Польша: первые государственные образования

После Великого переселения народов в Европе повсеместно рухнул полностью истощивший все свои возможности для дальнейшего развития, зашедший в тупик, рабовладельческий способ производства. Только что зарождавшиеся ростки рабовладельческих производственных отношений были вырваны с корнем. Европейские народы переходили к новому, более прогрессивному, чем рабовладение, феодальному строю.

В новых условиях перед польскими племенами VI—VII веков также естественно, возникали иные исторические перспективы общественного развития, чем, допустим, в I— IV веках н. э. Польские земли в этом отношении, разумеется, не представляли собой какого-либо исторического исключения. Новые исторические пути возникали и перед многочисленными восточно-славянскими племенами, соседями и родственниками польских славян, перед германскими народами севера Европы, летто-литовскими и финно-угорскими народами Прибалтики и Восточной Европы.

В этих новых условиях единственным прогрессивным путем социально-экономического развития являлся переход к феодальному общественному строю, феодальным производственным отношениям.

Социально-экономическое развитие польских земель на рубеже новой эры и в первые века нашей эры в области производства и обмена в серьезной мере подготовило пере[1]ход живших в их пределах раннеславянских племен к классовому обществу феодального типа. К моменту крушения первобытно-общинных производственных отношений и к началу перехода на стадию классового общества раннеславянским племенам было известно пашенное земледелие они владели искусством добычи и обработки железа, изготовления железных орудий. В условиях гибели разлагавшегося в Европе рабовладельческого строя эти производственные достижения становились материальной основой развитая феодальных отношений у славян. Переход к феодальному способу производства происходил таким образом у них, как и у многих других европейских народов, без того, чтобы ему предшествовало рабовладение как социально-экономическая формация.

Такой путь исторического прогресса определялся, конечно, конкретными условиям и общественного развития этих народов. Появление первых металлов — меди и бронзы — и первых металлических орудий труда не при[1]вело на востоке Европы к такому общественному пере[1]вороту, какой произошел в странах древнего Востока и античной Европы. Крушение первобытно-общинного строя у славян было связано с полным торжеством железа. Только с переходом к железной металлургии и к массовому производству железных орудий производительность труда славян поднялась до уровня необходимого для начала процесса классообразования. Следует иметь в виду, что раннеславянские племена жили на обширной территории леса и лесостепи со сравнительно суровым климатом. Поселения обычно далеко отстояли друг от друга. Плотность населения была, очевидно, очень невысокой. Огромные расстояния не благоприятствовали развитию обмена, всюду ускорявшего процесс социальной дифференциации общества. В этой связи нельзя не указать и на тормозящее влияние того обстоятельства, что в древности территория славян находилась далеко от основных очагов рабовладельческой цивилизации, вдали от торговых артерий рабовладельческого мира, затрагивавших только краем области славянского расселения. Все это были явления, долгое время тормозившие развитие } славян рабовладельческих отношений, хотя и у них первые ростки антагонистических противоречий в обществе были вызваны появлением рабов и рабовладельцев.

Положение раннего славянства в этом отношении существенно изменилось только в начале нашей эры, когда границы Римской империи вплотную придвинулись к его территории и когда славянские племена вступили в сложные и многообразные связи с рабовладельческим миром. Первые века нашей эры стали поэтому эпохой наиболее энергичного развития рабовладельческого уклада в польских землях. Археологические открытия, сделанные в недавнее время на территории Польши, позволяют предполагать применение рабского труда в области металлургии и изготовления гончарных изделий. По всей вероятности, это были слабые и не вполне определившиеся формы рабовладельческой системы, но такие, которые, как будто бы предвещали грядущее торжество античного рабовладельческого строя.

Торжества этого строя славяне, однако, никогда не переживали. Особенностью их исторических судеб было то обстоятельство, что сравнительно интенсивное развитие у них рабовладельческих отношений по времени совпало с моментом общеевропейского кризиса этих отношений. Подойдя к порогу рабовладельческого общества, славяне вступили вместе с тем в период так называемого Великого переселения народов и полного крушения античной рабовладельческой цивилизации.

Само собой разумеется, что крушение очагов рабовладельческой системы в Европе не означало полной ликвидации института рабовладения, но рабство уже нигде не определяло собой основного способа производства. Оно не исчезало и у славянских народов. Можно, однако, думать, что в ходе борьбы «варварского мира с античным рабовладельческие отношения приобрели у них более мягкие формы. К такому выводу приводят прямые показания византийских авторов, определенно отмечавших смягченные, патриархальные формы рабовладения у славян по сравнению с жестокими формами античного рабства (1). Правда, эти показания не относятся непосредственно к племенам, жившим на территории Польши. Однако нет никаких оснований полагать, что здесь развитие общественных явлений в этом отношении могло пойти иным путем, чем у славян, штурмовавших Восточно-Римскую империю.

Но если гибель античного рабовладельческого мира всюду в Европе открывала пути для прогрессивного по тому времени феодального развития, то нельзя забывать

 и того факта, что всюду события кризиса рабовладельческой системы и Великого переселения народов сопровождались огромным разрушением производительных сил, временным хозяйственным регрессом. Обстоятельство это не могло не оказывать тормозящего влияния на общественное развитие европейских пародов, замедляло процесс установления новых, феодальных производственных отношений.

