Старая Ниса

Каково же было положение дел в Несайе? Как уже отмечалось выше, представление, согласно которому селевкидская сатрапия Парфиена соответствовала району Ашхабада, а вторжение Аршака в Парфиену означало и захват парнами Старой и Новой Нисы 288, является ошибочным.

_________

288. Попытка связать с багирскими городищами раннеаршакидский монетный двор, помечавший часть своей продукции монограммой, составленной из греческих букв мю и тау [Sellwood, 1980. P. 20–24], не может быть признана удовлетворительной, так как ее автор исходил из априорного представления о том, что Парфия Аршака I охватывала и северные склоны Копет-Дага. О логических неувязках во взглядах Д. Селлвуда на эти монеты см. также: Galle, 1982. P. 179; Пилипко, 1987. P. 122; Alram, 1998. S. 367.

[237]

Между тем, именно на основе таких представлений все открытые на нисийских городищах сооружения и артефакты, датируемые после середины III в. до н.э., автоматически относились к Аршакидам [Крашенинникова, 1978. C. 122; Пилипко, 2001. C. 338; Pilipko, 2008. P. 46; Olbrycht, 2014a. P. 141]. Но если – при всех различиях между всеми исследователями – датировка городища не выходила за рамки аршакидской эпохи, то в интерпретации его основных сооружений – Здания с Квадратным залом (ЗКЗ), Башенного сооружения (БС), Сооружения с Круглым залом (СКЗ), Большого квадратного дома (БКД), Красного здания– единства явно не наблюдается. Различные ученые видели в этих объектах то усыпальницу Аршакидов, то дворец, то храм огня, то героон [Пугаченкова, 1949. C. 239–241; 1958. C. 93–102; 1978. C. 19–21; Кошеленко, 1966. C. 20–29; 1977. C. 52–65; Invernizzi, 2000. P. 15–23; 2001a. P. 203; 2011. P. 653–659; Grenet, 2015. P. 25–30].

На рубеже старого и нового тысячелетий новый импульс дискуссии придало появление двух монографий, вышедших из-под пера известного исследователя Старой Нисы В.Н. Пилипко [Пилипко, 1996; 2001]. В них он дал подробное обоснование своего взгляда на Старую Нису, как на династический культовый центр Аршакидов, возникший между серединой III века до н.э. и 150 г. до н.э. Мы вполне разделяем вывод автора о династическом культовом характере Старой Нисы, но при этом, как намкажется, повторное рассмотрение суммированного в работах В.Н. Пилипко богатейшего археологического материала и привлечение данных

[238]

нарративных и нумизматических источников позволяет прийти к совершенно иному заключению относительно хронологии и первоначального назначения старонисийского комплекса.

Еще в 2005 году нами была высказана идея о том, что Старая Ниса первоначально являлась династическим культовым центром Селевкидов, возникшим не позднее 250 г. до н.э. [Балахванцев, 2005б. C. 185]. Эта гипотеза обратила на себя внимание двух ведущих специалистов по данной проблеме – В.Н. Пилипко и К. Липполиса, которые посчитали, что столь ранняя дата возникновения памятника не имеет под собой достаточных оснований [Пилипко, 2007. C. 155; Lippolis, 2013a. P. 70, not. 1; 2014. P. 225, not. 22). Однако поскольку в их критике отсутствовала какая-либо аргументация, следует еще раз вернуться к этой теме, привлекая не использованные ранее данные. При этом необходимо оговорить, что мы собираемся проанализировать лишь те категории археологических источников (стены, базы колонн, керамика, остраконы, элементы архитектурного и скульптурного декора), которые существенны для темы предпринятого исследования.

Стены. В.Н. Пилипко полагает, что наиболее ранней постройкой Старой Нисы были ее внешние стены. Анализ особенностей конструкции стен Старой и Новой Нисы, а также аршакидских крепостей Геок-тепе, Игды-кала, Чакан-депе позволил автору нарисовать следующую картину развития фортификации в «Партаве». Первоначально самые древние крепостные сооружения этой области имели низкорасположенный внутристенный коридор. На более же поздних этапах развития от него отказались, и стрелковые галереи стали устраиваться на значительной высоте от основания. Поскольку в стенах Старой Нисы внутристенный коридор или был поднят на уровень второго яруса, или вообще отсутствовал, то крепостные укрепления на Старой Нисе сооружены

[239]

позднее, чем на Новой289, и их следует отнести не к раннеэллинистическому (конец IV – первая половина III века до н.э.), а к аршакидскому290 периоду [Пилипко, 2001. C. 137, 338–339].

Что можно заметить по данному поводу? Во-первых, утверждение В.Н. Пилипко о том, что крепостные стены – наиболее ранняя постройка Старой Нисы, не так очевидно, как это представляется самому автору. Действительно, о характере древнейших монументальных сооружений, существовавших на месте ЗКЗ и вокруг него, пока нельзя сказать ничего определенного. Но предположим даже, что они уже тогда имели культовый характер. Означает ли это, что возведению таких сооружений непременно должна предшествовать постройка крепостных стен? В Олимпии стена вокруг Альтиса была возведена только в последней трети IV века до н. э. [Wiesner, 1939. Sp. 79–80], хотя само святилище существовало к тому времени уже несколько столетий. Аналогичная картина наблюдается и в отношении святилища богини Гемитеи в Памфилии: храм и прилегающие к нему сооружения возникают ок. 350 г. до н.э., но были обнесены стенами лишь в III веке до н. э. [Mellink, 1962. P. 81–82]. Точно так же обстояло дело вбактрийском Сурх-Котале и хорезмийской Аяз-кале 3: крепостные стены вокруг обоих памятников появилась позже возведения последних [Schlumberger еt al., 1983. P. 19; Болелов, 1998. C. 130, 134]. Следует также обратить внимание и на то обстоятельство, что старонисийский холм расположен не более, чем в полутора километрах от Новой Нисы, окруженной мощными стенами и охраняемой многочисленным гарнизоном. В этих условиях стены вокруг Старой Нисы могли появиться и не сразу.

_________

289. Аналогичное мнение: Крашенинникова, 1978. C. 119.

290. О неправомерности отнесения начала аршакидского периода на Старой Нисе к середине III в. до н. э. см. ниже.

