Лотарингия (Ле Руа Ладюри, 2005)

Лотарингия, конечно, не фигурировала бы в нашей работе среди меньшинств нелатинского происхождения, если не было бы такого важного эпизода в истории вторжения германских племен в VI веке, когда франки и алеманны пересекли Рейн и осели на галло-романской земле. До этого времени Лотарингия (это название появилось в таком виде позже, лишь в эпоху Каролингов) принадлежала к галльской общности, сначала кельтской, а затем романской. Можно предположить, что вторжение армии Цезаря в эту прирейнскую область с 58 по 52 годы до нашей эры ко всему прочему имело целью (в частности) сдержать дальнейшее продвижение германцев, которое все равно произошло несколько столетий спустя. В I и II веках нашей эры город Мец и его окрестности переживали период процветания,

[42]

что показывают открытые в ходе современных раскопок останки терм, амфитеатров, мозаик. Однако начиная с середины III века и до начала V века народы «германского» происхождения (как сказали бы в наше время) перемещаются к западу, не без насилия, и передвигают языковую границу: она отныне движется к юго-западу в нижнем течении Рейна и сокращает галло-романскую «шагреневую кожу». Таким образом, еще в наше время германоговорящее население присутствует в районе Тионвилля, Сент-Авольда, Форбаха, Сарегемина, Биче и Саребурга. Семантический пунктир мог претерпеть некоторые изменения с конца 1-го тысячелетия 1: из латинского языка родились диалекты, а затем французский язык, и он вобрал в себя несколько населенных пунктов на северо-восточной границе немецких диалектов; однако наследие масштабных перемещений германцев и франков наложило значительный отпечаток. В любом случае германские влияния развиваются в эпоху поздней Античности и при Меровингах в пределах ограниченной территории ... и даже в ограничивающих пределах. В противовес германизации выступают, синхронно или нет, процессы романизации, характеризующие эпоху конца Римской империи. Таким образом, виноградники, принесенные с юга, были посажены недалеко от Меца именно в последние десятилетия III века (лотарингские «серые вина» останутся знаменитыми). И прежде всего в это время происходит становление христианства, и главное его продвижение на территории между Мёзой и Сааром приходится в основном на период после 300-350 годов; для окончательного утверждения и приобретения статуса единственной религии ему понадобится еще несколько веков.

Факты «вульгарного», или местного, языка должны быть рассмотрены на их истинном месте: клерикальная элита региона, как и повсюду, в середине первого тысячелетия говорила на латыни, и ее мало занимали патуа, как тевтонские, так и романские, на которых «бормотала» чернь. Крупные политические образования (Австразия в VI веке, Лотарингия в IX веке, откуда происходит современное французское название «Lorraine») с радостью перешагивают символические барьеры, которые нарисует post fastum Атлас диалектов: они формируют объединения двух культур (из которых Бельгия сохранилась до сих пор, к

[43]

северу от Одён-ле-Тиш или Муаёвр, как самое значительное из остаточных явлений этого процесса).

