Московское государство в XV – XVII веках: ландшафт

Московское княжество XIV века было типичной для средней полосы Руси местностью непроходимых, перво-первобытных лесов в частой сети рек и речек. Память о большом боровом лесе возле самых стен Кремля сохранилась в названии Боровицкой башни и древнейшей церкви в Кремле - Спас на бору. В конце XIV века, как видно из сохранившихся памятников письменности, по реке Сетуни и ее притоку Раменке «обапол», т. е. по обеим сторонам, был непроходимый «раменный» первозданный лес. Под самой Москвой в конце XV века между речками Пресней и Ходынью крестьяне села Кудрина расчищали лес под пашню, и ставили небольшие «починки», а земледельцы ссорились между собой из-за неразмежеванных земель.

В начале XIV века на восточной окраине Москвы, начиная от устья Яузы и далее на юг и юго-восток, простирался огромный массив княжеского бортного леса, в котором были разбросаны небольшие поселки княжеских бортников - пчеловодов, тетеревников - охотников на тетеревов и другую птицу. О более отдаленных от Москвы районах и говорить нечего - там не было леса только в тех местах, где болота не позволяли ему расти.

Люди, заселявшие в течение трех веков Подмосковье, изменили его ландшафт во многих отношениях до неузнаваемости. Сильно изменился и состав лесных пород. В старых актах нередко упоминаются рощи клена, ясеня, вяза, карагача и других, которые в настоящее время под Москвой встречаются только в парках. Особенно вредное влияние на сохранность лесов оказывал распространенный обычай выпаса скота по лесосекам.

Лесоводам хорошо известно, что при естественном возобновлении сведенного леса - а о насаждении лесов и вообще о рациональном лесном хозяйстве никто тогда не думал - в

борьбе за существование одерживают верх менее прихотливые и менее ценные породы. Ель и сосна произрастают только от семян, падающих вблизи. Семена дуба (желуди) падают близко от дерева, но дуб хорошо возобновляется от корня. Осина растет и от корня и от корневой поросли, а семена ее в большом количестве далеко разносятся ветром. На исход борьбы различных пород за существование оказывают влияние и другие условия - избыток или недостаток почвенных вод, быстрое истощение плодородия почвы при сводке леса под пашню и т. д. Этим и объясняется, что по мере истребления первобытных лесов сосна и ель уступают место лиственным породам, а среди последних на смену дубу, ясеню и вязу приходят более выносливые - береза и осина.

В результате хищнического истребления лесов в XIV - XV веках строевой лес, главным образом сосна и ель, уже в первой половине XVI века в Подмосковье стал редкостью, а во второй половине века зачастую раздаются жалобы на недостаток леса для топлива и мелких поделок. В эти годы и позднее Москва получала лес для построек и для топлива уже не из окрестностей, а из далеких мест, главным образом, вешним сплавом по Москве и ее притокам.

Истощение лесного богатства Подмосковья объясняется не столько успехами земледелия и спросом на лесоматериалы, который предъявляла растущая Москва, сколько беспорядочным и хищническим истреблением лесов. В древнейшие времена леса было так много, что лесные богатства казались неистощимыми, и ими никто не дорожил. Земельные владения большею частью были не размежеваны, и все пользовались лесом, где было ближе и сподручнее, не считаясь с чужими владениями. Первым ограничением этого положения было запрещение пользоваться лесом для промысла или на продажу. Княжеских черных лесов, т. е. никому не принадлежавших, было так много, что и князья разрешали пользоваться ими всем соседям, «только не на продажу».

По мере роста населения и истощения лесных богатств обыкновение пользоваться лесом для своих потреб, где и как попало становилось несовместимым с интересами частных землевладельцев. В борьбе с самовольной порубкой кресть-янами лесов феодалы стали обращаться к княжеской власти и получать от нее особые жалованные охранные грамоты на леса. И не случайно большинство жалованных грамот этого рода относится к последней четверти XV века и к первой половине XVI века. Это было прямым следствием быстрого заселения Подмосковья со второй четверти XV века и истребления вместе с тем лесов. Приведу несколько примеров.

Троице-Сергиев монастырь имел возле Переяславского озера соляные варницы, нуждавшиеся в большом количестве дров. В 1479 г. по жалобе монастыря великий князь Иван дал монастырю пристава для задержания самовольных порубщиков, но размер взыскания пени оставил за собою. Этого оказалось недостаточно, и в 1485 г. князь дал вторую грамоту, которой запрещал порубку леса «без доклада» (т. е. без разрешения игумена), назначил пристава и определил пеню в один рубль. Наконец, грамотой 1490 г. пеня за самовольную порубку была удвоена, и суд о порубках был передан местному волостелю, что значительно облегчало борьбу с порубщиками. В 1520 г. Саввино-Сторожевский монастырь в Звенигороде жаловался князю Юрию Ивановичу, что боярские, княжеские и монастырские крестьяне ездят в их лес «да секут де у них тот лес сильно, не являяся» - без доклада и разрешенья. Князь дал монастырским приказчикам право «имать» порубщиков без княжеского пристава - «и кого передо мною в том уличат, и яз на том велю взяти заповеди два рубли московские».