В V и VI веках в хозяйственной жизни славянского населения на территории Польши также вполне определенно сказывается упадок. Об этом свидетельствует прежде всего очевидное сокращение по сравнению с предшествующим периодом времени числа археологических находок. Особенно заметный кризис переживало ремесло. Во второй половине V I - начале VII века временно исчезает керамика, изготовлявшаяся с помощью гончарного круга. Сильный упадок наблюдается в области металлургии, хотя и нет оснований предполагать полного прекращения выплавки железа. По-видимому, в наихудших условиях оказались те отрасли ремесла, которые специализировались на изготовлении по римским образцам предметов роскоши и украшений.

Кризисные явления легко прослеживаются и в области обмена. Бурные военные и политические события эпохи тяжело отражались на связях с отдаленными рынками. Это подтверждается тем, что число находимых археологами в Польше предметов импортного происхождения крайне незначительно для описываемого времени (2).

Объяснение всем этим фактам экономического упадка следует, по-видимому, искать в конкретной обстановке V—VI веков. Сказывались здесь и колоссальные разрушения производительных сил в странах бывшей Римской империи, разрыв с ними прежних весьма ожив[1]ленных экономических связей. Возможно, что еще большее значение имело и прямое разорение польских земель в результате многочисленных передвижений и перемещений племен, вызванных гуннским нашествием, когда разорению подвергались южные, наиболее развитые области Польши. Губительно могли отразиться на развитии местного населения и передвижения аваров в середине VI века, надолго оставивших у славян недобрую по себе память (3). Однако, по всей вероятности, важным был тот факт, что вслед за двигавшимися на запад германцами с польской территории устремился огромный славянский людской поток в пределы Чехии, Моравии, Словакии и на земли полабо-прибалтийского славянства, что вызвало резкое падение численности населения в самой Польше.

В условиях, когда общая численность населения быстро сокращалась, когда, по-видимому, сразу обезлюдевали целые районы, когда за пределы страны хлынула наиболее богатая и активная часть населения во главе с выделившейся знатью, во всяком случае временный упадок ремесла и торговли был очевидно, явлением неизбежным (4).

* * *

Важно, впрочем, подчеркнуть не только сам по себе временный характер происходившего в стране экономического упадка. Еще важнее отметить, что он по всей видимости не распространился на сам>ю важную область хозяйственной жизни польских племен — земледелие. Больше того, последние исследования этого вопроса показывают, что именно в заключительный период Великого переселения народов у славянских племен не только в лесостепных, но и в лесных районах происходил решительный переход к пашенному земледелию с применением тягловой силы домашнего скота. В VIII веке можно уже говорить о повсеместном торжестве пашенного земледелия (5). Это не означало, конечно, полного исчезновения подсечно-огневого земледелия, которое к тому же всегда должно было играть первостепенную роль в борьбе чело[1]века с девственным лесом, предоставляя в распоряжение людей все новые годные для земледелия площади. Подготовленный для посева огнем и топором участок земли в дальнейшем естественно превращался в поле, возделываемое сохой или ралом (6).

Развитие пашенного земледелия с применением домашнего скота в качестве тягловой силы естественно предполагает видную роль в хозяйстве животноводства. Д ля па[1]хоты и других сельскохозяйственных работ употребляли главным образом волов. Что касается лошади, то она, по-видимому, не применялась в качестве тяглового животного. Ее по-прежнему использовали для верховой езды.

Разведение коз и овец и особенно свиней составляло важную отрасль в хозяйстве польского земледельца (7).

Пшеница и рожь были известны, но они не являлись главной сельскохозяйственной культурой. Такой культурой было просо — злак, типичный для предшествовавшей собственно пашенной подсечно-огневой системы обработки почвы (8).

Только полное торжество пашенной системы обработки почвы могло подготовить решительное вытеснение проса, пшеницей и рожью (8а). Поэтому в хозяйстве земледельца пшеница могла играть видную роль именно в тех районах, где уже в предшествовавший период (римский пери[1]од) в течение нескольких веков развивалось пашенное земледелие. Впрочем, следует сделать оговорку относительно яровой пшеницы. Она дает высокий урожай на гари и при подсеке (86). Характеризуя состояние сельского хозяйства у балканских славян, византийский источник конца VI— начала VII века отмечает: «У них (т. е. у славян.— В. К.) большое количество скота и плодов земных, лежащих в кучах, в особенности проса и пшеницы» (8 век) . Садоводство и огородничество, зафиксированные еще для периода лужицкой культуры, разумеется, сохраняли свое значение в хозяйстве. Дополнительное питание доставляли бортничество и рыболовство, охота и широко распространенное собирание ягод, грибов и кореньев. Все эти занятия были второстепенными. Но они несомненно помогали разнообразить стол земледельца, а часто и помогали ему выбраться из беды во время голода и неурожая.

