Чосон: взлет и падение (Тихонов, Кан, 2011)

В III - II веках до н. э. в связи с общим ростом производительных сил и невиданным ранее укреплением контактов с Северным Китаем в центральных районах Древне-чосонской конфедерации начинается период скачкообразоного усиления социальной дифференциации и создания новых, прото-государственных структур. Именно в этот период племенных вождей начинают хоронить особым образом — отдельно от остальных, в деревянных гробах северокитайского типа, с большим количеством боевого железного и ритуального бронзового вооружения. В этот период традиционное влияние и авторитет вождей переросли уже в ранние формы институциализированной власти. Вожди, опираясь на преданные их кланам дружины, получили возможность применять открытое принуждение по отношению к рядовым общинникам и стали резко выделяться особым стилем жизни и культурой. Одновременно с укреплением власти вождей как социального слоя происходит и институализация власти лидеров Древнечосонской конфедерации над сферой их военно-политического влияния. Из «первых среди равных» они становятся военно-политическими и религиозными лидерами, обладающими правом мобилизовать прото-корейские племена на войны с китайцами и монополизировавшими, до определенной степени, торговлю с Янь и распределение «престижных товаров» из Китая.

Постоянные стычки с яньцами весьма помогали древнечосонским властителям укрепить их власть. Противостояние китайцам было общей задачей. Оно давало право мобилизовать все подчиненные Древнему Чосону протокорейские вождества на войну и глубже вмешиваться в их внутреннюю политику. Военно-политическое усиление древнечосонских правителей отразилось и в культово-религиозной области. Именно в III веке до н. э. был, по-видимому, окончательно кодифицирован миф о Тангуне, дававший древнечосонскому правящему клану «право» на освященную верховным божеством Неба власть, одновременно светскую и духовную. Легенда о древнекитайском мудреце Цзи-цзы (кор. Киджа), якобы «пришедшим на царство» в Чосон в конце II тысяч до н. э. и «наследовавшем» «династии Тангуна», окончательно оформилась, по[1]видимому, позже, чем миф о Тангуне, а именно — в раннеханьскую  эпоху. Весьма популярная в последующие века как «свидетельство» «исконной» принадлежности Кореи к китайскому цивилизационному ареалу, она отражала в то же время значительное влияние северокитайской культуры на процесс становления древнечосонской государственности. В целом, к концу III века до н. э. Древний Чосон обладал уже многими характерными признаками классического протогосударства.

Власть правителя носила, как кажется, смешанный светско-духовный характер. Он обладал солидными мобилизационными полномочиями.

Правящий клан монополизировал, до определенной степени, сношения с «передовыми» соседями и редистрибуцию (перераспределение) «престижных товаров» из-за рубежа.

Древнечосонская государственность формировалась под определяющим влиянием более ранних и передовых по тому времени древнекитайских моделей. В этом смысле ее можно считать «вторичной» — оформившейся на цивилизационной периферии в процессе противостояния цивилизационному центру и заимствования его культуры.

«Вторичный» характер Древнего Чосона ярко выявился в процессе прихода к власти в 194 г. до н. э. беженца из Янь по имени Вэй Мань (кор. Ви Ман). Вэй Мань (возможно, китаизированный протокореец) и его группа иммигрантов были носителями технических и военных знаний, особенно ценных с точки зрения древнечосонской элиты. Они были радушно приняты правителем Древнего Чосона Чуном, им были пожалованы для поселения земли на западной окраине государства. Видимо, Чун надеялся, что яньский сепаратист Вэй Мань, желавший отделить Янь от Ханьской империи, и его дружина смогут защитить древнечосонские земли от экспансии Хань. Надежды его, однако, оказались необоснованными. Освоившись в древнечосонском обществе, Вэй Мань поднял мятеж и с группой преданных ему сторонников (преимущественно китайских иммигрантов) захватил трон, вынудив Чуна бежать в южные районы Корейского полуострова. Так было положено начало «Чосону Вэй Маня» (194-108 гг. до н. э.)— историческому наследнику Древнего Чосона (до 194 г. до н. э.).

Приход китайского иммигранта к власти не означал, конечно, полной китаизации чосонского общества в этническом аспекте. Вэй Мань и его сравнительно немногочисленная (около тысячи человек) иммигрантская община опирались прежде всего на традиционную древнечосонскую знать и воспринимались как преемники древнечосонских правителей.

Их политика была направлена на укрепление государственных начал в целом, что соответствовало и интересам чосонской знати. Опираясь на ее поддержку, Вэй Мань установил тесные отношения с Ханьской империей (признав себя формально вассалом Хань). Вооружив свою дружину железным оружием ханьского образца, он покорил целый ряд окрестных племен (чинбон, имдун, окно и т. д.). Покоренные племена стали данниками Чосона, что дало в руки Вэй Маню и его преемникам значительные материальные ресурсы. Вэй Мань продолжил начатую еще правителями Древнего Чосона политику монополизации торговли с китайцами. Он отказывался пропускать торгово-даннические миссии протокорейских племен юга полуострова к ханьским властям, стремясь выступать в роли торгово-дипломатического посредника. Это приносило ему как авторитет перераспределите л я «престижных товаров», так и значительные экономические выгоды. При Вэй Мане и его преемниках Чосон стал серьезным политическим образованием, главным посредником в распространении китайской культуры среди протокорейских племен. С ним не могли не считаться и ханьские имперские власти.