Истребление лесов пагубно отражалось на различных лесных промыслах, которыми жило население в древнейшее время: охоту на пушных и разных других зверей, птичьи ловы и бортное пчеловодство. С незапамятных времен экспорт мехов и воска из Киевской Руси в Византию и в Западную Европу через Новгород были главной доходной статьей Северо-Восточной Руси.

Интересно рассмотреть, хотя бы в самых общих чертах, как население Подмосковья должно было с течением времени отказаться от этих промыслов.

Самым ценным пушным зверем был бобер. В XIV веке бобры водились еще во многих местах Подмосковья - под Серпуховом в мелких притоках Оки, в бассейне Пахры и ее притока Десны, где до наших дней несколько мелких речек носят название Бобровка, и на северо-восток от Москвы, в реках Воре и Шерне. В первой четверти XV века князь Петр Дмитриевич Дмитровский пожаловал Троицкому монастырю рыбные ловли и бобровые гоны в реке Воре и Терменеве омуте от реки Талицы до Лепетни. Место Терменева омута определяется существующей ныне деревней Терменевой. Щедрость князя объясняется, быть может, тем, что бобры в омуте были уже на исходе. По крайней мере в последующих актах упоминаются в Воре только рыбные ловли, а о бобрах нет и помина.

Несколько дольше бобры продержались в мелких притоках Клязьмы - на восточной окраине Московского княжества, в волости Вохне, где позже возник Павлов Посад. В XV в. вся волость была населена княжескими бобровниками, которые платили ежегодный оброк за бобров «шерстью», т. е. мехами. В начале XVI века вохонские бобровники получили право платить за бобров деньгами. Очевидно, бобры были уже на исходе, и бобровники затруднялись платить оброк «шерстью». Наконец, в жалованной уставной грамоте 1561 г. о бобрах уже не упоминается - бывшие бобровники платят за все деньгами и постепенно переходят на земледелие.

Куньи меха ценились значительно ниже, чем бобровые, 11 вообще об охоте на куниц как о промысле мы не имеем сведений. Отметим только, что между Ворей и Шерной, левыми притоками Клязьмы, в восточной части Московского княжества была целая волость княжеских охотников, которая называлась Куньей волостью. В действительности охотники этой волости не имели специального назначения ловить куниц. По актам XIV - XVII веков известно, что Кунья волость, соседняя с ней Черноголовская и так называемый Отъезжий стан принадлежали сначала московским князьям, а затем - царям и были излюбленным местом больших княжеских и царских охотничьих «прохлад», на которые они «отъезжали» из своих сел Тайнинского и Воздвиженского. Главная «потеха» состояла в соколиной охоте на птицу и в облавах на медведей и лосей.

Беличий мех считался в XIV - XV веках дешевым и употреблялся в обиходе широких слоев населения. Особенным изобилием белок отличались юго-восточные окраины Подмосковья, где большие леса перемежались с такими же болотами и сохранились тогда, когда в других частях Подмосковья леса были уже сведены. На всю Русь славились шувойские белки, водившиеся в лесах по реке Гуслице, ее притоку Шувою, по рекам Вохне, Рогожне и другим. Шувойская белка была столь высокого качества, что стала стандартом лучших беличьих мехов по всей Руси и для экспорта. За отсутствием огнестрельного оружия белок ловили сделанными из конского волоса силками.

Пчеловодство в бортях - в дуплах деревьев - с незапамятных времен производилось без существенных изменений. Весной бортники обходили свои участки леса, свой «ухожей», как тогда говорили, осматривали и подчищали борти, удаляли заплесневевшую сушь и очищали дупла вымерших за зиму семей. Затем выделывали новые борти и ставили на «дельных» деревьях свои «знамена» - условные знаки. Во время роенья следили за выходом молодых роев и, случалось, ссорились из-за них с соседними бортниками. 1 августа (старого стиля) начинался сбор урожая. Это для бортника была страдная пора. Необходимы были большая наблюдательность и опытность, чтобы определить, какие рои следует погасить и взять из борти все содержимое, какие семьи оставить на зимовку, достаточно ли у них для этого меда и т. д.

Помимо сезонных работ, бортнику приходилось зорко охранять свой урожай и от медведей - больших охотников до меда. Медведя можно было попугать, в крайнем случае, выйти на него с рогатиной, но самым опасным врагом бортного пчеловодства была порча бортного дерева и вообще истребление лесов. Там, где оно принимало широкие размеры, бортное пчеловодство падало.