Естественно, мы не будем рассматривать телеологическую точку зрения на историю. В том, что Лотарингия в конце концов стала французской, было бы неправильно видеть, что таким было ее скрытое подсознательное призвание. На самом деле, в начале X века Лотарингия еще склонялась к германской общности 2, но внутри нее начиная с 959 года обособлялась верхняя Лотарингия, которую позже и назвали «Lorraine», то есть собственно говоря нынешняя Лотарингия. При воцарении династии Капетингов с 987 года к востоку от Мёзы и Соны все больше проявляются тенденции к независимости так называемой Francia media, которая впоследствии в Лотарингии, Бургундии, Франш-Конте будет противостоять всевозможным соблазнам со стороны королей и императоров, как западных, так и восточных. Это было чудо политического равновесия, но все же время от времени приходилось выбирать себе лагерь: «герцогство Лотарингское» упоминается под таким названием с начала X века, а в 1214 году при Бувине герцог Лотарингский вместе с императором Оттоном дает сражение против Филиппа-Августа... и оказывается в стане побежденных. На протяжении эпохи Средневековья выбор в пользу императора остается основным: например, во второй половине XIII века герцог Лотарингский Ферри III на своих северо-восточных землях, от Биче до Сьерка, утверждает «немецкий суд бальи» (окружной суд. — Прим. nep.), говорящий в основном по-немецки. Само герцогство функционирует как спутник (в большинстве своем говорящий на романском языке) имперского конгломерата, где начинает уже заниматься заря эпохи германизации Габсбургов. И напротив, графы Бар, что на западных склонах лотарингских земель, с начала XIV века проявляют склонность оказывать знаки почитания французскому королю за свои владения на левом берегу Мёзы 3. Таким образом материализуются несколько общностей разных культур! Они делают из Лотарингии духовный фьеф «Романии», спонтанно обращенной к Бургундии, Шампани, области Льежа и Франции, однако в плане власти в строгом смысле слова, главные сюзерены находятся все же к востоку от Рейна. Плюс ко всему, власть француз-

[44]

ской монархии уже начинает распространяться по другую сторону Мёзы: клирики и лотарингские дворяне получают свои пребенды* и владения как от немецких князей, так и у Капетингов. За Мёзой, от самой Шампани располагаются тамплиеры и госпитальеры. Лотарингские епископы, полуцерковные, полусветские феодалы, начиная с XIII века все чаще являются выходцами из аристократических семей королевства Французского. Местные дворяне женятся на девушках с запада. Вот сколько было причин для «глубинного» офранцуживания — социальных, аристократических; в ходе этих процессов немецкий язык был оттеснен к северо-восточным границам герцогства и занимал достаточно скромное место. И огромная поэма «Деяния лотарингцев» (XII—XIII века) — эпическое произведение в стихах с невероятным количеством добавок в тексте, относящихся к разному времени, было гораздо ближе (учитывая разное время написания) к «Песне о Роланде» или к произведениям Кретьена де Труа, чем к «Нибелунгам». А в области искусства в Лотарингии всем известный переход от романского стиля в архитектуре к готике связан с преобладанием французских влияний в зодчестве, которые пришли на смену старому стилю постройки церквей, более всего находившемуся под влиянием архитектуры Прирейнской области, Трира или Италии. Есть и более прозаические примеры: около 1300 года представители Капетингов проникли в Верден, Туль и Барруа под предлогом того, чтобы утвердиться там в качестве третейских судей или честных «посредников» при разрешении местных конфликтов. В 1346 и 1356, когда уже рассеялись все воспоминания о Бувине, лотарингская армия выступила вместе с французами и потерпела сокрушительное поражение при Креси и при Пуатье — в несчастье тоже могут рождаться союзы. Вместе оказаться наголову разбитыми... Несмотря ни на что герцогство Лотарингское играет роль амортизатора: оно сглаживает возможные столкновения между Империей и Францией, при этом не становясь полностью частью одного или другого из этих государств. Крестьянские свободы, в соответствии с хартиями вольностей Гатине или Аргонны, могли, конечно, распространиться за Мёзу, но

____

* Доход с церковного имущества.

[45]

в очень малой степени — на Мозель. Из-за Столетней войны, ослабившей Францию, Туль и Верден вновь оказались в гравитационной зоне Империи. Но в XV веке эта короткая склонность к Германии, казалось, рассеялась: Лотарингия, где выросла Жанна д'Арк, символ французской девы, уже оказалась одной из сторон в гражданских войнах Французского королевства; графы Бар поддерживали Арманьяков, герцог Карл II — Бургиньонов. Как только закончилась война с англичанами, анжуйские принцы, происходившие из рода Капетингов, благодаря выгодному династическому браку получили в свои руки Лотарингию и, как и их предшественники, продолжали балансировать между двумя лагерями. Но на этот раз им пришлось балансировать между французами и бургундцами (и те, и другие говорили по-французски), отчего тень Германии, и так далекая, совсем исчезла. Что касается собственно культуры, то здесь нет места для двусмысленности: автор автобиографии и историк Филипп де Виньоль, родившийся в 1471 году, когда писал о прошлом Меца, решил заменить в своих текстах французский язык местным диалектом, имеющим романское происхождение.

