Крымский юрт в XV – XVI столетиях

Борьба за ордынское наследство стала одним из главнейших направлений крымской внешней политики в XV - XVI столетиях. Высвободив Крымский Юрт из-под власти волжских ханов, Гераи сами перешли в наступление на ордынскую столицу и успешно распространяли свое влияние в тех государствах, что возникли на Волге после распада Золотой Орды: в Казанском и Хаджи-Тархаиском ханствах, а также в Ногайской Орде.

Однако здесь Крымский Юрт столкнулся с новым соперником: Московским царством. Вмешавшись в противостояние крымских и волжских Чингизидов, московские правители одержали в нем верх, завоевав Казань с Хаджи-Тарханом (Астраханью) и подчинив себе Ногайскую Орду. К концу XVI столетия крымские ханы признали это новое положение вещей, и «волжский вопрос» в их внешней политике был закрыт: так или иначе, ордынский противник был навсегда устранен, а московский пока что не представлял значительной угрозы для Крыма.

Не меньшую важность для Крымского государства представляли и его отношения с Османской империей. Вынужденные в 1478 году признать над собой верховенство османских султанов, Гераи оказались в двойственном положении. С одной стороны, победа над Великой Ордой (одержанная при турецком военном содействии) делала их прямыми правопреемниками ордынских ханов — то есть, правителями суверенными и не подвластными никому в мире. С другой стороны, подчиненность крымских правителей стамбульским падишахам изначально ограничивала этот суверенитет.

Ярче всего это проявилось в вопросах, связанных с наследованием крымского престола. В первые десятилетия османского верховенства над Крымским Юртом функции турецкого падишаха ограничивались здесь лишь формальным подтверждением властных полномочий вступающих на престол ханов. Однако впоследствии султаны присвоили себе право не только утверждать, но и назначать кандидатуры на крымский трон — и это при том, что в крымской государственной традиции (которая, в свою очередь, восходила к чингизидской) должность хана была не назначаемой и даже не непосредственно наследуемой, а выборной. Такой выбор полагалось осуществлять предводителям четырех знатнейших родов страны, которые при этом руководствовались рядом условий (кандидат должен происходить из рода Гераев; быть старшим в ханском роду; преимущество принадлежит младшим братьям прежнего хана; если же братьев не имеется, то тогда первоочередными кандидатами становятся ханские сыновья и т. д.). С учетом этого, стремление султанов добиться полного контроля над вопросами престолонаследия в Крыму затрагивало интересы не только ханской династии, но и всей крымской аристократии.

Вместе с тем, османское правительство по-прежнему не вмешивалось во внутреннюю жизнь Крымского государства, и в этом отношении крымские ханы оставались в полной мере суверенными правителями страны. Кроме того, признавая особые права Гераев на просторах бывшей Орды, Османская империя оставила за крымскими ханами право вести самостоятельную политику в отношении бывших ордынских данников: Казани, Хаджи-Тархана, Ногайской Орды, народностей Северного Кавказа, а также Московского царства и, в меньшей мере, Речпосполитой. Длительное время османские правители не поддерживали активных самостоятельных контактов с некогда подвластными Орде государствами и народами, препоручив Крыму роль посредника в своих отношениях с ними. Гераи весьма дорожили этой своей привилегией, и последовавшие со второй половины XVI века попытки Стамбула самостоятельно распоряжаться в обширной зоне крымских интересов воспринимались в Бахчисарае с тревогой.

Перемены назревали и во внутриполитической жизни Крымского государства. Как и прежде, крымская знать решительно отстаивала унаследованные еще от ордынской эпохи государственные традиции «военно-феодальной демократии», когда власть в стране принадлежала всеобщему совету знати, а хан являлся лишь выборной фигурой, ограниченной в своих полномочиях. Незыблемость старинных обычаев была жизненно важна для аристократов, ибо на этих обычаях основывались и их обширные привилегии, и сама система государственной власти в Крыму. Но архаичная форма государственного устройства входила в противоречие с жизненными реалиями страны. Принятая в Орде столетия назад с целью военной и хозяйственной организации кочевого скотоводческого общества, эта система с каждым столетием все меньше соответствовала как оседлому укладу жизни основной части населения Крыма, так и меняющемуся характеру боевых задач ханского конного войска, которому на разных фронтах все чаще доводилось сталкиваться с артиллерией и ружейной пехотой. Дополнительным и, пожалуй, самым наглядным доводом к переменам был близкий пример могущественной и процветающей Турции, где родовой знати не существовало как класса, а власть султана была абсолютной и неограниченной. Словом, требованием времени было введение в управление страной элементов абсолютизма по турецкому образцу — и целый ряд крымских ханов (в особенности тех, что выросли в Турции и были воочию знакомы с политическим устройством султаната) сознательно стремились к этому. Однако аристократия, видя в такой политике угрозу своим привилегиям, неизменно сопротивлялась попыткам ввести единовластие монарха — ив этом ее всемерно поддерживали сами османы, понимавшие, что обретение крымскими ханами абсолютной власти лишит Стамбул важных рычагов воздействия на Крым.