Возрождавшиеся после недолгого периода упадка металлургия и ремесло снабжали сельское хозяйство железными частями для пахотных орудий и другими видами изделий. Рабочие железные части рал позволяли лучше и глубже взрыхлять землю, значительно удлиненные и более выгнутые серпы гораздо лучше прежних коротких были приспособлены для сбора урожая, распространение полу[1]косы позволяло в достаточном количестве заготавливать сено на зиму для домашних животных.

Оценивая в целом состояние и тенденции развития производительных сил в рассматриваемое время в главной отрасли тогдашнего хозяйства — земледелии, можно констатировать, что в этой области славянский мир в основном не отставал от стран Западной Европы (9).

Рассмотренные выше сдвиги в области развития производительных сил позволяют предполагать соответствующие им изменения в области производственных отношений. Рубеж VI—VII или первые десятилетия VII века, когда начинаются все указанные новые явления в области производства, по всей вероятности, следует рассматривать как важный момент развития польского народа, открывающий раннефеодальный период в его истории — период зарождения и становления феодальных производственных отношений (10). Косвенным показателем зарождения в обществе этих новых отношений является возобновление после тысячелетнего перерыва строительства гродов. Археологи отмечают, что эти гроды были не только местами убежища для окрестного населения, но и являлись укрепленными усадьбами знати. Очень небольшие размеры многих из них свидетельствуют о том, что они не могли использоваться всем местным населением в качестве убежища. Гроды[1]усадьбы известны в Польше, начиная с VII и даже VI-века. В VIII веке их число значительно возрастает (II ) .

* * *

Выше, во введении мы уже останавливались на характеристике источников, освещающих период VI— IX веков, отмечая отсутствие современных письменных источников для изучения основных процессов,- связанных с феодализацией древнепольского общества. При таких условиях каждая попытка воссоздания процесса зарождения феодальных отношений, неизбежно опирающаяся на сравнительно-исторический и ретроспективный метод выяснения явлений даже при самом тщательном учете имеющихся данных о материальной жизни общества, обязательно будет иметь схематический и в значительной мере и гипотетический характер. О предположительности нарисованной ниже картины социального развития VI— IX веков мы и хотели предупредить здесь читателя.

Процесс формирования территориальной сельской общины как основной формы организации земледельческого населения, начавшийся еще в предшествующий период, в VI— IX веках в связи с успехами пашенного земледелия достигает своего полного развития. Переход от патриархально-семейной к территориальной или соседской общине способствовал росту производительных сил в сельском хозяйстве. Непосредственный производитель материальных благ — рядовой земледелец-общинник был кровно заинтересован в расширении и улучшении своего хозяйства.

Новая система социальной организации сельского населения благоприятствовала развитию его хозяйственной инициативы. В отличие от патриархально-семейной общины, где солидарность ее членов основывалась на общности происхождения, территориальная община опиралась на соседство самостоятельно ведущих свое хозяйство семей.

Первоначально в состав территориальной общины входили главным образом так называемые большие семьи.

Одной из разновидностей большой семьи была югославянская задруга. «Она охватывает несколько поколений потомков одного отца вместе с их женами, причем все они живут вместе в одном дворе, сообща обрабатывают свои поля, питаются и одеваются из общих запасов и сообща владеют излишком дохода. Община находится под высшим управлением домохозяина...» (12). Важно отметить, что в состав большой семьи входили обычно не только сыновья, внуки и правнуки отца-патриарха вместе с их женами и детьми, но и не связанные с ними узами общего происхождения свободные и не свободные люди-рабы (13).

В зависимости от общего прогресса в области земледелия развивался и процесс выделения из больших семей малых, состоящих из родителей и их детей. М алая семья становилась хозяйственной единицей общества, хотя в течение очень длительного времени обе семьи — большая и малая — сосуществовали в Польше в рамках территориальной общины.

Помимо большой и малой семьи в Польше в течение многих столетий существовал еще один общественный институт, призванный обеспечить сотрудничество малых семей в случаях корчевки леса, когда хозяйственных усилий одной малой семьи оказывалось недостаточно. Это так называемые патронимии, известные в Польше в более поздний период времени — в период развитого феодализма. Они объединяли несколько живущих в одном поселении малых семей, обязанных оказывать друг другу хозяйственную помощь, совместно защищаться и мстить за своих членов (14). Для всякой территориальной общины характерна борьба общинного и частного начал в области собственности. Поэтому с течением времени, по мере развития производительных сил, производственные функции общины все больше сужались. «...Находившиеся до того в общем владении поля и луга стали подвергаться разделу известным уже образом между возникшими теперь отдельными домохозяйствами, сначала на время, позднее раз навсегда, тогда как леса, выгоны и воды оставались общинными» (15).

В Польше территориальная община была известна под именем ополья. Это была довольно крупная организация, охватывающая район от нескольких десятков до нескольких сотен квадратных километров, в который входило не[1]сколько деревень и однодворных поселений. Центром ополья часто являлся укрепленный грод, окруженный земляными валами и деревянным частоколом. В случае военной тревоги грод этот становился естественным центром для обороны местного населения. Последнее, конечно, скрывалось в случае нападения врага и в окружающих поселения лесах, где в почти непроходимых дебрях женщины, дети и старики могли чувствовать себя в относительной безопасности. Сюда же, видимо, угоняли представлявший огромную ценность для земледельцев скот. Таким образом, лес в период военной тревоги был и защитником и кормильцем как для людей, так и для животных.