Однако коренной стратегический переворот случился позднее, а именно его можно датировать 1551-1553 годами («путешествие в Германию» Генриха II и результативные завоевания этого короля, оставившего погоню за итальянскими миражами в пользу города Мец). Вплоть до середины XVIII века «Франция» могла проникать со своими влияниями в лотарингский край всеми возможными способами, однако она оставалась, несмотря на присоединение некоторых значительных владений, в своих действующих границах (Мёза, Сона, Рона ...), и эти границы лишь немного передвинулись за пределы восточной границы, установленной по Верденскому договору (843) во времена Карла Лысого. Конечно, в состав королевства вошли Дофине (1349), Бургундия (1477) и Прованс (1482). Но после потери Франш-Конте (1493) эти завоевания «за пределами Соны и Роны» обозначают геополитический путь, ведущий в юго-восточном направлении, короче говоря, в сторону Италии (по достаточно новому, но ставшему впоследствии каноническим, маршруту «Париж-Лион-Марсель») более, чем в сторону лотарингского, даже

[46]

германского востока. И лишь тогда, когда протестантская религия ворвалась в Германию, и французскому королю представились возможности маневров и союзов с немецкими князьями-лютеранами против католического императора, именно с 1551 года стал проходить процесс мучительного пересмотра политики Валуа. Используя поддержку Саксонии и некоторых других государей-протестантов, Генрих II и Франциск де Гиз, непревзойденный полководец из рода герцогов Лотарингских, вырвали Мец из рук Карла Пятого (1552-1553). Это продвижение французов способствовало еще большему ослаблению влияния Габсбургов в регионах: они только что 4 вынуждены были придерживаться умеренной политики в Швейцарии, в Нидерландах... Также после 1550-1560 годов проблемы в самой Франции (борьба с гугенотами и др.) привели к тому, что в восточных ее провинциях осознавали все больше и больше их значимость: во время религиозных войн наши лотарингские герцоги при непосредственном участии своих двоюродных братьев Гизов, придерживавшихся ультракатолической направленности, оказались замешанными в сеть интриг времен гражданских войн Валуа. Одновременно в Нанси Карл III (умер в 1608 году) ударился в подражание абсолютистским образцам, как их практиковал (в большей или меньшей степени...) Генрих IV в Париже. Епископат Меца и герцогство Лотарингское уже были сами по себе носителями французского культурного влияния, однако к северу от границы Лонгви-Сарбург рядом с ними присутствовало германоговорящее меньшинство в архидиаконате Сарбурга, если быть точными, а также в области «немецкого суда бальи», который оставался наследием древней традиции 5; он был сосредоточен в местности Водреванж 6. В 1609 году Генрих IV выдвинул идею (вскоре осуществленную на практике) о создании французского центристского парламента, заседающего в Меце.

Перед лицом религиозных противоречий, как в Лотарингии, так и в Германии, Ришелье, гениальный человек, ограничился тем, что пошел по стопам Генриха II и Франциска де Гиза при взятии Меца. Но на этот раз, учитывая личность кардинала, он шел семимильными шагами. Лотарингский герцог Карл IV, владевший этим титулом с 1624-1626 года, сражался при Белой горе 7 вместе с

[47]