Еще одним заметным фактором, влиявшим на общественные взаимоотношения в Крыму, была конкуренция знатных кланов за влияние в государстве. Основными ее участниками выступали крымский род Ширин и ногайский род Мангыт (чья крымская ветвь именовалась Мансур). За каждым из них стояла череда союзников: знатных, но менее могущественных родов (так, например, сторону Ширинов традиционно держали кланы Барын и Яшлау).

Обе стороны имели свои резоны претендовать на первенство. Ширины были древним крымским родом (не исключено, что их предки, наряду с предками рода Яшлау, составляли верхушку местной кыпчакской знати еще до покорения полуострова Чингизидами). В свое время они активно поддержали «родство Тохтамыша» (к которому принадле-жали и Гераи) в борьбе с «домом Намагана», т. е. правителями волжской Орды. В 1441 году Ширины возвели на престол саму династию Гераев, и с тех пор имели все основания считать себя творцами независимой государственности Крыма. Мангыты же, в свою очередь, некогда являлись первостепенным родом в Великой Орде, и их прославленный предок Эдиге много лет воцарял и свергал ордынских правителей по своему выбору. Вступив на рубеже XV и XVI столетий в борьбу с домом Намаганов, Менгли Герай всеми силами старался привлечь Мангытов на свою сторону. Это ему в значительной мере удалось, и добровольный переход ряда влиятельных беев и мирз из рода Мангыт на службу крымскому хану во многом обусловил скорое падение Орды. Сознавая за собой эту заслугу, Мангыты рассчитывали унаследовать в Крыму принадлежав-шее им ранее в Орде первенство — однако место предводителей крымской знати уже давно было занято Ширинами, что впоследствии и послужило причиной к трениям.

Разные ханы по-разному выстраивали свою политику в отношении соперничающих аристократов: одни благоволили к Ширинам, другие считали своей опорой Мансуров, а третьи пытались удержать равновесие сил между ними и не отдавали предпочтения ни тем, ни другим. (Следует учитывать, что многим ханам было трудно оставаться здесь беспристрастными наблюдателями, ибо они происходили по материнской линии из тех же самых кланов, и потому были непосредственно вовлечены в перипетии отношений знатных родов). На протяжении большей части XVI столетия эта межклановая конкуренция не приобретала острых форм — до тех пор, пока в 1584 году не разразился конфликт Мехмеда II Герая с султаном: хан был свержен и убит, а поддерживавшие его Мансуры изгнаны из Крыма. Спустя несколько лет, при Гази II Герае, беженцы возвратились, а отношения кланов вернулись в мирное русло, но события 1580-х годов запомнились обеим сторонам надолго.

Таковы, вкратце, были основные тенденции в политической жизни Крымского Юрта к началу XVII в. Период становления государства завершился, борьба за ордынское наследство закончилась, на внешних границах установилось относительное затишье: ордынский недруг исчез, а северные соседи Крыма, Польша и Московия, были поглощены длительным конфликтом за пограничные территории. В этой обстановке первоочередную важность для крымских ханов обрели вопросы, касавшиеся их собственных взаимоотношений с османским престолом и с крымской знатью.

Два этих главных вопроса, вставшие тогда перед правителями Крыма, и определяют тему второго тома моей работы: «Крымские ханы первой половины XVII столетия в борьбе за самостоятельность и единовластие» [Здесь воспроизводятся лишь отдельные фрагменты названной книги]. Книга охватывает краткий, но весьма бурный отрезок крымской истории с 1608 по 1641 гг., ознаменованный, во-первых, попыткой крымских ханов добиться самостоятельности в отношении османского престола, а во-вторых, межклановой усобицей знати и стремлением ханов укрепить свое единовластие над ней.