Наряду с опольем существовала еще одна форма территориальной организации земледельческого населения, название которой — жупа — известно как западнославянским, так и южнославянским языкам. Эта была, по-видимому, значительно более, чем ополье, широкая организация, охватывавшая несколько территориальных общин (16).

Территориальные общины не были организациями, в состав которых входили экономически однородные хозяйственные единицы. Выделившаяся еще прежде родоплеменная знать, естественно, занимала привилегированное положение в ополье и жупе. Наряду с представителями старой знати, в ходе процесса экономической и происходившей на ее базе социальной дифференциации из общин выделялась и новая знать, разбогатевшие и возвысившиеся семьи. Развитие института частной собственности на землю в условиях растущей производительности труда вело ко все большему усилению процесса имущественной и социальной дифференциации среди массы свободных общинников-земледельцев. Таким образом, рождение классового строя было неизбежно связано с появлением крупного землевладения, с выделением слоя можных, владевших сравнительно большим количеством пахотной земли и лугов.

Захватывая наделы общинников и общинные земли, слой этот постоянно укреплял свое господствующее положение в обществе, что вело к возникновению института феодальной собственности на землю. В этой прослойке крупных землевладельцев следует видеть зачатки нового класса, класса феодалов.

Итак, для появления класса феодалов определяющим являлось зарождение крупной собственности на землю. Необходимо, однако, учитывать, что возвышению можных содействовало и то, что они владели большим количеством скота. Скот, особенно тяглый, был в то время исключительной ценностью. Захват его был постоянной целью военных столкновений между племенами. Потеря же его была настоящей катастрофой для земледельца, вела к разорению хозяйства. Возможность предоставить разорившемуся общиннику не только зерно, но и скот при условии, что одолживший мог использовать труд земледельца в собственном хозяйстве или получить от него прибавочный продукт с его (земледельца) хозяйства, естественно, способствовала не только материальному обогащению феодализирующейся знати, но и формированию экономических форм феодальной поземельной зависимости (17).

В том же направлении развивались общественные процессы и в тех случаях, когда отдельные члены больших семей, выходя из них, или разорявшиеся общинники, порывая с общиной, вынуждены были оседать на земле богатых семей. Они увеличивали собой количество рабочей силы, находившейся в распоряжении богатых.

Все это были явления, свидетельствовавшие о зарождении новой прослойки зависимого населения из числа свободных общинников. Эту прослойку можно со всеми основаниями считать зародышем одного из классов антагонистов феодального общества — зависимого крестьянства.

Такие обстоятельства, как расположение поселения семьи на оживленных торговых путях, использование их для своего обогащения, разумеется, способствовали ее быстрому экономическому и общественному возвышению (18).

Для экономического и политического усиления феода[1]лизирующейся знати, для выработки новых феодальных форм экономической и внеэкономической зависимости, по всей вероятности, очень большое значение имел и такой архаический общественный институт, развивавшийся еще в предшествующий период, как дань, получившая повсюду, в том числе и у славян (19) очень широкое распространение в эпоху Великого переселения народов. При помощи дани феодализирующаяся знать имела возможность подчинять себе целые ополья и жупы. Кроме того, для подчинения себе отдельных семей и даже общин феодализирующаяся знать могла использовать и привилегии, которыми располагали старейшины в опольях и жупаны в жупах, тем более, что именно из их среды, по-видимому, формировался в описываемое время в основном новый класс эксплуататоров. Присвоение в свою пользу некоторых повинностей, лежавших на всех членах общины, укрепляло положение знати, открывало пути дополнительной, обогащавшей се эксплуатации населения ополья или жупы.

В сложном комплексе явлений, при помощи которых зарождающийся господствующий класс укреплял свои исключительные позиции в обществе, особое место без сом[1]нения принадлежало рабовладению, пусть даже сохранявшемуся у славян в сравнительно смягченном виде.

Есть основания предполагать, что уже в описываемое время, помимо пленения, главного источника рабства, рабами могли стать и разорившиеся, не имеющие возможости выплатить свои долги общинники (20). Частое упоминание, правда, в более поздних письменных источниках периода раннего средневековья о рабах (термины servus, холоп), т. е. людях, лишенных средств производства и прав, которых господин мог продать и убить, свидетельствует, как будто бы, в пользу того, что рабовладельческий уклад продолжал развиваться и на первых этапах раннефеодального периода. Наличие рабов, труд которых, по-видимому, сравнительно широко применялся в хозяйстве можных в период зарождения феодальных отношений (21), помогало землевладельческой знати укреплять и расширять свое привилегированное экономическое и политическое положение в обществе.

