Речь Посполитая в 1756-1768 годы. Кончина Августа III и последствия сего

Кончина Августа III кардинально изменила положение дел как в самой Польше, так и в отношениях между великими державами. Настало время для реализации планов Петербурга по избранию на польский престол С. Понятовского.

В российской столице о смерти польского короля стало известно из депеши Г. Кейзерлинга 17/6 октября. В тот же день во дворце была собрана конференция для обсуждения польских дел 1. В ней участвовали А. П. Бестужев-Рюмин, И. И. Неплюев, Н. И. Панин, Г. Г. Орлов, А. М. Голицын, А. В. Олсуфьев, «а потом» и 3. Г. Чернышев. Помимо названных лиц, протокол конференции подписал также М. Н. Волконский. Вместе с тем отсутствуют подписи Г. Г. Орлова и 3. Г. Чернышева. Вероятно, последний был приглашен только на обсуждение его проекта и для принятия надлежащих военных мер. То есть участие Чернышева в конференции не было полноправным, чем можно объяснить и отсутствие его подписи под протоколом. Иное дело с Г. Орловым. По Генеральному регламенту протокол обязаны были подписать все участники, в нем же должны были быть отражены и высказанные особые мнения. Возможно, что, не подписывая протокол, Г. Орлов тем самым выразил свое несогласие с решениями конференции. Во всяком случае, оформление протокола конференции косвенно свидетельствует, что Г. Г. Орлов и 3. Г. Чернышев занимали в ней особое место.

На конференции было постановлено, что главной целью русской политики в Польше по-прежнему остается избрание «короля-пяста» — «человека такого, который бы, приписуя возведение свое на престол единственно России, ей бы всегда благодарностию обязан, от нее зависел и совершенным в ее интересах доброхотством ей предан был». Далее намечались конкретные меры: аккредитовать Г. Кейзерлинга при примасе и республике, отправить ему инструкции об издании в Польше от имени России декларации о дружбе и нерушимости прав и вольностей республики; послу предписывалось также собрать сведения о расстановке сил среди магнатов и принять меры к укреплению «доброжелательной партии»; было решено также отправить в Польшу для помощи Г. Кейзерлингу Н. В. Репнина, заготовить письма магнатам от имени императрицы, предпринять по дипломатическим каналам необходимые действия в Пруссии, Австрии и Англии, а также в Турции, которая, как это было известно в Петербурге, намерена была противодействовать планам России в Польше. Решено было также содержать в готовности войска, предназначенные для действий в Польше, а для соблюдения секретности поручить все военные мероприятия исключительно 3. Г. Чернышеву. В заключение конференции был рассмотрен доклад 3. Г. Чернышева на случай смерти польского короля. При этом, хотя содержащиеся в докладе цели были конференцией отклонены, движения войск было решено проводить по предложенному им расписанию.

В соответствии с решениями конференции был отправлен рескрипт Д. М. Голицыну в Вену и письмо Екатерины II Марии Терезии, в котором русская императрица уверяла свою «сестру и государыню», что намерена предоставить полякам свободу в избрании нового короля, «лишь бы иностранные интриги не вмешались в это дело и не вынудили ее принять решение противное своим чувствам». Далее Екатерина писала о желательности избрания «короля-пяста» и сообщала о военных приготовлениях России 2. В письме Фридриху II, написанном в тот же день, 17/6 октября, она указывала на уже «существующее согласие» между Россией и Пруссией и «во избежание всякой медлительности» предлагала королю кандидатуру С. Понятовского 3. К послам при других дворах был отправлен циркулярный рескрипт с выражениями дружбы и намерения охранять права и вольности Речи Посполитой и с предписанием опровергать «неосновательные разглашения и толкования» 4.

Особое беспокойство на конференции было выражено в связи с позицией Турции. В рескриптах А. М. Обрескову от 21/10 октября ему предписывалось не только выяснить, что намерена предпринять Порта в связи с ситуацией в Польше, но и «бесприметно и рачительно» смотреть за действиями французского, австрийского и саксонского послов в Константинополе, а главное «не жалеть ни стараний, ни трудов, чтоб турок не допустить до участия в польских делах» 5. Наконец, были отправлены письма в Польшу: примасу, сенаторам и воеводам.