императорскими католическими войсками против богемских протестантов. Большего и не понадобилось, чтобы вызвать у Ришелье неискоренимый агрессивный рефлекс, направленный против Габсбургов, который обрушился на этого их сторонника из Нанси, происходящего из венской династии. Тогда Ришелье стал рассматривать план «укрепиться в Меце» (где французские силы уже присутствовали) «и продвигаться, если возможно, к Страсбургу, чтобы обеспечить себе вход в Германию». Это не значило восстановить естественные границы, а означало завладеть «по ходу дела» (как в шахматах, еще один раз) в северо-восточном направлении романскими и германскими полями той Франции, которую еще невозможно было предвидеть, которой только предстояло родиться; все это имело целью повлиять на судьбы Германии и избежать того, чтобы клешни Габсбургов (империя плюс Испания) не захлопнулись над Францией. Был ли это параноидальный страх или предлог для территориальной экспансии королевства? Вероятно, и то, и другое понемногу. Эти умопостроения Ришелье стояли у истоков достаточно существенного территориального расширения Франции, «приумножения владений государства», как в предшествующую эпоху выразилась Кристина Пизанская.

В период с 1630-х по 1660-е годы монархия Бурбонов, в равной степени со своими тогдашними главными врагами, была виновницей нескольких военных кампаний, негативно сказавшихся на экономической и демографической ситуации в герцогстве, которое в это время служило перевалочным пунктом для войск и подвергалось жестокому разграблению; чтобы убедиться в этом, достаточно будет просмотреть гравюры Калло; таким образом, королевская власть захватила Лотарингию, установила там парламент (наконец реализовалась идея Генриха IV), интендантскую службу, суд бальи, и наконец, укрепившуюся структуру знаменитых «трех епископатов» (Мец, Туль и Верден). Открылись пути для французской интервенции в Голландию, на немецкие прирейнские территории, в Эльзас. Устанавливается новый французский «Северо-восточный союз» (Лотарингия, Эльзас, а вскоре Франш-Конте), и в нем достаточно большое количество населения (в Эльзасе и на территориях, из которых сформировался нынешний департамент Мозель) говорило по-немецки или на некоем

[48]

подобии немецкого языка. Продолжение проходило иногда в менее трагическом духе, но было таким же. «Если бы в Лотарингии были Альпы, она была бы Савойей», — достаточно красиво выразился герцог Сен-Симон, чью формулировку я здесь привожу. Но эта крупная восточная провинция, расположенная на равнине, доступной всем ветрам, несмотря на несколько горных склонов, теперь была безвозвратно отдана на разграбление периодически проходившим через нее войскам, и кроме того, династические и другие конфликты привели к окончательному переходу герцогства в руки французов (однако оно попыталось воссоздаться в 1660-х годах, но эта недолговременная попытка была несколько смешной).

С 1670 по 1737 годы серия военных вторжений Людовика XIV и Людовика XV в Лотарингию (в результате которых то терял свою власть, то вновь восстанавливал свои полномочия герцогский род) привела к принятию изобретательного решения, которое в период с 1737 по 1766 годы подготовило окончательное присоединение провинции к французской государственной системе: король заключил соглашение со Станиславом Лещинским, бывшим королем Польши, ставшим в начале упомянутого периода герцогом в Нанси, что непосредственно после его смерти его владения перейдут к французской короне. Два талантливейших человека, маршал Бель-Иль и интендант Ла Галезьер, управляли эти последние годы так, что условия в Лотарингии стали гораздо более благоприятными, если сравнивать с прискорбными событиями XVII века. Население региона растет, растет и уровень грамотности. Прекрасная площадь Станислава в Нанси построена в рамках перспективы, изображающей литургию принца 8: она «находит свое логическое завершение в статуе Людовика XV», на которого все указывает как на нового хозяина положения, он невидимо управляет Станиславом 9. На более низких ступенях социальной лестницы можно говорить о том, что благодаря выращиванию и широкому потреблению, как у немцев, картофеля могли поддерживать свою жизнь крестьяне и городская беднота, чей уровень жизни не всегда был достойным.