[240]

Во-вторых, вызывает недоумение утверждение В.Н. Пилипко (со ссылкой на Н.И. Крашенинникову) о наличии в основании стен Новой Нисы внутристенных коридоров. Последняя, напротив, подчеркивает, что «основание стены составляет мощное монолитное ядро высотой не менее 9–9,5 м», а внутристенный коридор с бойницами находился выше [Крашенинникова, 1978. C. 116, 118]. В-третьих, непонятно, почему В.Н. Пилипко ограничился привлечением данных по фортификации, происходящих только с территории «Партавы» 291, если сам автор отмечает, что старонисийский комплекс был создан эллинскими мастерами и в значительной мере чужд местной культуре [Пилипко, 2001. C. 250–254]. В таком случае более оправданным будет использовать данные по развитию фортификации и из других среднеазиатских областей, входивших в состав державы Селевкидов. Но тогда возникающая картина окажется значительно более сложной и неоднозначной, чем та, которая нарисована у В.Н. Пилипко.

Действительно, в эллинистический период внутристенная стрелковая галерея отсутствует и на маргианской Гяур-кале; причем, вместо нее под верхней стрелковой дорожкой располагались узкие помещения, перекрытые арочными сводами, которые использовались обороняющимися как укрытия. Внутристенные стрелковые галереи с бойницами появляются на Гяур-кале только в парфянский период во второй половине II в. до н.э. [Завьялов, 1999. C. 33–34] 292. Против понимания высоты расположения внутристенной стрелковой галереи в

_________

291. Заметим, что В.Н. Пилипко все-таки выходит за пределы «Партавы», используя для обоснования своих выводов материал из расположенной на Узбое Игды-калы.

292. В данном случае мы, кроме статьи, опираемся и на информацию, содержащуюся в личном письме В.А. Завьялова от 17 июня 2003 года.

[241]

качестве хронологического признака свидетельствует и фортификация Игды-калы. Три стены этой крепости, выходившие на относительно ровную каменную площадку, имели бойницы, расположенные на уровне «второго этажа», а в обращенной к глубокому каньону северо-восточной стене стрелковый коридор находился прямо на материке [Вайнберг, Юсупов, 1984. C. 24; Юсупов, 1986. C. 156–157]. Все это еще раз подтверждает тот вывод, что конструктивные особенности стен Старой Нисы не дают оснований для уточнения датировки объекта в пределах III века до н. э. и, естественно, никак не могут доказывать невозможность возникновения всего комплекса в селевкидский период 293.

Базы колонн. Все каменные базы колонн, обнаруженные в древнейших сооружениях Старой Нисы – портиках к юго-востоку от ЗКЗ [Пилипко, 1996. C. 15–16] и Красном Здании [Lippolis, 2009. P. 55] – относятся к одному и тому же типу баз со съемным тором и характеризуются следующими чертами: квадратный в плане двух- или трехступенчатый плинт и увенчанный небольшим цилиндрическим

__________

293. Ахиллесовой пятой рассуждений В.Н. Пилипко является игнорирование такого важного элемента любой фортификации как рельеф. Низкорасположенный внутристенный коридор отсутствовал на Старой Нисе не потому, что строители опасались применения осаждающими стенобитных орудий. Высота старонисийского холма над окружающей равниной достигает 9–15 м. [Пилипко, 2001. C. 132], поэтому для подвозки к стенам осадных башен с таранами пришлось бы сооружать насыпи соответствующей высоты с нормальным уклоном [Левина, 1949. C. 144]. Учитывая наличие цоколя и крутизну склона, создающего мертвое пространство [Куркина, 2002. C. 47], сооружать стрелковые бойницы в нижнем ярусе стены было бы просто бессмысленно.

[242]

пояском тор [Пилипко, 1996. Tабл. 9, 1–3; Lippolis, 2009. P. 56, fig. 7] 294. Наиболее близкие аналогии базам с двухступенчатым плинтом встречаются в храме Окса на Тахти-Сангине [Литвинский, Пичикян, 2000. Tабл. 40), а с трехступенчатым – в пропилеях Ай-Ханум [Bernard, 1973. P. 19, fig. 1].

Б.А. Литвинский, проанализировав развитие торовидных баз на территории Ирана и Средней Азии, показал, что базы со съемными торами должны датироваться промежуточным периодом между композитными ахеменидскими базами Западного Ирана (VI–IV века до н. э.) и эллинистическими базами Ай-Ханум (III–II века до н. э.), где торы выбиты вместе с постаментами, т. е. концом IV – самым началом III века до н. э. [Литвинский, Пичикян, 2000. C. 141–153]. Однако открытие монолитных баз с двухступенчатым плинтом в ахеменидском дворце в Караджамирли (Шамкирский район Азербайджана)295 показывает, что схема Б.А. Литвинского нуждается в определенной корректировке. Новые материалы позволяют говорить о сосуществовании композитных и монолитных баз в V–III вв. до н.э. Поэтому, учитывая даты бактрийских аналогий, базы из самых ранних построек Старой Нисы следует отнести к III веку до н. э. [Балахванцев, 2015ж. C. 103–104].

_____________

294. Аналогичные базы с двухступенчатым плинтом [Пилипко, 1996. Tабл. 31, 2–3] обнаружены и в относящемся ко второму этапу существования ЗКЗ помещении 7 [Пилипко, 1996. C. 86, табл. 5], а также – в «Восточном» здании [Lippolis, 2013b. P. 112].

295. Нам самим довелось расчищать эти базы в портике [Балахванцев,2017. Pис. 8] и жилых помещениях дворцового комплекса в 2011 и 2013 гг. Заметим, что данная находка позволяет по-новому взглянуть на дискуссию о возрасте баз из пропилеев Ай-Ханум [Пичикян, 1991. C. 215–217] и датировать их III веком до н. э.

[243]

Керамика и остраконы. В настоящее время открытые на Старой Нисе керамические комплексы играют важную роль при определении хронологии всего памятника. Так, еще Н.И. Крашенинникова отнесла возникновение СКЗ ко II в. до н.э. на основе обнаруженной под полом здания и в его первой промазке керамики этого времени [Крашенинникова, Пугаченкова, 1964. C. 125]. В свою очередь, В.Н. Пилипко датировал по керамике, происходящей из мусорных сбросов возле ЗКЗ и БС, крупный ремонт, осуществлявшийся на двух этих объектах в I в. до н.э. [Пилипко,2001. C. 305]. Но на чем основаны датировки самой керамики?