Конечно, в условиях перехода к феодальному строю рабовладельческий уклад не мог, разумеется, стать ведущим. Не рабы, а свободные общинники определяли в переходный период своим трудом производственный облик человеческого общества. Свободный общинник был главным производителем материальных благ. В дальнейшем эта роль перешла не к рабу, а к феодально-зависимому крестьянину. Тем не менее рабство способствовало развитию самого феодального уклада, усиливало могущество знати. Из числа рабов формировались готовые контингенты феодально-зависимого населения. В раннефеодальном славянском обществе путь к феодальной зависимости пролегал как от свободного общинника через его подчинение крупным землевладельцам к феодально-зависимому крестьянину, так и от раба, лишенного средств производства, через раба, посаженного на землю к крепостному.

Существование именно этого, второго пути формирования зависимого крестьянства, очевидно, определяло или благоприятствовало вызреванию такой формы феодальной эксплуатации, как примитивная отработочная рента-барщина, в то время как развитие дани вело к перерастанию ее в натуральную ренту продуктами.

Таким образом, развитие и отмирание рабовладельческого уклада оказывается самым закономерным и тесным образом связанным с процессом становления феодальных отношений.

* * *

Зарождение классов эксплуататоров и эксплуатируемых стало предпосылкой образования государственности у польских славян, которая с самого начала формировалась как аппарат насилия и угнетения в руках феодализирующейся знати.

«Так как государство возникло из потребности держать в узде противоположность классов, так как оно в то же время возникло в самих столкновениях этих классов, то оно, по общему правилу, является государством самого могущественного, экономически господствующего класса, который при помощи государства становится так же политически господствующим классом и приобретает таким образом новые средства для подавления и эксплуатации угнетенного класса» (22),

Феодализирующаяся знать стремилась укрепить свое привилегированное положение в обществе. Для судьбы можных особенно важно было обеспечить за собой военно-политическое превосходство над зависимым населением и рабами, над массой свободных общинников.

Этим целям и служили, по-видимому, упоминавшиеся выше укрепленные поселения — «гроды». Феодализирующаяся знать использовала их в качестве своих укрепленных усадеб. Лучше всего известны такие «гроды»-усадьбы археологам по раскопкам, производившимся в Нижней и Верхней Силезии. «Гроды» эти относятся к V II— IX векам. Аналогичные гроды известны археологам и в Великой Польше (23). Можно предполагать, что в периоды военных действий сюда стекалось взрослое и боеспособное мужское население, в то время как старые и малые вместе с женщинами и назначенными для их охраны и сопровождения скота мужчинами укрывались в лесах.

Леса вообще в это время играли большую роль в жизни славян. Описывая их образ жизни, византийский автор конца VI — начала VII в., так называемый Псевдо-Маврикий, по всей вероятности византийский император Маврикий, писал: «Они (славяне.— В. К.) селятся в лесах, у не[1]проходимых рек, болот и озер, устраивают в своих жили[1]щах много выходов вследствие случающихся с ними, что и естественно, опасностей» (23 а). Далее он подчеркивает уменье славян использовать леса в ходе военных действий: «Имея большую помощь в лесах,— пишет Маврикий,— они направляются к ним, так как среди теснин они умеют отлично сражаться. Часто несомую добычу они бросают [как бы] под влиянием замешательства и бегут в леса, а затем, когда нападающие бросаются на добычу, они без труда поднимаются и наносят неприятелю вред».236 Короче говоря, нет необходимости подчеркивать главным образом оборонительный для окружающего населения характер гродов VII— IX веков. Гораздо большую роль в развитии древнепольского общества они играли в качестве укрепленных резиденций знати. В строительстве «гродов» принимало участие население всего ополья. Таким образом, знать использовала в интересах своего укрепления старые, распространявшиеся на всю общину повинности и общинную солидарность.

«Гроды», находившиеся в руках знати, являлись цент[1]рами, в которых сосредоточивалась политическая власть, отделенная от народа и направленная против народа. Знатная семья, сидевшая в «гроде», естественно, подчиняла своему влиянию окружавшее «грод» ополье. Конечно, она стремилась и к тому, чтобы подчинить себе и другие близлежащие ополья.

Это вызывало ожесточенные, кровавые схватки между знатными семьями. В таких схватках возвышались и усиливались одни знатные семьи, ослаблялись и попадали в подчинение к ним — другие, совершенно разорялись или даже погибали — третьи. Характерным было возвышение не только отдельных семей, но и целых феодализирующихся фамилий, объединяющих несколько связанных родством семей и поколений.

Возвышение целых знатных фамилий  — «родов», могущих использовать в интересах усиления своих экономических и политических позиций родственную солидарность, при которой с неумолимой силой действовал старый непреложный закон родового строя —«око за око и зуб за зуб», усиливало, без сомнения, положение феодализирующейся знати перед лицом массы рабов, зависимых крестьян и свободных общинников. Так происходило приспособление некоторых пережитков родового строя к интересам слагающегося класса эксплуататоров. Именно этим, по-видимому, объясняется такой характерный факт, как сохранение в течение длительного времени в Польше периода развитого феодализма шляхетских фамилий, каких называют источники, «родов», все многочисленные члены которых были тесно связаны между собой. Лишь постепенно эти фамилии —«роды» теряли свой первоначальный характер и пре[1]вращались в геральдические, т. е. лишенные кровно родственной основы. Д о самого конца XIII века основная масса шляхетских родов была в Польше местного происхождения (24).