В период с 1766 по 1871 годы в Лотарингии присутствие и могущество власти французов сочетается с тем, что в Мозельском регионе продолжают говорить по-немецки, хотя подчиняются французам почти без проблем. Мозель

[49]

при Людовике XVIII, если руководствоваться цифрами, был одним из департаментов, где менее всего сопротивлялись записи на обязательную военную службу, а также этот департамент давал армии наибольшее количество добровольцев 10: таким образом, интеграция Мозельского департамента во французскую государственную систему прошла без особенных конфликтов, при соблюдении уважения к языковому своеобразию этого небольшого региона. Это был, вероятно, процесс национального «осознания»: революционные церемонии в Федерации в 1790 году превратили «подданных» в «граждан», которые отныне могли становиться подданными (в принципе...) по своей доброй воле. Особенно вставал вопрос законности: еще примерно за двадцать лет до революции население Форбаха или Сарбурга шло, не жалуясь, по пути своего Лотарингского государства, Франция же его «проглотила» самым что ни на есть законным путем благодаря тому самому элегантному решению, которое по этому вопросу состряпало Версальское правительство с помощью Станислава, столь же покорного, сколь и выступающего его сообщником, поскольку он был тестем короля. Тот факт, что наполовину лотарингский аристократ Шуазёль сумел на несколько лет обеспечить французскому государству министерское управление, облегчил северо-восточным областям, присоединенным к Франции в 1766 году (время смерти Станислава), переход к тому, что вскоре стало «великой нацией». И какие бы потрясения ни пережила Лотарингия во время Французской революции и позже, во время маленьких революций XIX века (1830, 1848), эти проблемы коснулись лишь в незначительной степени языковых различий — эти различия делают регион неоднородным, но не делят его на части. Помимо прочего наблюдаются вполне понятные различия в поведении между говорящими на разных языках. Говорящие по-немецки жители Лотарингии, от времени правления Людовика XVIII до III Республики, гораздо охотнее эмигрировали в Северную Америку, чем их соотечественники, говорившие по-французски. Германоговорящая Лотарингия, более сельская и традиционная, чем другая ее часть, из-за этого оставалась менее грамотной, чем ее «соперница».

Из-за аннексии Лотарингии Бисмарком в 1871 году выходит на поверхность, или возникает, без далеко

[50]

идущих последствий, но не без трагедий, затянувшихся на годы, политико-языковой вопрос, касающийся Лотарингии, или, если быть точным, Мозеля, где ранее наличие местного диалекта не создавало исторических проблем и не провоцировало конфликтов, достойных называться конфликтами.

Присоединение к Германии в 1871 году мозельской Лотарингии, от Тионвилля до Сарбурга и от Меца до Биче, сформировало из всех этих областей «Эльзас-Лотарингию» (немецкую), которая до этого времени не существовала как «единство в двойственности»; эти области были поставлены под управление штатгальтера в Страсбурге и в отдельных местах под власть президента (немецкого) Лотарингии. В то время, когда, как мы уже сказали «преданность королю» постепенно уступает место «преданности языку» как критерию национальной принадлежности, это присоединение двойной провинции к рейху, которое осуществили на основе языковых данных или придуманных вокруг этой проблемы предлогов, грозило грядущими несчастьями: этим во многом объясняются причины взаимных противоречий между Францией и Германией, послуживших одной из причин Первой и даже Второй мировых войн. Эти войны оставили после себя миллионы и даже десятки миллионов погибших (1914-1945).

С 1871 по 1913 годы из-за тяжело устанавливающейся политики завоевателей (см. количество протестующих голосов на выборах в Лотарингии в первые годы периода присоединения к Германии) часть говоривших по-французски жителей эмигрировала, в частности многие представители элиты; также можно констатировать развитие германского большинства в городе Мец (который до того времени был полностью латинским, затем романским, и наконец французским — со времен Римской империи и до эпохи Наполеона III).