По своему социально-политическому развитию Чосон Вэй Маня оставался, однако, на уровне протогосударства. Основной политико-административной единицей были, как и в Древнем Чосоне, вождества.

В каждом из них клан вождя управлял районом из нескольких десятков, а иногда и сотен поселений (обычно всего из 500-2000 дворов). Вождества выставляли, по призыву чосонского правителя, свои войска и обычно не могли регулярно сноситься с китайцами от своего имени. В остальном, однако, они были практически независимы. Вождей Чосона китайская историография именует «министрами» (кор. сан), хотя ничего общего с позднейшей бюрократией они не имели. Этот слой обладал решающим влиянием на выработку правителем политического курса.

Бюрократии, способной обуздать местную знать, у Вэй Маня и его наследников практически не было. Основой их влияния была преданная им дружина, возглавлявшаяся воеводой с титулом «помощника правителя» (кор. пиван). В военное время ополчением подчиненных Чосону вождеств командовали «полководцы» правителя. Чосонское общество знало уже патриархальное рабство (обычай карал обращением в раба за воровство), но основой социально-экономической системы оставался труд свободных общинников. Часть его присваивалась знатью в форме освященных традицией церемониальных подношений. Земля оставалась, по-видимому, в общинной собственности. В целом, чосонское общество II века до н. э. демонстрировало типичную черту протогосударства — зародышевый характер армии, налоговой системы, законов и прочих институтов классового принуждения. Из ранних политических образований Китая, Чосон этого периода можно в какой-то степени сравнить с обществом Шан-Инь начала II тысяч до н. э. по общему типу социальной структуры, хотя по абсолютным размерам последнее контролировало значительно большую территорию.

Существование в северной части Корейского полуострова тесно связанного с Китаем «туземного» протогосударства не могло не сыграть роль катализатора в развитии классового общества у протокорейских племен центральной и южной частей полуострова. Приток чосонских и китайских товаров и иммигрантов ускорил выделение у них племенной верхушки, институализацию ее привилегий. Однако власть, узурпированная Вэй Манем, оказалась недолговечной. Проводившаяся Вэй Ma нем и его наследниками политика монополизации обменов с Китаем вызвала серьезное недовольство Ханьской империи. Последняя желала, чтобы возможно большее число древнекорейских политий установили бы с ней прямые отношения формального «вассалитета». Это было важно для поддержания имперского престижа среди некитайских племен Северо-Востока. Недовольство ханьских правителей стала разделять и определенная часть чосонских вождей. Чосонская верхушка начала опасаться, что чрезмерно усилившийся двор Вэй Маня может в итоге покуситься на ее прерогативы и автономию. В конце II века до н. э. некоторые протокорейские вожди, прежде подчинявшиеся Чосону, стали искать возможности перейти под прямой сюзеренитет империи Хань.

Это было плохим предзнаменованием для правившего тогда внука Вэй Маня — Вэй Юцюя (кор. Ви Уго). В 109 г. до н. э. ханьский император У-ди, известный своей экспансионистской политикой, спровоцировал конфликт с Юцюем и послал на покорение Чосона более чем 50-тысячное войско. Чосонская армия оказалась способной нанести китайским интервентам несколько поражений, что говорит о достаточно высоких мобилизационных и военно-технических возможностях чосонского общества. Однако антивоенные, проханьские настроения среди определенной части чосонских вождей, от которых сильно зависел Юцюй, решили судьбу Чосона. Несмотря на разногласия и препирательства между ханьскими военачальниками, армия У-ди сумела взять столицу Чосона, крепость Вангомсон (район современного Пхеньяна). Тем самым чосонцы лишились политической независимости (108 г. до н. э.). На месте Чосона были основаны четыре ханьские округа, из которых наиболее значительным и долговечным был Лолан (кор. Наннан), с центром в районе Пхеньяна.

Чосон, как первая раннеклассовая полития протокорейских племен, занимает в древней истории Кореи особое место. Как известно, этот этнотопоним использовался и позже как наименование последней традиционной корейской династии (1392-1910), Сейчас он является этническим самоназванием корейцев КНДР. Это показывает, что Чосон традиционно воспринимался — и воспринимается — как «родоначальник», «источник» независимой корейской государственности, корейского этнического самосознания. Такую же роль в этническом самосознании китайцев играла покорившая Чосон династия Хань. «Ханьцами» стали в конце концов именоваться все этнические китайцы вообще. О том, что более поздняя «государственная» мифология сделала мифического основателя Древнего Чосона, Тангуна, «родоначальником» всех корейцев, уже говорилось выше. Чем же объясняется особое место Чосона в позднейшем этногосударственном самосознании?

Существование раннеклассового протогосударственного общества в северной части Корейского полуострова оказало громадное катализирующее влияние на протокорейские племена Центра и Юга Кореи. Восприняв культуру железа и начатки представлений о государственности от чосонских иммигрантов (или от китайцев, мигрировавших через Чосон), они стали теснее отождествлять себя с более развитыми северянами, стремиться к более обширным культурным контактам с Севером.

Эти контакты и привели протокорейцев в конечном счете к представлению о всех насельниках полуострова и примыкающей к нему части Южной Маньчжурии как единой общности. Идеи такого рода стали впоследствии основой для складывания древнекорейского этнического самосознания, в котором Чосону, как «первопроходцу» государственной культуры в протокорейской среде, отводилось особое место.

Цитируется по изд.: Тихонов В.М., Кан Мангиль. История Кореи в двух томах. Том 1. С древнейших времен до 1904 г. М., 2011, с. 71-75.