По-видимому, с самого начала ни о каком имущественном равенстве внутри таких фамилий говорить не приходится. Как показывают более поздние источники, глава (senior) фамилии был наиболее богатым членом его. В случае обеднения он немедленно заменялся другим. Н аи[1]более бедные семьи шляхетского рода составляли что-то вроде клиентеллы при богатых (25).

В результате появления слоя богатых и можных, в связи с укреплением их привилегированного военного и политического положения падало значение в племени народного собрания, на котором решающий голос переходил к феодализирующейся знати. В ходе столкновений между знатными семьями и фамилиями определенно усиливалась власть вождя-князя, превращаясь не только в пожизненную, но и в наследственную. Этот процесс отвечал задачам укрепления и роста в обществе феодального производственного уклада.

Князь и наиболее могущественные фамилии можных окружали себя постоянной дружиной. Она содержалась, как свидетельствуют об этом даже данные, относящиеся к X веку (26), за счет собираемых с населения общин, подчиненных племен или их частей даней и военной добычи. Дружины эти были, по-видимому, невелики. Тем не менее они играли достаточно важную роль во внеэкономическом подавлении местного населения, являясь вместе с тем надежным орудием территориальной экспансии или обороны при нападении.

За княжескую власть в племени разыгрывались жестокие и кровавые схватки. Их итогом нередко, очевидно, была гибель старой племенной династии и выдвижение на ее место повой, поддерживаемой более могущественной группировкой землевладельческой феодализирующейся знати. Именно такой переворот произошел, по-видимому, у полян, где старая племенная династия Попслидов была изгнана или уничтожена, а место ее заняла новая династия Пястов. Этот вполне естественный и закономерный для описываемого времени эпизод получил, как и следовало ожидать, мистический смысл в феодальной традиции, сохранившейся в хронике Галла Анонима, где главным действующим лицом оказывается «король королей и князь князей»— сам господь бог (27).

Все описанные выше явления отражали общий сложный процесс формирования политической власти нарождавшегося господствующего класса, формирования государственности. Территориальные объединения VI— IX веков, которые обычно именуются племенами, опирающиеся на целую систему, «комплексы» укрепленных гродов(28), и были, очевидно, организациями государственного характера, хотя и весьма еще примитивными. Поскольку политическая власть в племени принадлежала фактически не народному собранию, а землевладельческой знати, эксплуатировавшей труд зависимого населения и рабов, а во главе племени стоял самый богатый и могущественный землевладелец-князь, постольку это уже не были племена как категория первобытно-общинного строя. К тому же последние основывались на кровнородственных, а не на территориальных связях. Точнее говоря, территориальные образования V— IX вв. вообще неправомерно именовать племенами. Более точно было бы называть их «племенными» княжествами или «племенными» государствами.

Поселения одного «племенного» княжения от поселений другого отделялись системой природных и искусственных препятствий, имевших оборонительный характер. Это были постоянно поддерживаемые населением засеки или созданные природой непроходимые леса и болота.

Размеры отдельных княжений, как и количество входивших в их состав опольев и гродов, были, само собой разумеется, весьма неодинаковы. Об этом прямо свидетельствуют показания Баварского географа. В настоящее время нельзя еще и определить точно общее число существовавших некогда в Польше этих примитивных территориальных объединений. Анализ имеющихся, в основном, гораздо более поздних, письменных источников позволил выделить в пределах Великой Полыни, Куяв, Мазовии, Малой Польши и Силезии 26 таких объединений (29).

Очевидно, это еще не окончательная цифра, поскольку она не включает территориальных объединений, существовавших на Поморье. Кроме тою, следует иметь в виду, что в поздних документах не всегда могли отразиться черты древней организации. Да и сами эти документы сохранились в ограниченном объеме.

При крайней незначительности современных событиям письменных источников пет ничего удивительного в том, что в большинстве случаев нам остаются неизвестными древние названия складывавшихся в Польше примитивных государственных образований — «племенных» княжений. Наши сведения о них основываются главным образом на составленной в торговых целях записке Баварского географа. Согласно этой записке на территории Силезии были известны в первой половине IX в. (документ Баварского географа относится к этому времени) Дзядошане, Бобжа[1]не, Слензапе, Голеншыцы, Ополяне. Менее четки показания записки о других польских землях. Над озером Гопло были, по-видимому, расположены поселения гоплян, в районе Сандомирской возвышенности жили лендзяне, верхним течением Вислы владели висляне. На Поморье, в низовьях Одры, находились поселения пыжычан и волынян (или велюнян). Что касается полян, сыгравших столь важную роль в истории Древнепольского государства, то первые упоминания о них относятся только к X веку. Не со[1]хранились имена «племенных» территорий в Мазовии.