За бешеной милитаризацией аннексированной территории в период с 1871 по 1913 годы последовала новая мощная волна германизации Мозеля с 1914 по 1918 годы. Таким образом новый, «тевтонский» Мозель, родившийся при военной и промышленной поддержке империи Вильгельма в эпоху быстрого развития черной металлургии, противостоит сельской и архаичной германоговорящей Лотарингии, какой она была всегда. Немецкий ирреден-

[51]

тизм, проявившийся эффектом бумеранга в период между двумя мировыми войнами, когда Франция восстановила свои силы, заранее получил решительную поддержку благодаря такой германизации «второй волны», которая легла на мирный германский субстрат, который, в свою очередь, обязан своим возникновением завоеваниям позднеримской эпохи. В то же время в другой области, вокруг Нанси, усиливаются проявления французского национализма, певцом которого был Морис Барре со своей «Колетт Бодош» — героической девушкой из Меца, которая, руководствуясь патриотическими соображениями, отказалась от брака с очаровательным профессором-педантом, происходившим прямиком из Прусса в Мозеле.

Какими бы ни были отклики со стороны приверженцев французского влияния, которые вполне можно понять, нельзя отрицать, что в эпоху Бисмарка и Вильгельма германизм, одновременно старый и новый, набирал силу или восстанавливал былую мощь в Лотарингии, сосредоточенный вокруг Меца. В ретроспективном порядке это наглядно иллюстрируют события периода между двумя мировыми войнами; в 1923 году в новом французском департаменте Мозель прошел ряд забастовок в знак солидарности с рурскими шахтерами, недовольными французской оккупацией. В 1926 году германоязычные крестьяне, обеспокоенные антирелигиозным и направленным против конкордата (и безрассудным) наступлением Картеля левых сил, не остались равнодушными к манифесту «Хайматбунд», который требовал для них «Хайматрехт» 11. А осенью 1939 года французские военные в Мозеле, посланные издалека и рас-положившиеся на франко-германской границе, столкнулись в этих местах с некоторыми проявлениями агрессии в свой адрес и с преданностью Германии в рамках крошечного, даже микроскопического региона 12.

1940-1944! Как и в Эльзасе, здесь понадобилось быть завоеванными (и это завоевание, если подводить итоги, оказалось на редкость непродуктивным и самоубийственным) нацистской Германией, отправлявшей молодых жителей Мозеля на верную гибель на русский фронт и по-

_____

* Ирредентизм — политическое и общественное движение в Италии (конец XIX — начало XX века) за присоединение к Италии пограничных земель с итальянским населением (БСЭ. Т. 10. С. 449).

[52]

ставившей Лотарингию в подчинение гитлеровскому пан-германизму, радикальному и угнетающему, чтобы искоренить впоследствии, начиная с 1945 года (Мец был освобожден только в ноябре 1944 года), ирредентизм, который внедрила в регионе за столетие до того власть Бисмарка, проявившая себя как ученик чародея в грядущих катастрофах: это последнее немецкое завоевание в 1940-1944 годах отмечено in situ созданием, трагического и одновременно народного события, германского общества Лотарингии — Deutsche Volksgemeinschaft in Lothringen — которое позже обрело силу (в июне 1942 года) и несколько недель спустя объявило, что в нем насчитывалось 217 000 членов (конечно, это были фантастические цифры на 700 000 жителей аннексированной территории!). Естественно, за этим последовали массовые исключения и вычеркивания из списков, что не могло не случиться в подобном процессе, во многом напоминающем политическую фикцию. В частности, номинальными лидерами этого Volksgemeinschaft числились скульптор, агроном и почтовый служащий, местные жители или из приграничной области 13. Настоящим лидером, очевидно, был печально известный Жозеф Бюркель, гаулейтер Вестмарка (Западной Марки), включавшей в себя Саар, часть Палатината и в чисто административном порядке, хотя и в таком порядке это причиняло много вреда, аннексированную часть Лотарингии 14.

Сейчас германоязычное меньшинство в Лотарингии продолжает существовать (хотя и переживает свой закат). Там есть или были местные газеты на Hochdeutsch. Там смешались законный культ маленькой области и преданность и неукоснительное подчинение французской власти. В лице политика Роберта Шумана, наследника двух культур, ностальгия по славным временам счастливо трансфор-мировалась в общеевропейский идеал, способный наконец преодолевать границы.