Спустя месяц, 17/6 ноября 1763 г. в Варшаву послали «Общее наставление» Г. Кейзерлингу и Н. В. Репнину 7. Избрание нового польского короля, говорилось в нем, «есть случай наиважнейший существительного интереса нашей империи, в рассуждении как безопасности ее границ, так и наипаче еще ее особливых выгод для знатного участия в политической системе всей Европы и в ее генеральных делах». Так впервые было заявлено об официальных целях польской политики России, что опровергает мнение С. М. Соловьева, почти единодушно воспринятое последующей отечественной историографией о слабой и зависимой от России Польше, которая якобы должна была обеспечить безопасность западных русских границ. Такая цель, разумеется, присутствовала в наставлении, но она не являлась главной. Наибольшее значение, с точки зрения его авторов — Н. И. Панина и Екатерины II — имело «знатное участие в политической системе всей Европы», т. е. польская политика рассматривалась в Петербурге не как политика региональная (именно такая оценка наиболее характерна для русской историографии), а как средство европейской политики России.

Далее речь шла о конкретных задачах, поставленных перед послами: добиваться признания республикой императорского титула российских государей; утверждения сеймом восстановления Бирона на курляндском престоле; урегулирования вопроса о границе в соответствии с договором 1686 г. В частности, в Петербурге выдвигали претензии в отношении 988 кв. верст территории Речи Посполитой и по поводу одиннадцати городов по Днепру ниже Киева, которые по договору о Вечном мире должны были оставаться разоренными, но позже были заселены.

Российско-польские отношения, как заявляли авторы наставления, всегда были осложнены участием в них посторонней державы, так что России приходилось учитывать не только интересы республики, но и Саксонии, курфюрсты которой были избраны польскими королями в первой половине XVIII века. Это положение требовало, чтобы Россия следовала теперь новому правилу: «что когда Польша меньше имеет привязанного к себе постороннего интереса, тогда Россия может свободнее свои (интересы. — Б. И.) в ней производить в действо равно средством дружбы, как и средством сил своих». Это весьма многозначительное положение направлено не только против польско-саксонской унии, бывшей выражением суверенного права Речи Посполитой, но и против системы протектората великих держав над Польшей, который надлежало в соответствии с планами Петербурга заменить на протекторат только российский, насаждаемый «средством дружбы» и «средством силы». Наконец, последовательная реализация провозглашенного Н.И. Паниным правила должна была бы повлечь за собой полную международную изоляцию шляхетской республики.

Наставление предписывало послам, «чтобы право избрания не претворено было в право наследства яко в первую и наиважнейшую ступень по всем дальнейшим им (полякам. — Б. Н.) предосудительным переменам», причем имелась в виду неизменность формы правления, особенно сохранение liberum veto и неувеличение численности войск, «ибо, — писал Панин, — в том и состоят империи нашей знатные выгоды действовать в европейских делах».

Остается только гадать, о каких выгодах в европейских делах рассуждал Панин? Но очевидно, что речь здесь шла не о двусторонних российско-польских отношениях, а о Польше как об элементе отношений России с великими державами. Развитие этой идеи могло быть связано либо с укреплением позиций Польши как союзника или же ее ослабления как противника, либо с превращением западных и южных границ Речи Посполитой в передовой рубеж российской экспансии.

К этой мысли Н. И. Панин возвратился еще раз в декабре 1763 г. в связи с депешей Д. М. Голицына из Вены. Русский посол сообщал о своей беседе с В. Кауницем, в которой тот в частности убеждал посла не вводить русские войска в Польшу, так как никаких препятствий избранию русского кандидата со стороны других держав, по его словам, не предвиделось. По поводу рассуждений В. Кауница Н.И. Панин сделал на полях примечание для сведения императрицы. В сильно сокращенном виде оно приведено у С.М. Соловьева 8. Полностью оно звучало так: «Господин Кауниц суетно поставляет свои интересы равными с нашими в рассуждении Польши. Нет политика, который бы не знал великой разницы. Мы знатную часть наших областей имеем отделенную от областей польских (т. е. завоеванных у Польши. — Б. Н.), да и как в действиях генеральных дел, так и в защищении большей части наших собственных границ, мы потеряем треть своих сил и выгод, если Польша будет не в нашей зависимости. Венский же двор ничего во владении не имеет от польских земель, и еще республика по своему положению очень мало или ничего ему не служит, ни к его внешним делам, ниже к защищению его границ. Но графу Кауницу такое странное сравнение (России с Австрией. — Б. Н.) нужно было для того, чтоб свой силок способнее по сучкам развесить и тем себе предоставить вход и выход для всех обращений, каковы быть могут в польских делах» 9.

Примечание Н.И. Панина проливает некоторый свет на весьма туманные представления руководителей российской внешней политики о польских делах. Итак, в чем же состояли российские интересы? Они обусловливались наличием в составе России областей, отторгнутых ранее от Польши, что таило опасность, во-первых, в случае усиления Польши или ее участия в сильной антирусской коалиции, выдвижения ответных территориальных претензий. Во-вторых, дворянство этих областей (Лифляндии, Смоленской губернии и Украины) имело в составе России особый сословный и административный статус, обладало привилегиями, восходившими еще ко времени Сигизмунда Августа, что порождало в Петербурге опасения перед возникновением там сословного сепаратизма, которые нашли отражение в собственноручно написанной Екатериной II инструкции генерал-прокурору А.А. Вяземскому 10. Таким образом, Панин вполне недвусмысленно указывал на осознаваемую в России связь между политикой в Прибалтике и на Украине с польской политикой. Однако его беспокоило не только удержание под властью России занятых рубежей. Н. И. Панин писал, что зависимая Польша на треть увеличила бы силы России в генеральных делах. Мысль эта выражена в самой общей форме, но даже по ней можно судить, что о прежнем польском нейтралитете не могло быть и речи. «Зависимость», следовательно, в понимании Петербурга, означала для Польши полное подчинение ее внешней и внутренней политики интересам России. Оставалось, правда, неясным, каким образом и в каком виде это подчинение будет реализовано. И, наконец, последняя мысль Панина, что Австрию отличает от России отсутствие в ее составе захваченных у Польши земель, содержала в себе очень важный вывод: примирение России и Австрии в польских делах возможно на основе взаимных территориальных приобретений за счет Польши. Идея эта в примечании Панина еще не получила самостоятельного значения, но вместе с тем прозвучала достаточно определенно.

Далее в наставлении давались инструкции по избранию нового короля и называлась кандидатура Станислава Понятовского, подтверждались все прежние рескрипты о поддержке сторонников России в Польше, предписывалось объявить кандидату о намерении России возвести его на польский престол. При этом перед ним ставились весьма важные и многозначительные условия, которые мы приведем дословно: «Почему требует самая его честность и благодарность, чтоб он наши справедливые интересы и притязания <...> взял искренно на сердце, яко самое основание безопасности, мира, соседственной дружбы и доброго согласия между польскою республикой и нашею империею и нас бы теперь точно обнадежил в первый знак соответствия нашим благодеяниям, что он по возвышению на престол стараться будет, дабы все между нами и Польшею пограничные дела по справедливости и к нашему совершенному удовольствию окончились, как и во все время своего государствования интересы нашей империи собственными своими почитать, их остерегать и им всеми силами по возможности поспешествовать будет, нелицемерную и непременную сохранит к нам преданность и во всяком случае наши справедливые намерения подкреплять не отречется. Мы не можем думать, чтоб он не похотел дать таких нам обнадеживаний, ибо он яко честный и благородный сын отечества не может не чувствовать, что его возведением на престол мы спасаем его отечество от наижесточайшего подрыва их фундаментальных прав и законов, дражайшей их вольности, вырывая, так сказать, оное из бедственнейших обстоятельств времени, когда их корона подвергается наследственному праву, умалчивая о тех разных неудобствах и порабощениях, в которых оно находилось через многие лета от чужестранных правителей и от которых ныне оно спасается. Притом он может уверен быть, что когда мы такие наисильнейшие в роде человеческом опыты нашего доброхотства ему подаем, то уже конечно его нам обнадежение не выдет [вызовет] предзлонамеренных на них истолкований (sic!)» 11.

Можно вполне согласиться с Н. Д. Чечулиным, что, по крайней мере в этом месте, наставление было показано С. Понятовскому и Чарторыским, для чего собственно и был предназначен такой многословный и напыщенный текст. Адресованный в первую очередь будущему королю, а уже только потом российским послам, он поднимает две темы: о благодеяниях России, спасшей Польшу от «бедственнейших обстоятельств», и об обязательствах короля по отношению к российской императрице, которые сформулированы таким образом, что не могут быть расценены иначе как обязательства вассала по отношению к своему сюзерену. Поэтому, выступая совместно с Россией, литовский стольник и «фамилия» давали согласие на личную унию польской короны с русской императрицей, на зависимость, хотя бы и не оформленную юридически, будущего короля от Петербурга.

Однако на этом в России не намерены были останавливаться и выдвигали требования формального подчинения со стороны Польши, что предполагало установление со стороны России гарантии государственного строя Речи Посполитой и российского покровительства входе проведения королевских выборов. Для этого послам поручалось добиться от «благонамеренных магнатов» или же от самого примаса соответствующей просьбы, направленной в Петербург через специального посла.

В наставлении перечислялись также конкретные требования к республике, подлежащие удовлетворению на первом же сейме: об императорском титуле, о Курляндии, о создании комиссии для подтверждения Вечного мира 1686 г. и для решения пограничных вопросов, о возвращении беглых, о восстановлении прав православных в Польше. При этом текст наставления был составлен таким образом, что оставалось неясным, являются ли перечисленные требования к Речи Посполитой исчерпывающими или же обязательства нового короля по отношению к Екатерине II будут простираться и далее.

Наконец, в одиннадцатом пункте наставления говорилось, что если предписанные меры окажутся безуспешными и России придется «обнаженным мечом возводить или же и возведши, утверждать на престоле нами избранного короля, в таком случае, — писал Н. И. Панин, — мы уже не можем удовольствовать собственный интерес нашей империи предписанными вам в предыдущих статьях кондициями, и прежде ружья не положим, покамест не присоединим оным к нашей империи всю Польскую Лифляндию». Этот пункт сообщался только для сведения послов и должен был содержаться ими в секрете 12. Он особенно важен, так как не только проливает дополнительный свет на представления Екатерины II и ее окружения относительно статуса нового короля как ставленника России, который будет возведен на престол даже вопреки желанию поляков, но и на замечания Н. И. Панина в разговорах с В. Ф. Сольмсом на рубеже 1763—1764 гг. Тогда русский министр заявил прусскому послу, что даже если планы обоих дворов потерпят неудачу в Польше, то и в этом случае даром трудиться не придется, так как он (Панин) все наперед устроил. Однако в «Общем наставлении» ни о каких совместных шагах с Пруссией, в частности в вопросе территориальных приобретений от Польши, не говорилось ни слова.

В связи с отраженными в наставлении планами России по избранию нового польского короля обращает на себя внимание примечательное умолчание о прерогативах королевской власти в Польше. Если в Петербурге категорически возражали против увеличения войск Речи Посполитой и любых усовершенствований ее республиканского строя, особенно против ограничений прав вольного голоса, то в отношении короля запрет налагался только на введение наследственной монархии. Все же другие претензии польской оппозиции к «самовластному» правлению Августа III остались в наставлении Г. Кейзерлингу и Н. В. Репнину не упомянуты. Думается, что такое умолчание не было случайным. Вопрос о пределах власти нового короля и его взаимоотношениях с Петербургом должен был решаться позднее и в зависимости от удовлетворения требований России. Одно оставалось, по-видимому, непреложным — это добиться избрания своего кандидата и удерживать в случае необходимости его на престоле всеми доступными средствами вплоть до открытого применения военной силы.

К вопросу о статусе королевской власти в Польше Н. И. Панин обратился вновь при составлении секретного рескрипта в Варшаву от 11 февраля / 31 января 1764 г. по поводу промемории С. Понятовского. В рескрипте говорилось о согласии с мнением Г. Кейзерлинга и Н. В. Репнина, «что конечно интерес наш главнейший требует, дабы фундаментальные польские законы, следовательно, и основанные на оных королевские преимущества в ненарушимой целости сохранены были. И потому повелеваем Вам, как вы и сами собой чинить намерены были, употреблять ко времени и к стати все возможные способы <...> к подтверждению прочих всех королевских прав, ибо что нам пользы в таком короле, который бы всего лишен был, что же касается до первого пункта о субсидиях и о гарантированной королевской на престоле безопасности, то собою разумеется в последнем случае, что быв началом и орудием избрания нового короля как для собственной своей славы, так и для обязания его к нашей стороне вящими благодеяниями и отнюдь не оставим мы взять все меры к осторожности и спокойному его во владении утверждению и к доставлению ему еще не только общего от всех дворов признания, но и равномерной подпоры от союзников наших» 13. И в этом рескрипте, также как и в «Общем наставлении», мы сталкиваемся с той же двойственностью: с одной стороны, обещание всесторонней поддержки будущему королю и заверение, что Россия заинтересована в достаточно сильной королевской власти, а с другой — подтверждение незыблемости фундаментальных законов Речи Посполитой.

Цитируется по изд.: Носов Б.В. Установление российского господства в Речи Посполитой. 1756-1768 гг. М., 2004, с. 124-129.

Примечания

1. Сб. РИО. СПб., 1886. Т. 51. С 5-8.

2. Там же. С. 11-14.

3. Там же. СПб., 1877. Т. 20. С. 176-178.

4. Там же. СПб., 1886 Т. 51. С. 27-28.

5. Там же. С. 22-27.

6. Там же. С. 18-21.

7. Там же. С. 92-101.

8. Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Соловьев С. А/. Сочинения: В 16 кн. М., 1994. Кн. 13. Т. 25-26. С. 254.

9. АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 416. Л. 2 об.

10. Соловьев С. М. Указ. соч. С. 325.

11. Сб. РИО. СПб., 1886. Т. 51. С. 97.

12. Там же. С. 100.

13. Там же. С. 207-208; АВПРИ. Ф. 79. Оп. 6. Д. 839. Л. 27-28.