Дальнейший путь образования раннефеодальной государственности шел через стадию борьбы между отдельны[1]ми «племенными» княжениями к объединению и подчинению небольших племен-государств под властью наиболее сильного «племенного» княжества. Происходивший в разных частях страны с неодинаковой интенсивностью процесс этот привел к образованию нескольких соперничавших очагов формирования единого Древнепольского государства, подобно тому, как в столкновении двух или нескольких государственных центров рождалась государственность на территории Чехословакии (30) и Древней Руси (31).

В Польше такая стадия развития, при которой определенно берет верх тенденция к созданию единой государственности, была достигнута, судя по письменным источникам, только к середине IX в. Окончательное же оформление Древнепольского государства датируется второй половиной X века.

* * *

Впоследствии нам еще придется останавливаться на конкретно-исторических обстоятельствах объединения всех польских земель в рамках единого, конечно, относительно единого раннефеодального государства. В данной связи важно отметить только, что процесс образования такого государства оказался очень длительным, растянулся на целых четыре столетия и завершился намного позже, чем в ряде других славянских стран. Причина такого замедленного развития государственности в Польше лежала, очевидно, в сравнительно медленном вызревании феодальных отношений в стране, в слабом развитии экономических и культурных связей между отдельными землями, и следовательно в несколько заторможенном процессе формирования народности, образование которой всегда происходит в переходный период становления классового общества.

Для того чтобы понять степень заторможениости происходивших в Польше в рассматриваемое время социальных процессов, достаточно сопоставить примитивные

государственные образования типа «племенных» княжеств, которые существовали здесь в VII— IX веках, с возникшим в VII веке могучим Болгарским государством, с державой Само VII века, сумевшей нанести тяжелое поражение такому сильному врагу, как авары, и остановить натиск франков. Наследницей государства Само была огромная Великоморавская держава, бывшая одной из самых влиятельных военно-политических сил в Европе IX века. На рубеже IX и X веков, когда Полянские князья делали только свои первые шаги па сложном пути объединения польских земель, существовала уже огромная Киевская держава, могучей рукой стучавшаяся в ворота Константинополя.

Объясняя причины заторможенности процессов феодализации и образования раннефеодальной государственности в Польше, может быть важно было бы еще раз за[1]глянуть в предшествовавший период истории польского народа и истории других родственных ему славянских народов.

Польша никогда не знала рабовладения как социально-экономической формации. Слабые ростки античного рабовладельческого производства, возникавшие на ее территории, были легко уничтожены вихрем Великого переселения народов. Совершенно иначе складывались события на территории Чехословакии, в Хорватии, Болгарии и у паннонских славян. Славянам и их раннефеодальной государственности предшествовал на Балканах и в Паннонии развитый античный способ производства. На территории Чехословакии до славянского переселения существовала рабовладельческая кельтская цивилизация, позднее оказавшаяся в орбите провинциальной римской культуры. Часть ее территории попала непосредственно под власть рабовладельческого Римского государства. Можно ли думать, что только случай определил, что именно эти области славянского мира в ранее средневековье стали областями наиболее быстрого развития феодализма, что здесь наиболее интенсивно шел процесс образования государственности, что они легче и раньше других славянских стран усвоили типичную для средневековой Европы форму феодальной надстройки — христианство. Очевидно, нет. Само собой напрашивается предположение, что в данном случае большая интенсивность социально-экономического развития находилась в связи с сохранением в этих странах некоторых традиций, связывавших раннефеодальную славянскую цивилизацию с предшествовавшей ей цивилизацией античного мира. Мы имеем в виду традиции в области сельского хозяйства, ремесла, градостроительства, военного дела, в области некоторых надстроечных явлении. В настоящее время степень сохранения и сила этих традиций могут являться только предметом догадок. О них самих приходится говорить только в порядке предположения. Но изучение этих традиций необходимо, и оно должно, разумеется, вестись с учетом всех радикальных этнических перемен и громадного разрушения производительных сил, которые пережили рассматриваемые территории в период крушения античного рабовладельческого мира и Великого переселения народов.

По-видимому, уже заранее можно сказать, что традиции эти сохранились в разной мере и оказали далеко не одинаковое влияние на развитие отдельных народов и государств. По всей вероятности, они прочнее оказались на территории Болгарии и в приморской Хорватии, чем на территории Чехословакии.

Чтобы показать читателю закономерность предложенной выше постановки вопроса, достаточно, думается, будет снабдить антитезу Польша — Болгария — Чехословакия параллелью из истории германских племен: ускоренный темп социальных процессов у лангобардов и франков, осевших на территории Италии и Галии, и крайне замедленное развитие их у саксов, живших в Германии.

Разумеется, сказанного еще далеко не достаточно для объяснения специфики социально-экономического развития польских земель, особенно при сравнении их с историческим путем, пройденным Киевской Русью, тоже никогда не знавшей античного способа производства. Большую роль могли играть для развития отдельных славянских стран степень и размах экономических, политических и культурных связей с передовыми феодальными странами Европы и Азии — Византией, Италией, достигшим высокого уровня цивилизации Арабским востоком. Ведь культурная или экономическая изоляция никогда не благоприятствовала в истории человечества прогрессу экономики и культуры. Социально-экономическое и культурное развитие славянских пародов тоже никогда не происходило в условиях их полной изоляции. Однако масштаб экономических и политических связей с передовыми феодальными странами Европы и Востока, интенсивность их культурного общения с передовыми очагами средневековой цивилизации не были одинаковыми у разных славянских народов.