Шуазёль

Лотарингия подарила Франции Шуазёля: после Филиппа Орлеанского, Флёри и Аржансона, до Мопу, Шуазёль явился как

____

* Там же. (лат.)

[53]

один из тех людей, которыми были отмечены несколько этапов царствования Людовика XV.

Шуазёль был выходцем из лотарингской аристократической семьи, укрепленной родственными связями в соседнем королевстве, и с 1743 года был образцовым офицером во французской армии, а затем послом в Вене и Риме. Его фамилия была Стенвиль; его отметил король и придворные, и летом 1758 года он стал герцогом де Шуазёлем, затем в период с декабря 1758 года и по декабрь 1770 года он играет роль главного министра. Вместе со своим двоюродным братом Шуазёль-Прасленом он занимает солидные посты в управлении иностранными делами, военном ведомстве, флоте. Помимо этого король назначил его правителем Турени и суперинтендантом почтового ведомства. Короче говоря, в течение десятилетия, в 1760-е годы, он во Франции «заправлял всей лавочкой».

Рыжий, не наделенный ни красотой, ни состоянием, он разбогател на подарках от государства, несмотря на то, что тратил деньги на широкую ногу и делал крупные долги; он не признавал жадности, которая для него олицетворяла, как для многих аристократов, один из главных антиобщественных пороков. В этом вопросе Шуазёль был ближе к Фуке, чем к Кольберу. Он принес в свет свой вздернутый нос, живой ум и умение по-настоящему дружить. Без особого труда он по праву своего происхождения, а также благодаря пылкости характера и житейской сметливости приобрел связи в высших кругах. Будучи достаточно язвительным человеком, он сумел понравиться или заставить себя бояться как в салонах, так и при дворе. Благодаря природной непоседливости и знанию всемирной культуры он разбирался в вопросах австрийской монархии, знал немецких князьков, турецкую армию, китайскую архитектуру, фламандскую живопись и английское парковое искусство. Кругозор этого лотарингца был безбрежным! Этот друг философов, нисколько не отличавшийся набожностью, демонстрировал некоторую терпимость по отношению к иноверцам — евреям или протестантам. Грубоватый человек дела, никогда не унывающий любовник, он завоевывал женские сердца в среде аристократок, в отличие от Людовика XV, отдававшего предпочтение кокоткам. Однако Шуазёль, чтобы достичь своей цели в любовных делах, без колебаний сделал свою сестру любовницей Людовика XV и шпионил за своей красавицей-кузиной. В версальских придворных интригах он пользовался поддержкой маркизы де Помпадур, но забыл о ней сразу же после ее смерти. Обычная неблагодарность профессионального политика? К тому

[54]

же он сам был на заре своей военной карьеры протеже старого Ноая, который, в свою очередь, в начале своего продвижения появился в качестве сводного племянника и клиента королевской фаворитки Ментенон. От одной маркизы к другой! Шуаэёлю было с кого брать пример. Логично, что при своей «заговорщической» или «помпадурской» позиции он противостоял клерикальной группировке, близкой к иезуитам, дофину и его слуге Ла Вогюйону, ответственному за воспитание будущего Людовика XVI. Но этот бывший лотарингец был разносторонним человеком: в армии его очень ценили сначала как офицера рядового состава, а затем как штабного офицера. И однако он никоим образом не был сторонником войны. Проявив себя дипломатом, в чьей политике мешались ловкость и авторитарность, он вырвал у папы Бенедикта XIV, к несказанной своей выгоде, на редкость мягкий по содержанию документ (Ex omnibus), касающийся жестокого конфликта, связанного с антиянсенизмом. Его жена, которую он любил и которой он изменял, была урожденной Кроза. С ее помощью он породнился с финансовыми кругами; его противники, не всегда объективные и добросовестные (он был благородного происхождения), ставят его в один ряд с вымогателями незаконных налогов: если верить пуристам в этом вопросе, то «бочонок для сельдей», даже если он принадлежит жене, «всегда пахнет селедкой», то есть кто не родился благородным, тот им уже никогда не станет.