Эти события стали непростым испытанием как для самих Гераев, так и для всей подвластной им страны. Если предшествующая эпоха была схожа с летописью побед, когда Крымский Юрт завоевал себе свободу и ширил свое влияние далеко за пределы собственных границ, то в наступившем периоде чаще придется сталкиваться с эпизодами бедствий и смут. В этом, впрочем, Крым не был одинок: первые десятилетия XVII в. тяжело дались не только державе Гераев, но и многим ее соседям, ибо пришедшийся на ту пору перелом между Средневековьем и Новым Временем сопровождался болезненными потрясениями по всей Европе, где с 1618 по 1648 гг. бушевала грандиозная Тридцатилетняя война.

Одной из характерных примет времени явилось то, что государства восточноевропейского региона становились, в буквальном смысле, ближе друг к другу. Следует сознавать, что любая карта, отображающая государственные рубежи тех столетий, является лишь весьма условною схемой. В реальности же четко обозначенные границы между государствами были редкостью (в особенности, в степной и лесостепной зоне Восточной Европы). Чаще здесь между владениями соседних держав лежали обширные, почти незаселенные пространства, простирающиеся порой на огромные расстояния. XVII век стал эпохой активного за-селения этих пустошей, и сообщества хлынувших сюда переселенцев приобрели немалый вес как во внутренней жизни своих государств, так и в международных отношениях.

Процесс освоения «Дикого Поля» проходил практически одновременно и с севера, и с юга. На исходе XVI в. Московское царство выстроило вдоль лесостепной полосы на своих южных пограничьях длинную череду укреплений, разместило там разного рода военных поселян и тем самым заметно расширило свои пределы. На украинских рубежах Речпосполитой, на труднодоступных и некогда малолюдных просторах Нижнего Приднепровья, неудержимо разрасталась многотысячная «казацкая республика». Весьма схожее с ней казацкое сообщество сформировалось и в устье Дона. Крымский Юрт тоже не оставался в стороне от освоения обширных степных пространств Северного Причерноморья и Приазовья. С его стороны в роли новопоселенцев на этих территориях выступали главным образом волжские и кубанские ногайцы, в первой половине XVII столетия массово прибывавшие со своих прежних кочевий в материковые владения ханства и насчитывавшие в своих улусах не менее сотни тысяч человек. На западном же краю ханских владений, у Днестра, сформировалась многочисленная и могущественная Буджакская Орда.

Времена, когда Крымский Юрт, Речпосполита и Московское царство были разделены глухими пустынными кордонами, отступали в прошлое: государства росли, ширились, и стали вплотную соприкасаться окраинами — причем на этих окраинах концентрировались наиболее воинственные и вольнолюбивые элементы населения каждой из трех держав. Это неминуемо внесло свои коррективы в ход межгосударственных отношений, причем плюсы и минусы, что несли с собой рост и усиление пограничных сообществ, были весьма схожи для всех трех соседних государств.

С одной стороны, каждый правитель (будь то крымский хан, польский король или русский царь) рассматривал своих воинственных подданных, обосновавшихся у границ, как передовой ударный отряд и надежный щит от враждебных поползновений соседей. С другой стороны, от обитателей приграничья, вследствие их удаленности от столиц и обособленной самоорганизации, порой было чрезвычайно трудно добиться повиновения. Нередко случалось так, что буджакцы, запорожцы и донцы действовали вопреки намерениям своих государей, путая их стратегические планы. В ответ правители стремились взять деятельность этих беспокойных бойцов под свой жесткий контроль. Вооруженные вылазки приграничных отрядов являлись действенным методом внешней политики — и именно поэтому их следовало предпринимать лишь с ведома и по повелению монарха, а не по собственной инициативе вольных добытчиков. Так, Польша, воевавшая в те годы попеременно то со Швецией, то с Московией, всячески старалась избежать конфликта со Стамбулом — и потому строго запрещала украинским казакам нападать на Крым и Турцию без приказа короля. Точно такие же запреты направляла донскому казачеству и Москва, охваченная внутренней смутой и тоже опасавшаяся ссоры с южными соседями. Со своей стороны, Османская империя, воюя с Ираном, старалась сохранить мир с Польшей и предостерегала буджакцев от самовольных набегов в украинские пределы. Ответственность за соблюдение мирных договоров с восточноевропейскими державами султаны возлагали на крымских ханов, а те, в свой черед, требовали от степных улусов, чтобы ни одна их вылазка на чужие пограничья не предпринималась без ведома ханского двора.