Между тем эти контакты и связи имели, видимо, важное значение для создаваемой славянскими народами собственной самобытной культуры. Соседство и тесные связи с наиболее развитыми феодальными странами благоприятствовали более быстрому развитию феодальных от[1]ношений. Очевидно, именно этим в известной мере объясняется тот факт, что процессы феодализации и оформление феодальной государственности интенсивнее происходи[1]ли у болгар, чехо-моравских и словацких племен, хорватов и на Руси, чем в расположенных на отдаленной периферии тогдашней феодальной Европы польских и полабо-прибалтийских землях.

Да и в пределах одной страны можно наблюдать аналогичную закономерность. На Руси более тесно связанный с передовыми странами юг определенно обгонял северо-восток, в Польше Мазовия определенно отставала в своем развитии от Малой Польши и Селезни, испытывавших на себе непосредственное воздействие близкого, более развитого феодального соседства.

Периферийное положение Польши в Европе тоже было результатом Великого переселения народов. Особенно губительные последствия имело для нее вторжение в середине VI века в Паннонию кочевой орды аваров. Покорив местные славянские племена, достигшие к тому времени высокого уровня развития, достаточного для образования раннефеодальной государственности, авары создали могу[1]чую державу, во главе которой стояла аварская знать, но материальную силу которой определяла культура и производство славянского населения. Славяне часто оказывались и важной военной силой для аварского каганата(32).

Аварская держава была страшным противником для соседних стран. Тяжелые удары наносила она Византии, франкам, соседним славянским областям. Все вокруг нее подвергалось грабежу и опустошению. Аварское вторжение, без сомнения, сильно затормозило прогрессивное развитие паннонских славян, отрицательно сказалось на развитии словацких и чехоморавских племен, усилило периферийное положение польских славян, почти полностью отрезав их от связей с передовыми феодальными странами Средиземноморья. Для польских земель разрыв контактов со Средиземноморьем ни в какой мере не мог быть компенсирован торговлей с аварами или франками, имевшей к тому же очень ограниченный размер (33). Развитию торговли с франкской державой сильно мешало запрещение вывоза оружия, главным образом мечей, в славянские земли. Правда меры, предпринимавшиеся Карлом Великим и его преемниками не были достаточно эффективными. Франкское оружие продолжало экспортироваться, пользуясь большим спросом у славян и в восточных странах (34).

Крайне ограниченными были и торговые связи польских земель со странами арабского востока. Арабский рынок проявлял большую заинтересованность в товарах, поставщиком которых могли быть восточноевропейские земли. Особенно важным для этого рынка было массовое поступление рабов и дорогих мехов. Согласно одному позднему, впрочем, арабскому источнику, арабы завоевав Испанию, намеревались даже овладеть затем всей Евро[1]пой, чтобы открыть себе круговой путь в Сирию, минуя владения византийцев (35). Плавание по Средиземному морю, кишевшему тогда сарацинскими пиратами, которые в 846 г. опустошили окрестности Рима, было сопряжено с колоссальными опасностями и неизбежными огромными потерями для купцов.

Однако восстановление старых торговых путей, связывавших страны Европы и Азии, в описываемое время, только начиналось. Важную роль в их возрождении сыграл огромный арабский рынок, пользовавшийся услугами многочисленных колоний, создаваемых еврейскими купцами. Из Испании через франкскую державу, чешские и польские земли и далее па Русь, Камскую Болгарию и хазарский каганат эти торговые пути шли в богатые страны Средней Азии, Ближнего востока и Китай. Постепенно возобновлялось движение и на морском пути вдоль европейского побережья. Этот путь связывал бассейн Балтийского моря и Скандинавию с портами мусульманской Испании (36).

Но даже если и принять вполне вероятное предположение, что часть бобровых шкурок (а польские реки еще в XV веке изобиловали бобрами), попадала на арабский рынок из польских земель (37), то все же в рассматриваемый момент связи с арабским миром были слабы и не[1]прочны. Они не могли еще оказывать сколько-нибудь заметное влияние па экономическое и культурное развитие Полыни.

Положение Польши в Европе резко изменилось, когда с исторической сцены сошел Аварский каганат, окончательно разгромленный в результате натиска Карла Вели[1]кого и болгарского хана Крума, и возвысилась в IX веке Великая Моравия. В X веке соседями Полыни были уже  развитые раннефеодальные государства — Киевская Русь и Чешское княжество, а к ее западным границам пробивалась Германская империя. Выросли и окрепли экономические связи с Византией и арабами.

Новое соседство резко изменило политическое положение польских земель. Они уже не были периферией феодальной Европы.

Цитируется по изд.: Королюк В.Д. Древнепольское государство. М., 1957, с. 67-89.