В.Н. Пилипко датирует керамику из мусорных сбросов на основе сопоставления ее с материалами из ямы Северного винохранилища и находкой вместе с ней остраконов, идентичных остраконам Северного комплекса. По поводу последних можно привести авторитетное мнение В.А. Лившица: «Что касается парфянских остраков из развалин зданий Центрального комплекса, найденных В.Н. Пилипко, А. Бадером и В.М. Массоном, установить их дату трудно, так как они, в отличие от остраков из винохранилищ, не датированы по аршакидской эре. Среди 2752 остраков из винохранилищ есть два, датируемых серединой II в. до н.э., все остальные – I в. до н.э. и первые два десятилетия I в. н.э. По палеографии остраки из Центрального комплекса не отличаются от них, так что их можно датировать либо II в. до н.э., либо I в. до н.э. – началом I в. н.э.» 296.

Таким образом, более правильным будет расширить датировку данного керамического комплекса за счет II века до н. э. 297. Но тогда и дата ремонта ЗКЗ и БС вполне может быть сдвинута во II веке до н. э. При этом необходимо иметь в виду, что Центральный комплекс Старой Нисы до

___________

296. Личное письмо В.А. Лившица от 3 июля 2003 года.

297. Заметим, что ранее теоретическую допустимость подобной датировки признавал и В.Н. Пилипко [Пилипко, 1996. C. 68].

[244]

ремонта функционировал, как минимум, несколько десятилетий. Наконец, весьма важным является то обстоятельство, что в мусорном сбросе у основания ЗКЗ и в слое, подстилающем СКЗ, встречаются чаши со ступенчатым перегибом стенки и отогнутым наружу венчиком [Пилипко, 1996. C. 68], которые выходят из употребления к I веку до н.э. [Крашенинникова, 1978. C. 118]. Поскольку весь Центральный комплекс возводился одновременно298, и так как однотипная керамика в одном случае (СКЗ) дает нам дату строительства, а в другом (ЗКЗ) – дату ремонта, то получается весьма странная картина, когда строительство одной части Центрального комплекса шло практически параллельно с ремонтом другой. Все это заставляет по меньшей мере поразмышлять, не следует ли отнести terminus post quem для возникновения данного вида чаш и, соответственно, для возведения Центрального комплекса хотя бы к середине – второй половине III века до н.э.?

Скульптура. Поскольку глиняная скульптура появилась в ЗКЗ иСКЗ уже на первом этапе их функционирования [Крашенинникова, Пугаченкова, 1964. C. 125; Пилипко, 2001. C. 189, 249, 262], то датировка скульптурных фрагментов позволяет датировать и сооружение всего Центрального комплекса. Наиболее интересные перспективы в этом плане открывает анализ обнаруженных в «Белой комнате» ЗКЗ двух глиняных голов [Пилипко, 1989а. C. 167–177; 1996. C. 142–145], особенно одной из них, увенчанной шлемом исключительно хорошей сохранности

_______________

298. Впрочем, К. Липполис усомнился в абсолютной одновременности ЗКЗ и БС, между которым нет прямой связи [Lippolis, 2011. P. 218]

[245]

[Балахванцев, 2017. Pис. 9]. В.Н. Пилипко, приведя ряд аналогий 299 [Балахванцев, 2017. C. 89, рис. 10], определил нисийский экземпляр как гибрид беотийского и аттического шлемов и отнес его ко II веку до н. э. 300.

Однако и это определение, и данная датировка вызывают серьезные сомнения в их истинности. Прежде всего, представляется неоправданной предпринятая В.Н. Пилипко попытка сближения шлема из Старой Нисы со шлемами греко-бактрийского царя Менандра (ок. 160–145 гг. до н.э.) и гиганта Отоса с Пергамского алтаря (175–150 гг. до н.э.). Дело в том, что наиболее плодотворным и оправданным в методическом отношении является лишь такое сравнение артефактов, которое проводится среди объектов, относящихся к одному и тому же типу. Но если нисийский шлем явно относится к числу аттических с козырьком [Waurick, 1988. S. 169–173], или, по терминологии П. Динциса, псевдоаттических [Dintsis, 1986. S. 274], то шлем на монетах Менандра является беотийским [Dintsis, 1986. S. 9, 18; Литвинский, 2001. C. 353] 301. Что же касается пергамского экземпляра, то, при сравнении его с нисийским, сходство наблюдается лишь в отношении формы каски; однако, если нисийский шлем имеет

__________

299. Как указывает сам В.Н. Пилипко, датировать находку по ее стратиграфическому положению не представляется возможным [Пилипко, 1989а. C. 168].

300. Аналогичное мнение по поводу глиняной скульптуры ЗКЗ и СКЗ в целом: Colledge, 1987. P. 153; Invernizzi, 1998. P. 12; 2001с. P. 147. П. Бернар отмечал, что голова в шлеме может датироваться III в. до н.э. [Bernard, 1994. P. 499, not. 48].

301. Отметим также две, отсутствующие на прорисовке В.Н. Пилипко, детали: шлем Менандра сбоку имеет бычий рог и ухо, а значительная часть тульи покрыта бугорками [Mørkholm, 1991. № 641; Bopearachchi, Aman ur Rahman, 1995. № 307, 363–389].

[246]

гребень и нащечники, то пергамский (как и греко-бактрийский) их начисто лишен.

По поводу других приведенных самим В.Н. Пилипко аналогий нисийскому шлему можно заметить следующее. Определенным сходством с нисийским обладает шлем, изображенный в северном люнете гробницы Лисона и Калликла (Македония), который датируется в достаточно широких пределах между 250 и 150 гг. до н.э. 302 Однако пользоваться этой аналогией можно лишь с большой осторожностью, так как типовая принадлежность шлема является спорной [Dintsis, 1986. S. 289; Waurick, 1988. S. 169–173; Дедюлькин, 2016. C. 173]. К тому же нельзя закрывать глаза – даже с учетом условности изображения [Дедюлькин, 2016. C. 169, 173] – на те черты, которые отличают этот шлем от нисийского: тулья македонского шлема имеет удлиненную эллипсовидную форму, а его поля расположены в одной горизонтальной плоскости.