В старости Шуазёль, лишившийся милостей государя и ставший наполовину физиократом в отставке, откармливал швейцарских коров на лугах Шантелу, совсем не лотарингских. В плане политической экономии он ставил на первый план вопросы торговли, «мягкую торговую политику» на море. Поэтому он пожертвовал интересами Квебека, остававшегося сельским и удаленного от моря, в пользу несущих прибыль интересов экспортеров из Сан-Доминго и рыбаков, ловивших треску на Новой Земле. Он поддерживал таким образом французскую экспансию «на финикийский манер». Он проповедовал националистическое галликанство, полулиберальное, окрашенное злобой, направленной против иезуитов, и симпатиями по отношению к парламенту — в этом его огромное отличие от д'Аржансона, жившего до него, и от Мопу после. Деспотизм, освященный по-французски, в стиле постбарокко или пострококо? Или скорее это был либерализм в манере Генриха IV, Филиппа Орлеанского, Дюбуа... И вот мы уже очень далеко от площади Станислава, a fortiori от Тионвилля и Сент-Авольда!

[55]

Цитируется по изд.: Ле Руа Ладюри Э. История регионов Франции. Периферийные регионы Франции от истоков до наших дней. М., 2005, с. 42-55.

Примечания

1. Parisse М. Histiore de la Lorraine. Toulouse: Privat, 1987. P. 13.

2. Но при этом речь не идет о сколько-нибудь развивающемся прогрессе немецких диалектов в романоязычной части: в течение восемнадцати столетий (до 1871 года) Мец оставался постоянным центром латинской, романской, а затем французской культуры. Отсюда скандал (по этому поводу) с немецкой аннексией, отсюда «трагическая ошибка» Бисмарка...

3. Parisse М. Op. cit. Р. 191.

4. Ibid. Р. 236.

5. Ibid. Р. 272.

6. Ibid.

7. По поводу битвы у Белой горы (холм недалеко от Праги), где богемские протестанты потерпели поражение от императора Фердинанда II (1620), см. известную книгу Chaline Jean-Pierre: La bataille de la Montagne Blanche. Paris, Noesis, 1999.

8. Cp. Muratori A. Stanislas. P.: Fayard, 2000.

9. Taveneaux R. Histiore de Nancy. Toulouse: Privat, 1987. P. 297.

10. Le Roy Ladurie E., Aran J.-P., Dumont P. Anthropologic du conscript francais 1819—1826. Paris-La haie, Mouton, 1972. См. также Le Roy Ladurie E. Le Territiore de l'historien. P.: Gallimard. Vol. II. P. 99-135.

11. Heimatbund — лига страны; Heimatrecht — право страны.

12. Lehideux F. Memoires. P.: Pygmalion, 2001.

13. Lambert P., Le Marec G. Op. cit. P. 206 sq. В этой работе, «идеологическая» тенденция которой не представляет собой никакой тайны, содержится, тем не менее, крайне интересная информация.

14. «Присоединенная» Лотарингия, и в этом было дополнительное осложнение, была частично затронута странной системой «государство-партия», которая свирепствовала в гитлеровской Германии и завоеванных странах, система, по которой не германское государство, а Нацистская партия (Gauleiter) в принципе управляла на местах. В реальности, региональный гаулайтер Жоэеф Бюркель оставался ответственным лицом NSDAP (Нацистской партии) в своем Gau (немецком) Сарр-Палатина- те, но он не мог присоединить к этому Gau часть аннексированной Лотарингии. Там Бюркель был всего лишь главой гражданской администрации. Что, конечно, нисколько не было «утешением» для жителей Лотарингии, в любом случае моментально превратившихся в подданных фюрера (Ian Kershaw. Op. cit. P. 476).

Рубрика: