него был сын, и он страстно любил ребенка). А те две книги (два тома "Картины супружеской любви"), если они их не заметили,- сожги. Если ты ничего лучшего не придумаешь, уезжай через некоторое время к своему отцу. Если будет разговор о дарственной записи, тебе придется ее уничтожить. Главное, будь спокойна... А затем крепко тебя целую, дорогая моя жена".

Не могу не признать, что дарственная запись, о которой говорит Марандон, слегка портит эту любовную историю: она была составлена за несколько месяцев до описываемого здесь события и послужила одним из важнейших аргументов для обвинения. Мари Гантье настойчиво просила мужа и добилась от него согласия на взаимную дарственную запись, предоставляющую в случае смерти одного из супругов право пользования его имуществом другому супругу.

Эти два письма, переданные мужу, заставили его рассказать правду аржантонскому мировому судье. Как вам известно, это признание привело к двум покушениям на самоубийство, из которых одно было доведено до конца.

Во время всего следствия Мари Гантье отрицала свою вину, доходя гаже до абсурда. Но по крайней мере она проявила, защищаясь, необычайное упорство и силу духа, которую ничто не могло сломить.

- Письма, за исключением орфографии, переписаны точно,- сказал председатель суда г-н Н., заканчивая свой рассказ,- в копиях, которые я видел, орфография была исправлена.

- Боязнь ада,- сказал я,- удержала бы их от самоубийства.

- Да, вы правы; но всю жизнь бояться, разве это не несчастье?

Я привел эту историю, отдав ей предпочтение перед многими другими, рассказанными в тот же вечер и столь же достоверными, ибо ее действующие лица не обладают особой энергией. Хорошее общество нашей эпохи, единственный признанный судья всего того, что мы публикуем, имеет душу семидесятилетнего старика; оно ненавидит энергию во всех ее проявлениях.

Чай у г-жи Ранвиль превосходен. Около одиннадцати часов подали ужин, после которого все гости, прибывшие в экипажах, сразу разъехались. Нас оставалось человек восемь или десять, из здешнего или из соседнего замка. Зашел разговор о том, как веселились люди в былые дни, и Ранвиль принес бутылку настоящего Кло-де-Вужо, чуть ли не последнюю; у него сохранилось не более шести бутылок 1811 года. Только к часу ночи мы разошлись по своим комнатам. Нас было девять человек, распивших эту бутылку, и мы пришли в очень веселое настроение, хотя я был среди них самым младшим, а мне тридцать четыре года.

С самого начала вечера все молодые люди, напускавшие на себя необычайную серьезность, старательно подчеркивали, что не находят удовольствия в женском обществе. Некоторые из дам, однако, были прелестны. Молодые люди, весь вечер занятые друг другом, освободили нам, старикам, поле деятельности.

В своей комнате я нашел книгу г-на де Бальзака "Аббат Биротто из Тура"*. Как я восхищаюсь этим автором! С какой полнотой он сумел изобразить все невзгоды и все убожество провинциальной жизни! Я предпочел бы более простой стиль, но раскупались ли бы тогда его книги в провинции? Я полагаю, что он пишет свои романы в два приема: сначала вполне вразумительно, а потом разукрашивает свой стиль неологизмами: "треволнения души" или "снег идет в моем сердце" и т. п. красоты.

* ("Аббат Биротто из Тура".- Стендаль имеет в виду роман Бальзака "Турский священник" (1832). "Треволнения души" и "снег падает в моем сердце" - две цитаты из романа Бальзака "Лилия в долине" (1836).)

Бургундия, 28 апреля.

Сегодня утром мы совершили прогулку верхом. Чтобы несколько рассеять моего бедного друга, терзаемого мыслями о дороге, которая должна создать благоприятные условия для его торговли лесом, мы завели разговор о любовных интригах, о добродетели и о провинциальных дамах.

- Из каждых шести наших дам,- весьма хладнокровно сказал мне Ранвиль,- только за одной водятся кое-какие грешки; вторая может воскликнуть, подобно маркизе Мармонтель: "К счастью!" Но четыре остальных достойны восхищения. Я объясняю это явление так же, как лондонскую добродетель: если мужчина три раза подряд посетит какую-нибудь семью, все соседи приходят в негодование, и женщина, за которой только начали ухаживать, предупреждена раньше, чем она успела полюбить.

Ранвиль привел десяток примеров; о наиболее любопытных я не смею здесь упомянуть, боясь вновь поднять шумиху в округе. На мой серьезный вопрос, встречается ли страстная любовь среди хорошего общества Бургундии, он ответил отрицательно.

А между тем любовник одной из дам здешнего общества выстрелил в нее из пистолета, или же она выстрелила в него. Это случилось в деревне, в одиннадцать часов вечера, причем муж находился в соседней комнате. По слухам, муж, с полным безразличием относившийся к своей супруге, даже не встал с постели. Любовнику пришла счастливая мысль обратиться за помощью к лесничему, который на следующее утро всем рассказывал с весьма сконфуженным видом, что ружье случайно выстрелило в его руках под самым окном хозяйки и что он, опасаясь ее гнева, убежал в лес, где и провел весьма неприятную ночь. Он видел подступивших к нему волков, но так как ружье его не было заряжено, и т. д., и т. д.

Другая дама, которую ее муж - прокурор, большой ревнивец,- заставлял разъезжать вместе с собой в плетеном кабриолете, внезапно заболела на постоялом дворе, в десяти лье от здания суда, где ее муж выступал чуть ли не каждое утро. У нее хватило выдержки пролежать в постели шесть недель. Прокурор проводил на этом дрянном постоялом дворе все воскресные дни. Он привозил знаменитых врачей, которые с помощью своей науки нашли, конечно, что хорошенькая женщина очень серьезно больна. Угадайте, что было потом. Местный житель, который имел дело с прокурором, осведомил его о том, что происходит. Прокурор был тесно связан с двумя депутатами, которые добились у военного министра отсылки офицера в Алжир, где тот и был убит. Заметим в скобках, что ничто не может сравниться с невежеством и равнодушием некоторых провинциальных врачей.

В Париже истинная любовь уже не спускается ниже шестого этажа, откуда она порой выбрасывается из окна. Быть может, она встречается чаще в провинции, иногда в кругах мелкой буржуазии и, конечно, среди женщин, ибо с 1830 года любовь для молодого человека считается величайшим позором.

Стендаль. Записки туриста // Собрание сочинений в пятнадцати томах. 12 том, М., 1959.