Такую же осторожность следует проявить и в отношении бронзового шлема, обнаруженного в составе клада у села Бубуй 303 и датирующегося либо концом IV – первой половиной III века до н. э. [Рабинович, 1941. C. 157, прим. 3], либо последней четвертью III – первой половиной II века до н. э. [Дедюлькин, 2016. C. 182]. Дело в том, что хотя шлем из Бубуя принадлежит к числу аттических с козырьком [Waurick, 1988. S. 170], рассматривать его в качестве прямой аналогии нисийскому

__________

302. См. приведенную у П. Динциса литературу [Dintsis, 1986. S. 146]. В настоящее время этот шлем чаще относят к III в. до н.э. Так, С. Миллер предлагает дату ок. 200 г. до н.э. [Miller, 1993. P. 92], а М. Андроникос – 250 г. до н.э. [Ginouvès, 1994. P. 178].

303. Учитывая существование нескольких вариантов произношения данного топонима [Карнаух и др., 2016. C. 226], мы приводим тот, который уже давно утвердился в литературе.

[247]

нельзя 304. Назатыльники бубуйского и нисийского экземпляров сильно отличается друг от друга. Кроме того, по бокам шлема над ухом имеются небольшие, выдающиеся вперед и вниз острые выступы [Рабинович, 1941. C. 157].

Большое сходство наблюдается между шлемом из Старой Нисы и двумя бронзовыми шлемами, происходящими с острова Мелос, один из которых хранится в Лувре [Балахванцев, 2017. Pис. 11], а другой – в Государственных музеях Берлина [Балахванцев, 2017. Pис. 12]. Оба шлема датируются первой половиной III в. до н.э. [Dintsis, 1986. S. 277, № 216, 217]. К сожалению, и парижский, и берлинский экземпляры лишены нащечников. Круг привлекаемых аналогий можно расширить за счет еще двух аттических шлемов с козырьком из Продроми (Эпир), которые сначала датировались 350–325 гг. до н. э. [Choremis, 1980. P. 15–16, 18], а потом – рубежом IV–III в. до н.э. [Rakatsanis, Otto, 1980. S. 57; Dintsis, 1986. S. 275–276, № 213, 214]; изображения шлема упавшего гоплита с саркофага амазонок из Тарквиний, относящегося к последней четверти IV века до н. э. [Коннолли, 2001. C. 69] 305; изображения на свинцовом жетоне, найденном при раскопках Агоры Афин [Kroll, 1977. Pl. 40, 1], который датируется около середины III века до н.э. [Kroll, 1977. P. 141; Camp, 1986. P. 120]. Особое внимание следует обратить на многочисленные изображения подобных шлемов на монетах Селевка II [Houghton, Lorber, 2002a. № 691, 700, 705,

________

304. Исследователи разграничивают шлемы группы «Мелос», которые являются ближайшими аналогиями нисийскому экземпляру, и типологически отличные от них шлемы из Бубуя, Орджоникидзе, Апостолиди, Грушевского могильника, Гавани [Waurick, 1988. S. 170; Алексинский, 2008. C. 47].

305. К сожалению, изображенная на торце саркофага фигура упавшего гоплита дана в таком ракурсе, что назатыльник шлема виден не полностью.

[248]

732, 736, 737, 765, 812, 817–819, 832]. Некоторые из них [Houghton, Lorber,2002a. № 659–663] датируются 246–242 гг. до н.э. и наглядно свидетельствуют о широком распространении аттических шлемов с козырьком уже в середине III в. до н.э.

Но максимальным сходством с нисийским экземпляром обладает хранящийся в Эрмитаже железный шлем с серебряными украшениями [Балахванцев, 2017. Pис. 13], найденный в 1834 году в Керчи [Рабинович, 1941. C. 152–154; Dintsis, 1986. S. 276, № 215; Алексинский, 2008. C. 31–70]. Сходство между двумя шлемами прослеживается не только на уровне основных элементов конструкции (назатыльник и козырек опускаются вниз, тулья имеет сфероидную форму, шлем увенчан спускающимся на затылок мощным гребнем), но и в деталях. Следует подчеркнуть, что данное наблюдение, сделанное в 2005 году [Балахванцев, 2005б. C. 179], нашло полную поддержку у Д.П. Алексинского, посвятившего специальное исследование керченскому экземпляру [Алексинский, 2008. C. 68, прим. 179].

Что же касается вопроса датировки, то для шлема из Керчи предлагались следующие даты: III в. до н.э. [Блаватский, 1954. C. 83], начало III в. до н.э. [Рабинович, 1941. C. 152], первая половина III века до н.э. [Dintsis, 1986. S. 276; Waurick, 1988. S. 171; Виноградов, 1997. C. 75; Алексинский, 2013. C. 61] 306. Исследователи, занимавшиеся сопутствовавшим шлему инвентарем, относят само захоронение к началу третьей четверти III в. до н.э. (Pfrommer, 1990. P. 278–279; Трейстер, 2010б.

__________

306. Применение при золочении серебряных накладок на шлеме не химического метода, а плакировки также свидетельствует в пользу ранней даты [Алексинский, 2008. C. 45; ср.: Балахванцев, Яблонский, 2006. C. 103].

[249]

C. 597–600], хотя найденная в гробнице керамика допускает и более раннюю дату 307.

Поэтому, принимая во внимание все приведенные выше аналогии, голову в аттическом шлеме с козырьком из Старой Нисы следует отнести к первой половине – середине III века до н.э., но никак не позже. Это, в свою очередь, свидетельствует о том, что здания со скульптурой из необожженной глины появились на Старой Нисе еще в первой половине III века до н. э.