Однако эти призывы часто оставались безрезультатны. И причиной тому было не столько своенравие окраинных жителей, сколько то, что каждый правитель, публично запрещая своим подданным нападать на соседние страны, на деле сознавал, что воинственность приграничных поселенцев держит соседей в страхе, сковывает их силы, и потому, в конечном итоге, укрепляет мощь государства. И хотя пограничные набеги часто влекли за собой ответные удары раздраженных соседей, все же монархи сознательно шли на риск и нередко тайно поощряли такие «самовольные» вылазки за границу. В случае осложнений с соседями правители были готовы легко отречься от всякой своей ответственности за эти акции — зато в случае решительного успеха государство могло рассчитывать на немалые выгоды в международной политической игре.

Такая игра действительно была рискованной — причем не только во внешнеполитическом, но и во внутриполитическом отношении. Любое приграничное сообщество легко приобретало вкус к самостоятельному ведению внешней политики и становилось настоящим «государством в государстве», что нередко выливалось в открытые мятежи против правителя. Такой разворот событий пришлось испытать и Крымскому Юрту с буджакцами, и Речпосполитой с казаками. Когда это происходило, обе державы не жалели ни сил, ни крови, чтобы привести подданных к полному повиновению, и сходство событий, разворачивавшихся тогда по обе стороны польско-крымской границы, выглядело просто поразительным. Отправка королевских отрядов для вытеснения казаков с Запорожья — и переселение буджакцев под надзор хана, казни вожаков казацких восстаний — и истребление мятежных степных мирз: в основе всех этих событий лежали весьма схожие мотивы.

В скором времени приграничные сообщества приобрели в международных отношениях региона такой вес, что правительствам все чаще доводилось, уже ничуть не лукавя, отказываться от какой-либо ответственности за их самовольные действия, а соседние державы начали заключать с ними договоры, словно с отдельными государствами. Наиболее показательным примером тут служат, несомненно, первые военные альянсы правителей Крымского Юрта с украинскими казаками, что стало еще одним новым явлением в отношениях государств Восточной Европы.

Выше уже говорилось о причинах трений, существовавших между крымским и османским дворами. Главным камнем преткновения в отношениях между ними был вопрос о границах полномочий османских падишахов в выборе ханских кандидатур. На протяжении всей предшествующей истории Крымского Юрта его правители упорно стремились ввести прямое наследование трона от отца к сыну (вместо ордынской сложной системы преемства от брата к брату) — однако постоянно сталкивались здесь с сопротивлением как собственной знати, апеллировавшей к чингизидским обычаям, так и османских султанов, предпочитавших назначать и смещать ханов по собственному усмотрению. В результате этого в среде крымских правителей уже довольно давно проявилось стремление ослабить зависимость Крымского Юрта от Османской империи. Это нельзя, впрочем, понимать как намерение полностью порвать политические отношения с Турцией. Речь шла, максимум, о возвращении того порядка вещей, что бытовал век назад, когда Гераи признавали формальное верховенство Османов, а те не вмешивались в вопросы крымского престолонаследия. События прошлых лет, когда Стамбулу доводилось свергать ханов с применением военной силы, породили среди представителей ханской династии возмущение подобным попранием их древних прав. Потому неудивительно, что наиболее решительное выступление против османского верховенства было поднято Мехмедом III и Шахином Гераями — представителями семейства, которое являлось прямыми наследниками прежних ханов, но по воле Стамбула было насильственно отстранено от власти в поль- зу другой ветви рода Гераев.

Учитывая печальный опыт своих предшественников (деда, Мехмеда II Герая, и отца, Саадета II Герая, потерпевших крах в военном противо-стоянии с османами), восставшие обратили внимание на резкое несо-ответствие между структурой и вооружением крымской и османской армий: ведь если Крым располагал в основном лишь конницей, то Турция была сильна своей янычарской пехотой и артиллерией. Дабы исправить этот дисбаланс, крымские правители призвали к себе на службу украинских казаков, способных на равных противостоять янычарам в качестве ружейных и пушечных стрелков. Такой ход оказался чрезвычайно эффективен: обретя недостающий пехотный компонент, крымское войско впервые в истории сумело разгромить османскую армию, а Мехмед III Герай сохранил за собой ханский титул. Через несколько лет казакам довелось еще раз успешно послужить Мехмеду III Гераю — и если в конце концов союзников постигла неудача, то причиной тому стал не военный перевес неприятеля, а отказ крымских беев поддерживать хана.

Удачный опыт военного союза с украинскими соседями хорошо запомнился в Крыму. В скором времени их нанял на службу и Инает Герай, поднявший очередное восстание против верховенства стамбульского двора. О том, чтобы воспользоваться казацкой помощью, в трудную минуту подумывали и буджакские мирзы, и даже всегда лояльный султану Джанибек Герай, едва перед ним встала угроза насильственной отставки.

При всей несомненной пользе боевого взаимодействия с казаками, осмелившиеся восстать против султана крымские правители желали большего, а именно — прямого военного альянса с королем Речпосполитой. Предложения о таком союзе в первой половине XVII века звучали со стороны Крыма дважды. Однако Польша сознавала, что подобное союзничество непременно вызовет жесточайшую схватку с Турцией, и потому предпочитала держаться в стороне от крымско-турецкого спора. Оба раза помощь короля ограничилась лишь тайным позволением украинским казакам «самовольно» выступить на помощь ханам; причем османскому правительству было официально заявлено, что Варшава никоим образом не причастна к событиям в Крыму. Несмотря на столь осторожную позицию польского двора, восставшие ханы все же не оставляли надежд на союз с Речпосполитой (тем более, что в Польше имелись и влиятельные сторонники такого альянса). Надежда рано или поздно заключить полноценное соглашение с Варшавой отчасти поясняет, почему Бахчисарай без особого энтузиазма встречал ответные просьбы бунтующих казаков о военной помощи против короля: мятежные ханы желали видеть Речпосполиту единой и готовой прийти Крыму на помощь объединенными силами как украинских казаков, так и польских солдат. Следует, впрочем, заметить, что просьбы днепровских соседей не оставались вовсе без ответа: те все же получили ханскую подмогу (пусть и не в том масштабе, в каком желали),

и впоследствии этот опыт еще придет на память стратегам грядущих казацких восстаний.

История первого крымско-казацкого военного союза отмечена и героизмом, и досадными неудачами. Взаимоотношения союзников были настолько многогранны и разносторонни, что не укладываются в привычные упрощенные построения — будь то измышления об «извечной ненависти», либо мифы о «сердечной любви». Правдой является то, что соседи хорошо знали друг друга, и потому воспринимали партнера трезво и ясно. Каждая сторона не отрицала того, что преследует собственный интерес, и соглашалась с тем, что партнер вправе преследовать свой, — и когда эти интересы совпадали, крымцы и украинцы стояли в единых рядах против общих недругов. (Забегая далеко вперед, добавлю, что в будущем их интересы в силу объективных причин станут совпадать все чаще — покуда на Причерноморье не надвинется поглощающая масса очередной новосозданной империи, в противоборстве с которой будут надолго подавлены силы и тех, и других).

Борьба крымских ханов за большую самостоятельность перед лицом Стамбула не увенчалась успехом. Слишком неравны были силы, слишком эпизодически велась эта борьба, да и, кроме того, вольнолюбивые устремления вождей антиосманских восстаний разделялись в Крыму далеко не всеми. Даже в среде самих Гераев бытовали весьма разные мнения по поводу взаимоотношений с османским двором; и если одни претенденты на трон отрицали всякое право Стамбула вмешиваться в дела Крыма, то их соперники, напротив, призывали себе на помощь и султанов, и турецкий придворный штат, обещая взамен полную лояльность падишаху. Что же касалось населения страны в целом, то подавляющее большинство ханских подданных подчинялось не непосредственно хану, а прежде всего своим бессменно и пожизненно властвующим родовым старейшинам. Поэтому смена хозяев Бахчисарайского дворца, по сути, мало затрагивала повседневную жизнь родовых общин. Единственным, что действительно имело жизненную важность для всех и каждого — и городского ремесленника, и сельского общинника, и степного кочевника, — было вовсе не сохранение престола за той или иной ветвью ханского семейства и даже не взаимоотношения Бахчисарая со Стамбулом, а стабильность, безопасность и покой. Каждое общественное потрясение, каждый новый виток борьбы вокруг трона грозил нарушить привычный уклад жизни, повлечь за собой разнообразные бедствия, — и уже по этой причине воспринимался как явление нежелательное и опасное. Как известно, лучший правитель — это тот, кто не докучает своим подданным тревожными переменами. Из этого и исходили проницательные беи, определяя свои симпатии к тому или иному кандидату на ханский престол, — а тем самым формируя и симпатии подвластного им народа.