Архитектурный декор. В ходе раскопок Красного Здания итальянские археологи обнаружили, что цоколь его северного фасада облицован каменными плитами, орнаментированными цепочкой

____________

307. В июне 2005 и октябре 2015 гг. в Эрмитаже нам удалось поработать с обнаруженной вместе со шлемом чернолаковой пеликой и пиксидой. Пиксиду по аналогиям с афинской Агоры [Rotroff, 1997. № 1229. Fig. 75, pl. 90] можно отнести ко второй [Kotitsa, 1996. S. 38–39, 193] или даже к первой четверти III в. до н.э. [Rotroff, 1997. P. 362]. По мнению Ю.И. Ильиной, потертость росписи на пиксиде объясняется не только продолжительностью использования, но и плохим качеством белой краски, которой был выполнен рисунок. Что же касается пелики, то по таманским аналогиям ее можно датировать последней четвертью IV в. до н.э. [Kopcke,1964. S. 72, № 142]. Добавим, что орнамент на горлышке, имитирующий ожерелье с подвесками, выходит из употребления во второй четверти III в. до н.э. [Rotroff, 1997. P. 59, ill. 1, 46]. Однако, по мнению Ю.И. Ильиной, само отнесение пелики, хранящейся в Эрмитаже под номером П.1834.24, к комплексу гробницы у Карантинного шоссе вызывает сомнения. Поэтому до окончательного прояснения этого вопроса пелику из анализа лучше исключить, а погребальный комплекс датировать приблизительно серединой III в. до н. э.

[250]

бочковидных бусин по верхней кромке и отходящими от нее вертикальными каннелюрами [Lippolis, 2004. Fig. 6–8, tav. IX; 2009. P. 56, fig. 6]. Фрагменты аналогичной облицовки находили и ранее, в процессе исследования ЗКЗ и БС [Пилипко, 1996. Tабл. 31, 4, 7]. Нисийские пластины являются несколько упрощенной и перевернутой на 180 градусов копией карнизов дверных проемов, окон и ниш Персеполя [Schmidt, 1953. P. 222, pl. 128B, 191A, 204A). Копирование отдельных фрагментов каменного убранства дворцов Персеполя было распространено в Иране и в эллинистическую эпоху [Klose, Müseler, 2008. Farbtaf. 4], и при ранних Сасанидах [Луконин, 1977. C. 142], однако архитектура древней столицы вряд ли могла повлиять на зодчих Старой Нисы в 160–120 годы до н. э., когда независимая в это время Персида была отделена от парфян территорией, крайне враждебной по отношению к последним державы Селевкидов. Более подходящим временем для такого влияния являются эпохи, когда области, в которых расположены оба комплекса, входили в состав одной державы. Аршакиды установили контроль над Персидой только при Митридате II 308, но последняя четверть II в. до н.э. кажется слишком поздней датой для возведения Красного Здания. Поэтому более предпочтительным выглядит вариант создания этого памятника при Селевкидах в III веке до н.э.

Селевкидский якорь.

_________

308. Иногда, ссылаясь на влияние парфянской иконографии на чеканку Вадфрадада IV, захват Персиды приписывают Митридату I и датируют ок. 141 г. до н.э. [Engels, 2013. P. 80]. Однако поскольку в 140–120-х гг. до н.э. парфянам сначала пришлось вести ожесточенную борьбу за Вавилонию с Харакеной и Элимаидой [Potts, 1990. P. 387–391], а затем отражать натиск саков [Debevoise, 1969. P. 35–38], любая дата завоевания Персиды ранее конца 20-х гг. II в. до н.э. выглядят маловероятной.

[251]

Уже в ходе первых раскопок на Старой Нисе были обнаружены терракотовые плиты («метопы») с изображениями селевкидского якоря [Пилипко, 2001. C. 28, рис. 16]. Позднее стало ясно, что они использовались в архитектурном оформлении ЗКЗ и БС [Пилипко, 2001. C. 239]. Однако с самим якорем такой ясности не наблюдается до настоящего времени.

Так, первый раскопщик Старой Нисы А.А. Марущенко, считавший, что открытые им артефакты относятся к парфянской эпохе [Пилипко, 2001. C. 13], осмыслил якорь как «весы» зороастрийского бога справедливости Рашна [Чунакова, 2004. C. 189] для взвешивания душ людей [Марущенко, 2001. C. 409, 411]. М.Е. Массон назвал «якорь» мнимым и сравнил его с эмблемой культа Атаргатис [Массон, 1949. C. 44]. Г.А. Пугаченкова утверждала, что старонисийский якорь «несколько напоминает» якорь на монетах Селевка I Никатора и видела в нем демонстрацию генеалогических связей между Аршакидами и Селевкидами и, одновременно, родовую тамгу Аршакидов [Пугаченкова, 1949. C. 219; 1958. C. 97]. Аналогичного мнения первоначально придерживался и Г.А. Кошеленко [Кошеленко, 1977. C. 60], который впоследствии признал в якоре бесспорно селевкидский символ [Бонгард-Левин, Кошеленко, 2005. C. 143, прим. 68].

Так что же изображал знак на «метопах» из Старой Нисы? Следует обратить внимание на два важных момента: во-первых, веретено старонисийского якоря расширяется в центре; во-вторых, обращенные вверх лапы якоря доходят как раз до этого места [Балахванцев, 2017. C. 92, рис. 14]. Поскольку точно такие же черты характерны для изображений селевкидского якоря [Pfrommer, 1993. P. 23], то иконография недвусмысленно свидетельствует о том, что якорь из Старой Нисы принадлежит к их числу.

Но каким образом селевкидский якорь мог попасть в династический культовый центр Аршакидов, которым обычно считают Старую Нису? Х.

[252]

фон Галль связывал использование селевкидского якоря с появлением при парфянском дворе селевкидской принцессы [Gall, 1980. S. 249]. М. Пфроммер также признавал роль междинастических браков и считал, что в данном случае селевкидский якорь выражает претензию Аршакидов на селевкидское наследство [Pfrommer, 1993. P. 25, 26, 82, not. 254; ср. Лапшин, 1999. C. 83]. Существует предположение, что селевкидский якорь был заимствован парфянами как один из символов царской власти и в течение долгого времени присутствовал на аршакидских монетах [Пилипко, 2000. C. 111; Invernizzi, 2007. P. 172; 2011. P. 660; Kosmin, 2014. P. 257, 356, not. 25).

Однако ни с одним из этих объяснений невозможно согласиться. Дело в том, что селевкидский якорь сначала был, как свидетельствуют античные авторы (App. Syr. 286–287; Iust. XV. 4. 4–9), личным символом Селевка I. Уже с 311 г. до н.э. он появляется на монетах, выпущенных им в Вавилонии [Houghton, Lorber, 2002a. P. 5–6]. Значение этого символа было хорошо понятно и сторонникам, и противникам Селевка: именно поэтому во время борьбы за Вавилонию по приказу Антигона Одноглазого и Деметрия Полиоркета ненавистный им знак выскабливали с монет. После смерти Селевка I якорь превратился в эмблему основанной им династии [Babelon, 1890. P. VII–VIII; Mc Dowell, 1935. P. 30, 163–164; Newell, 1941. P. 192–193].

Селевкидский якорь присутствовал в чекане Селевка I [Houghton, Lorber, 2002a. P. 22, 62, 64, 76, 88, 99, 101, 102, 106, 107, 474], Антиоха I [Houghton, Lorber, 2002a. P. 135, 138–139, 147], Антиоха II [Houghton, Lorber, 2002a. P. 189], в период междуцарствия в 246–244 гг. до н.э. [Houghton, Lorber, 2002a. P. 228], Селевка II [Houghton, Lorber, 2002a. P. 244, 273], Антиоха III [Houghton, Lorber, 2002a. P. 414, 469], Селевка IV [Houghton et al., 2008. P. 26], Антиоха IV [Houghton et al., 2008. P. 56, 60, 69, 78], Деметрия I [Houghton et al., 2008. P. 205], Александра I Балы [Houghton

[253]

et al., 2008. P. 233–234, 251, 255], Деметрия II Никатора [Houghton et al., 2008. P. 265, 288–289, 292], Антиоха VI [Houghton et al., 2008. P. 328–329], Антиоха VII [Houghton et al., 2008. P. 392], Александра II Забины [Houghtonet al., 2008. P. 452–453, 454].

Он активно использовался на печатях должностных лиц [Mc Dowell,1935. P. 33–34, 127; Canali De Rossi, 2004. P. 80] и при надчеканке как чужеземной, так и собственно селевкидской монеты, вновь пускаемой в обращение [Seyrig, 1958. P. 190, 196; Kritt et al., 2000. P. 95; Houghton, Lorber, 2002b. P. 47–50, 51–54, 56, 57, 61, 62, 63, 66–71]. Наличие селевкидского якоря на эталонах веса Селевка VI и Антиоха X [Weiss, Ehling, 2006. S. 370, abb. 2, 3] свидетельствует о том, что он сохранял свое значение династического символа вплоть до падения Селевкидов.

Мог ли подобный символ заимствоваться другими эллинистическими династиями? В III–II вв. до н.э. селевкидские принцессы не раз вступали в династические браки с представителями правящих домов Египта, Македонии, Пергама, Каппадокии, Софены и Понта309. Так, Антиох I Сотер выдал свою дочь Стратонику за наследника македонского трона Деметрия (Ios. Ap. I. 207). Представительница династии Селевкидов Антиохида стала матерью Аттала I Пергамского (Strab. XII. 4. 2). Дочь Антиоха III Клеопатра Сира вышла замуж за Птолемея V (Polyb. XXVIII. 20. 9). Селевк IV отдал свою дочь Лаодику в жены последнему македонскому царю Персею (Polyb. XXV. 4. 10). Однако ни один из этих браков так и не привел к заимствованию селевкидского якоря монетным чеканом данных стран.

Но как быть с имеющимися в литературе [Mørkholm, 1991. P. 178; Kosmin, 2014. P. 257] упоминаниями о заимствовании селевкидского якоря царями Греко-Бактрии, Элимаиды, Харакены и Иудеи? Начнем с Евтидема

________

309. О браках с иранскими династами см. выше, глава 3.

[254]

Бактрийского. Присутствие селевкидского якоря на одном из выпусков его бронзы объясняется тем, что в 206 г. до н.э. он был вынужден признать номинальную зависимость от Антиоха III Великого [Holt, 1999. P. 132; Kritt et al., 2000. P. 97].

На лицевой стороне монет царя Элимаиды Камнискира II и его супруги Анзазе, выпущенных в 80–70 гг. до н.э. в Селевкии на Гедифонте, действительно встречается изображение якоря [Sellwood, 1983. P. 307, pl. 11, 12; Варданян, 1986. C. 101, табл. I, 1; Vardanian, 1997. P. 161], однако считать его селевкидским нельзя. У данного экземпляра нет утолщения в центральной части веретена, а лапы якоря имеют вид слабоизогнутой дуги. Кроме того, отсутствует такая необходимая – и всегда представленная у селевкидского – часть якоря, как рым, т.е. кольцо, соединяющее веретено с якорной цепью. Что же касается символа, помещенного на монетах последующих правителей Элимаиды [Sellwood, 1983. Pl. 12, 3–11; Варданян, 1986. Tабл. I, 3–12, II, 13–15; Vardanian, 1997. P. 161], то он, безусловно, якорем не является 310.

Наконец, «якорь» на бронзовых монетах Гиспаосина не следует воспринимать как попытку бывшего селевкидского наместника представить себя законным наследником прежних сюзеренов [Kosmin, 2013a. P. 71], или даже как претензию на талассократию 311. Из-за сходства с элимаидским символом его вообще нельзя считать селевкидским [Le Rider, 1959. P. 231, not. 7].

_________

310. О селевкидском якоре на сузианском халке первого царя Элимаиды Камнискира I см. ниже прим. 315.

311. Харакена владела Бахрейном и другими островами в Персидском заливе [Gatier et al., 2002. P. 223–226], а также играла важную роль в морской торговле [Gregoratti, 2011. P. 214–215].

[255]

Нам известны только два случая использования селевкидского якоря другими государствами, причем, ни один из них не связан с династическими браками. Действительно, появление селевкидского якоря на афинском серебре «нового стиля» все исследователи трактуют как знак признательности со стороны Афин за оказанные Селевкидами благодеяния. М. Томпсон отнесла афинское серебро с селевкидским якорем к 166/5 г. до н.э. и видела в нем выражение благодарности Антиоху IV [Thompson, 1961. P. 606]. Позднее Х. Хабихт датировал этот выпуск 134/3 г. до н.э., увязав его с эвергетизмом Антиоха VII Сидета [Хабихт, 1999. C. 242]. На бронзовых монетах иудейского царя Александра Янная (103–76 гг. до н.э.) селевкидский якорь [Regev, 2013. Pl. 4] употреблялся как знак продолжения традиции иерусалимского чекана Антиоха VII Сидета [Houghton et al., 2008. P. 392]. Одновременно он воспринимался как символ власти и успеха [Regev, 2013. P. 214] 312.

Что можно заметить по поводу утверждений о существовании династических браков между Аршакидами и Селевкидами? Прежде всего, следует отметить ошибку Г.А. Пугаченковой, которая приводит женитьбу «Орода на дочери Антиоха» в качестве примера браков парфянских царей с принцессами из дома Селевкидов [Пугаченкова, 1949. C. 219]. В действительности Ород II женился на дочери царя Коммагены Антиоха I Теоса Филоромея (Dio Cass. XLIX. 23. 4). Династия коммагенских правителей возводила свое происхождение к знатному иранскому роду Оронтидов [Балахванцев, 2014б. C. 307], поэтому причислять коммагенскую царевну к Селевкидам нет никаких оснований.

_________

312 Трактовка употребления селевкидского якоря в качестве своеобразной компенсации за отсутствие у Хасмонеев власти на море [Regev, 2013. P. 214] представляется абсолютно произвольной.

[256]

После исключения этого аргумента в нашем распоряжении не остается ни одного факта, свидетельствующего о заключении династических браков между двумя правящими домами: ведь нельзя же относить к таковым вынужденную313 женитьбу попавшего в парфянский плен Деметрия II Никатора на царевне Родогуне, сестре Фраата II (App. Syr. 356; Iust. XXXVIII. 9. 3). Действительно, династический брак заключается между представителями двух правящих фамилий как средство скрепления военного и (или) политического союза. Но находившийся в парфянском плену Деметрий не мог в тот момент представлять не только дом Селевкидов, но даже и самого себя. По той же самой причине нельзя считать династическим браком и женитьбу Фраата II на дочери Деметрия II Лаодике, захваченной парфянами после разгрома Антиоха VII Сидета (Iust. XXXVIII. 10. 10; Porphyr. FGrH 260 F 32.20).

Что же касается изображения якоря на парфянских монетах, то с этим дело обстоит следующим образом. На первых аршакидских сериях, выпущенных Аршаком I и Аршаком II, якоря нет. Его нет также на монетах Митридата I, Фраата II и Артабана I. Якорь появляется только на реверсе сузианских халков при Митридате II: сначала в 117/6 г. до н.э. [Le Rider, 1965. P. 86/122, Sellwood, 1980. P. 66/23.9; Assar, 2006b. P. 151], а затем в 112/1 г. до н.э. [Le Rider, 1965. P. 88/128, Sellwood, 1980. P. 75–76/26.30; Assar, 2006b. P. 151] 314. Но можно ли трактовать два эти случая как знак назревающих серьезных изменений в парфянской государственной идеологии и пропаганде?

_________

313. Об этом красноречиво свидетельствуют две совершенные Деметрием попытки побега (Iust. XXXVIII. 10. 4–9).

314. В последнем случае якорь изображен с обвивающим его дельфином. Такой же тип реверса известен в чекане индо-греческого царя Никия. См.: Bopearachchi, 1991. P. 312.

[257]

Для правильного понимания данного факта необходимо учесть, что в Сузах, начиная с захвата города царем Элимаиды Камнискиром I в 147 г. до н.э., ежегодно или почти ежегодно стал меняться тип оборотной стороны местных халков [Le Rider, 1965. P. 389]. Г.А. Кошеленко объяснил это тем, что выпуск сузианской меди осуществлялся хоть и от имени царя, но самим полисом [Кошеленко, 1972. C. 100]. Таким образом, право выбора типа изображения лежало не на царских чиновниках, а на ответственных за выпуск медной монеты городских магистратах. Поэтому присутствие якоря в двух сузианских выпусках свидетельствует не о заимствовании парфянами селевкидской символики, а, скорее, о легкой фронде, которую могли позволить себе граждане Суз по отношению к Аршакидам 315.

Можно ли считать селевкидским якорем фигуру, находящуюся позади головы царя на лицевой стороне драхм и дихалков Синатрука [Sellwood, 1980. P. 103/34.2–9]? Д. Селлвуд так и не смог однозначно определить, является ли она «якорем» или это символ богини дождя, характерный для выпусков Элимаиды [Sellwood, 1980. P. 101]. Однако сравнение этой фигуры с настоящим селевкидским якорем показывает, что между ними нет ничего общего. Действительно, у «якоря Синатрука» отсутствуют оба штока и утолщение в центре веретена, а расположение горизонтального элемента не позволяет воспринимать его в качестве якорных лап.

Только в правление Орода II (ок. 57–38 гг. до н.э.), когда Селевкиды уже сошли с исторической сцены, якорь, который лишь с натяжкой 316 можно признать селевкидским, начинает систематически употребляться на

_____________

315. Появление селевкидского якоря на халке Камнискира I [Le Rider, 1965. P. 76/86] объясняется аналогичным образом.

316. На якоре, изображенном на парфянских монетах, отсутствует утолщение в центре веретена.

[258]

реверсе драхм и дихалков, битых в Михрдаткирте (Старой Нисе) и на других восточных монетных дворах [Sellwood, 1980. P. 150/47.29–34, 153/48.6–12, 155/48. 22–23). Учитывая, что к этому времени комплекс на Старой Нисе уже давно сложился, монеты Орода никак не могли повлиять на появление «метоп» с селевкидским якорем.

А. Инверницци, вопреки всем приведенным выше данным, настаивает на том, что парфяне заимствовали селевкидский якорь в ряду других символов, как, например, омфал с реверса селевкидских монет [Invernizzi, 2011. P. 660, not. 34]. Не говоря уже о крайней странности подобного рода «аргумента», когда одно заимствование «доказывает» другое, заметим, что наш итальянский коллега не обратил внимания на колоссальную разницу в символике двух этих объектов. В самом деле, в отличие от селевкидского якоря, который был политическим символом, присущим только данной династии, омфал являлся символом религиозным, одним из атрибутов культа Аполлона. Поэтому не удивительно, что, кроме чеканки Селевкидов 317, он встречается на монетах Дельф [Mørkholm, 1991. № 204], критского Херсонеса [Mørkholm, 1991. № 226], Пафоса [Mørkholm, 1991. № 62], Кизика [Mørkholm, 1991. № 274a, b], Халкедона [Mørkholm, 1991. № 496, 497], Синопы [Mørkholm, 1991. № 455]. Точно также его заимствование и использование парфянами означало не более чем дружественный жест в сторону эллинских подданных Аршакидов 318.

__________

317. Следует вспомнить, что наиболее распространенными типами в державе Селевкидов были отнюдь не монеты с омфалом, а тетрадрахмы и драхмы Александра Македонского. Среди драхм на их долю приходилось почти 95% [Le Rider, 1994. P. 470].

318. Вместе с тем, сам характер использования священного камня в аршакидской чеканке, в которой омфал заменил собой трон-дифрос в качестве сиденья для парфянского лучника (Аршака), может быть, даже помимо желания Митридата I [Sellwood, 1980. P. 29], продемонстрировал всю «глубину» провозглашенной этим царем политики филэллинизма.

[259]

Но заимствование Аршакидами селевкидского якоря могло произойти только в случае коренных изменений в обосновании права этой династии на власть, которое теперь основывалось бы не на завоевании, а на претензии на наследство Александра и Селевка. Естественным выражением этих изменений должно было стать появление селевкидского якоря не просто на стенах сооружений Старой Нисы, а на реверсе аршакидских драхм с соотвествующим исчезновением с них парфянского лучника. Этого, как известно, не произошло.

Таким образом, гипотеза о восприятии парфянами селевкидского якоря уже во II веке до н.э. в качестве символа царской власти лишается какой-либо фактической основы и повисает в воздухе. Поэтому единственным возможным объяснением использования «метоп» с изображением селевкидского якоря на стенах ЗКЗ и БС является признание того, что Старая Ниса возникла как династический культовый центр Селевкидов [Балахванцев, 2003. C. 26; 2005б. C. 185; 2015е. C. 85; 2015ж. C. 107] 319.

Проведенный анализ источников и полученные промежуточные результаты позволяют прийти к следующему заключению. Древнейшие сооружения с колонными базами на Старой Нисе появляются в начале III века до н.э. Через несколько десятилетий, но не позднее 252–247 гг. до н.э. на старонисийском холме возводятся стены, а на месте первоначальных

____________

319. Поэтому мы не можем согласиться с уже не раз высказанным мнением [Lippolis, 2008. P. 370, not. 29; 2013a. P. 70, not. 1; 2014. P. 225, not. 22], что на Старой Нисе не существует археологических материалов, которые можно было бы с уверенность отнести к селевкидскому периоду. Такие материалы есть, надо лишь суметь их увидеть

[260]

построек возникает Центральный комплекс, о предназначении которого мы можем судить по его архитектурному и скульптурному декору 320.

Селевкидский якорь на стенах ЗКЗ и БС, глиняные статуи мужчин и женщин в греческих одеяниях, представлявшие, по всей видимости, богов и богинь олимпийского пантеона, а также членов правящей династии – все это подводит к определению Старой Нисы как династического культового центра Селевкидов. Разумеется, высказывать сейчас какие-либо предположения о существовавшей здесь форме организации царского культа – местной или общегосударственной [Бикерман, 1985. C. 226–234; Sherwin-White, Kuhrt, 1993. P. 202–210] – было бы явно преждевременным.

Дальнейшая история Старой Нисы предстает в следующем виде. После того, как около 238 г. до н.э. Аршак I вторгся в Парфиену, а несколько позднее Диодот I захватил Арейю, Старая Ниса, как и вся Несайя, была отрезана от основной территории державы Селевкидов 321. Однако в 230 г. до н.э. Селевк II Каллиник разбил парнов и связь с Несайей

________

320. Оставляя окончательные оценки на долю искусствоведов, хотелось бы заметить, что глиняная скульптура Старой Нисы не только создана эллинскими мастерами, но и явно предназначалась для правителейэллинов. Когда же греки работали для парфян, то, подчиняясь вкусам заказчика, они, по словам Д. Шлюмберже, изображали жизнь так, чтобы исключить из нее все случайное [Шлюмберже, 1985. C. 138]. Ярким доказательством справедливости этого тезиса является статуя из Шами. Именно так должна была выглядеть нисийская скульптура, если бы она создавалась по заказу Аршакидов.

321. Учитывая, что в 36–43 гг. н.э. Селевкия на Тигре в одиночку смогла противостоять натиску парфян, существование на протяжении тех же шести – семи лет селевкидского анклава в Несайе выглядит вполне допустимым.

[261]

была восстановлена. Данная ситуация повторилась вновь в 217 г. до н.э. О положении в Несайе в этот период можно судить на основании найденных в БКД на Старой Нисе двух свинцовых тетрадрахм Антиоха III местной чеканки [Houghton, Lorber, 2002a. P. 466]. Судя по тому, что портрет царя на этих монетах относится к так называемому типу А, применявшемуся в 223–211 гг. до н.э., а свинец употреблялся при чеканке лишь в самых крайних обстоятельствах [Виноградов, Карышковский, 1983. C. 26, прим. 129; Barag, 1984. P. 1–5], можно прийти к выводу, что Старая Ниса и в 217–211 гг. до н.э. оставалась под контролем Селевкидов [Балахванцев, 2004. C. 14–15], но судьба ее явно висела на волоске 322.

___________

322. Предположение, что эти тетрадрахмы выпустил сам Антиох III около 209–208 гг. до н.э. во время парфянской фазы его восточной кампании [Houghton, Lorber, 2002a. P. 466] кажется нам абсолютно невероятным. Во-первых, непонятным в таком случае становится помещение на этих монетах портрета типа А, когда около 211–210 годов до н. э. был введен новый тип В [Houghton, Lorber, 2002a. P. 359]. Во-вторых, победоносному царю нет нужды опускаться до свинца, особенно после захвата в Экбатанах и превращения в монету около четырех тысяч талантов золота и серебра (Polyb. X. 27. 13).

[262]

Цитируется по изд.: Балахванцев А.С. Политическая история ранней Парфии. М., 2018, с. 237-262.