Несомненно, мятежные правители Крыма имели бы гораздо больший успех в своих начинаниях, если бы их замыслы пользовались широкой поддержкой крымской знати. Однако добиться такой поддержки им никогда не удавалось: ведь стремление ханов к обособлению от Стамбула непременно сопровождалось и стремлением ограничить властные полномочия аристократии. Как это ни парадоксально, но для ревнителей независимости Крыма идеалом государственного устройства выступала вовсе не старая местная политическая система (в сути своей являвшаяся ордынской), а та же самая Османская империя с ее абсолютной властью султана и отсутствием класса родовой знати. Это, конечно, не отвечало интересам крымских беев и мирз, и поэтому в истории страны не раз повторялись ситуации, когда знать отворачивалась от собственного хана в его противостоянии с падишахом.

У беев были веские основания тревожиться за сохранение своих широких полномочий — ибо они не могли не замечать, что в сравнении с предыдущими десятилетиями эти полномочия сократились. Достаточно отметить уже то, что крымские беи давно утратили свою главную, основополагающую привилегию: самостоятельно избирать себе хана. К началу XVII столетия эта прерогатива целиком перешла к османскому двору, и выборы хана собранием родовых старейшин превратились в чисто церемониальную процедуру. Уже не раз бывали случаи, когда выбор беев, совершенный по всем правилам и традициям, отвергался Стамбулом — и аристократам приходилось собираться повторно, дабы придать видимость законности произвольному решению падишаха.

Неверно, впрочем, будет и преуменьшать мощь крымских беев, которая останется за ними на протяжении всей истории Крымского ханства. Основу этой мощи составляли их войска, т. е. вся сила крымской армии, повинующейся в первую очередь не хану, а своим родовым старейшинам. Однако не все вопросы государственной жизни решаются военной силой — и уж здесь влияние бейской верхушки без всякого сомнения ослабевало. В придворных кругах стремительно набирала вес прослойка служилой знати во главе с ханским везирем. И если в военных делах родовая аристократия по-прежнему сохраняла лидирующие позиции, то во многих других направлениях (международные контакты ханства, внутренняя политика правительства и т. д.) на первый план все чаще выходила знать служилая. Некоторые из ханских везирей порой достигали такого влияния в государстве, что по своему политическому весу вполне могли сравниться с первейшими из родовых вождей. Этот процесс медленной «смены элит» в скором будущем станет заметным явлением во внутриполитической жизни Крыма, и родовой знати еще предстоит поспорить со служилой за первенство в принятии государственных решений. Впрочем, в первой половине XVII века об этом говорить еще рано, и основные линии соперничества пока что пролегали в среде родовой аристократии.

На рубеже XVI и XVII столетий баланс сил между двумя крупнейшими родами Крыма, Ширинами и Мансурами, оставался более или менее стабилен, пока в начале XVII века крымские Мансуры не обрели неожиданного подкрепления в лице своих родичей из Буджака. Население этого удаленного от Крыма края, расположенного в причерноморских степях между Днестром и Дунаем, составляли потомки давних ордынских поселенцев, а также мангытских улусов, переселенных туда Менгли Гераем после его победы над волжской Ордой. К началу XVII столетия это сообщество было объединено под властью местной ветви рода Мансур во главе с мирзой Кан-Темиром, которого без преувеличения можно причислить к выдающимся фигурам своей эпохи. Ему удалось сплотить разрозненные улусы в подобие государственного организма: Буджакскую Орду, с которой отныне приходилось считаться и Крыму, и Польше, и самой Османской империи.

Будучи типичным представителем родовой знати, предводитель Буджакской Орды сознавал усиливающуюся в Крыму тенденцию к ограничению полномочий аристократии и усилению ханской власти. Потому, дабы защитить свой статус полунезависимого родового вождя, Кан-Темир ловко маневрировал между Бахчисараем и Стамбулом, играя на их противоречиях и не останавливаясь даже перед прямым военным сопротивлением бахчисарайскому двору. С целью укрепить свой авторитет в глазах султана, Кан-Темир боролся с антиосманскими восстаниями крымских правителей — и когда эта борьба перенеслась на территорию полуострова, она приняла форму настоящей гражданской войны: конфликт хана и султана (на стороне которого неизменно выступал Кан-Темир) перерос в межклановую усобицу Мансуров и Ширинов, когда войска с обеих сторон поочередно разоряли селения и улусы соперничающего рода. В ходе этого конфликта буджакский предводитель, пользуясь полной поддержкой своих крымских соплеменников, обрел огромное влияние в ханстве и сумел оттеснить на вторые роли своих давних соперников, Ширинов. Вскоре у него появился дополнительный шанс увеличить свое могущество: это было связано с переселением в ханские владения многих десятков тысяч волжских и кубанских ногайцев, спасавшихся со своих прежних кочевий от нашествия калмыков и утеснений русского правительства. Кан-Темир рассчитывал взять новоприбывших под свой контроль и тем самым неизмеримо усилить свою мощь, однако ханам удалось предотвратить это, оставив переселенцев под собственным контролем. В конце концов, стремительная карьера Кан-Темира оборвалась: обеспокоившись его растущим влиянием, османский двор предпочел избавиться от чрезмерно вознесшегося мирзы, а вслед за этим в Крыму подверглись репрессиям и почти все мирзы-сторонники Кан-Темира.

В этих трагических событиях крымские Мансуры лишились фактически всей своей верхушки. Еще раньше, на пике междоусобицы, то же случилось и с Ширинами, чьи первые лица были истреблены либо изгнаны из Крыма Кан-Темиром. Таким образом, аристократия Крымского Юрта понесла в усобных столкновениях 1620-1630-х годов немалый урон. Взаимное ослабление родовой знати станет одной из причин, почему в ближайшие десятилетия значительно укрепятся позиции знати служилой, что в конечном итоге поспособствует укреплению ханского единовластия в стране.

Подводя итог, можно видеть, что два главных вопроса, вставших перед крымскими правителями первой половины XVII века — о единовластии хана и о самостоятельности Крыма — были разрешены неодинаково. С одной стороны, крымские ханы добились усиления своего контроля над крымской аристократией — но в то же время и сами попали в более тесную зависимость от Стамбула. Надо сказать, что эти вопросы были разрешены весьма своевременно, ибо в последующий период крымской истории международная обстановка снова (как в XV— XVI веках) потребует от Гераев обратить свое внимание главным образом на внешние рубежи государства.

Все вышеизложенное является кратким очерком, который дает лишь общее представление об основных тенденциях в политике Крымского ханства начала XVII века. Разумеется, жизнь Крыма отнюдь не ограничивалась описанной здесь политической борьбой, будь то борьба внешняя или внутренняя. Общеизвестным свойством хроник и летописей всех времен и народов является склонность фиксировать в первую очередь чрезвычайные (и большей частью конфликтные) ситуации, тогда как рутинные детали обыденной жизни зачастую не вызывают интереса летописцев — при том, что именно эти детали часто представляют огромную ценность для воссоздания облика эпохи. Крымский Юрт был многолюдным и сложно устроенным обществом. В нем шла интенсивная культурная и духовная жизнь (образ которой, благодаря усилиям современных крымскотатарских исследователей, сегодня постепенно восстает из полного забвения в таком богатстве, которое превосходят все ожидания). Происходили важные перемены и в экономическом укладе страны (тема, до сих пор так и не получившая должного научного освещения, хотя на ее исключительную важность для постижения истории Крыма американская историческая школа справедливо указывала еще около сорока лет назад). Словом, общая картина внутренней жизни Крыма, как и любой другой страны, была гораздо красочнее, чем это может представляться из сегодняшнего дня. Для того, чтобы создать всеобъемлющую «энциклопедию» цивилизации Крымского ханства, необходимы годы скоординированного труда целой академической школы, возникновение которой — очевидно, дело не слишком скорого будущего. Задача же, которую я сегодня ставлю перед собой, — это популярно изложить единственный, но наиболее важный аспект истории Крыма тех времен: формирование и политическое развитие крымскотатарского государства.

Цитируется по изд.: Гайворовский О. Повелители двух материков. Том II. Крымские ханы первой половины XVII столетия в борьбе за самостоятельность и единовластие. Киев – Бахчисарай, 2009, с. 7-20.