В XIV веке в ближайших окрестностях Москвы известно несколько очень обширных районов бортных лесов. На небольших притоках Москвы - Медоенке и Вяземле - был целый стан, который так и назывался Медвенском. На Пахре, недалеко от места, где много позже возник город Подольск, вокруг села Добрятина был огромный княжеский лес добрятинских бортников. Особый интерес представляет бортный лес возле самой Москвы. В первой четверти XIV века он находился в ведении какого-то Васильца, слуги князя Ивана Калиты. На месте этого леса в XV веке образовался так называемый Васильцев стан Московского уезда. Он простирался от села Косина до Измайлова, а в северной части доходил до устья Яузы. В состав его входили селения Карачарово, Кусково, Перово, Гиреево, Ивановское, Горенки, Реутово и Владычино.

Заселение этого района началось в XIV в., ив первой четверти XV века здесь была слобода великокняжеских бортников и тетеревников. Позже о ней нет помина. В XV веке в Васильцеве стану, появились многочисленные частные владельцы и монастырские старцы, лес был сведен, тетерева разлетелись, а бортное пчеловодство стало невозможным. На месте бывшей слободы тетеревников и бортников в XVI веке образовалось небольшое село Бортное, Успенья Богородицы в Тетеревниках, которое на старых картах показано под искаженным названием Тетерки. По описанию 1576 г., в Тетеревниках числилось 50 десятин пашенной земли, 7 десятин леса и несколько десятин покосов. К селу было приписано несколько пустошей, среди которых - пустошь Перово, где в наше время вырос город. В XVII в. после опустошений польско-шляхетской интервенции Тетеревники стали деревней с тремя-четырьмя дворами. Вот все, что осталось от огромного бортного леса времен Ивана Калиты.

В местностях, менее удобных для земледелия и заселения, бортное пчеловодство и первобытные формы хозяйства держались прочнее. Не только в XVII, но даже в XVIII веке в недалеких окрестностях Москвы были такие «медвежьи углы», где в лесах действительно водились медведи, а на озерах плавали лебеди, гуси и бесчисленное количество уток.

В 80-х годах XIV века монахи Симонова монастыря, основанного на окраине Москвы около 1380 г., поставили на западном берегу Большого Медвежьего озера (километрах в 20 на северо-восток от Москвы) монастырей Преображенья спаса. Пустынность места понравилась монахам, и чернец Савва решил закрепить его за монастырем. Он променял свою вотчину в Переяславском уезде великому князю Дмитрию Донскому и получил в обмен монастырек Спаса и участок земли, «и с озером с Верхним и с Нижним, и с деревнями с бортничьими... и с лесом и с болотом и с перевесами». На полученном от великого князя владенье в это время было пять однодворных поселков бортников, из которых каждый «ходил» отведенный ему участок леса. Это и называлось бортным ухожеем.

Для читателей, не знакомых со столь далекой от нас стариной, следует сделать небольшое разъяснение. За отсутствием другого оружия, кроме лука, птиц ловили обыкновенно силками, сделанными из конского волоса, или перевесами - сетями, которые развешивали на деревьях в местах пролета птиц. Отсюда, и самые места ловли птиц сетями называли перевесами.

Симоновские чернецы (монахи) не упускали случая увеличить и округлить свое владение. Ближайшим соседом их во второй половине XIV века был некий Дмитрий Минич, богатый коломенский вотчинник, служивший московскому великому князю. В 1368 г. великий князь литовский Ольгерд совершил внезапный набег на Московское княжество. Летописцы рассказывают, что великий князь Дмитрий Иванович не успел собрать свои полки, но все, что было у него под рукой, отпустил в заставу против Ольгерда, «еже есть сторожевой полк, а воеводство приказал Дмитрию Минину». Ольгерд превосходящими силами напал на заставу и разбил ее на реке Тросне, в пределах Оболенского княжества. В числе павших в бою был и Дмитрий Минич. В начале XV века его внук Игнатий Васильевич дал Симонову монастырю свою «отчину и дедину» - пустошь Ревякинскую, с лесом и с бортью, смежно с монастырским владеньем.

Другим соседом Медвежьих озер был боярин Ив. Ив. Бутурлин. В середине XV в. его сыновья продали Симонову монастырю «за 3 руб. да в придачу овца» пустошь Максимовскую. Таким образом, у монастыря образовалось вокруг Медвежьих озер довольно крупное владение.

Как видно из дошедших до нас актов, и симоновские старцы, и Минины, и Бутурлины не вели в своих владениях никакого земледельческого хозяйства: вся их деятельность выражалась в эксплуатации природных богатств самыми примитивными способами - в бортном пчеловодстве, ловле рыбы в озерах и охоте на зверя и птицу. В начале XVI века власти Симонова монастыря упразднили монастырек Преображенья спаса возле Нижнего озера, и на Медвежьих озерах оставалась деревня Утки и 5 - 6 хуторов бортников. В XVII веке деревня Утки стала называться деревней Медвежьей, а в справочниках селений XIX века она называется деревней Медвежьи озера. В начале прошлого, XIX века у Медвежьих озер началась разработка торфа, и это внесло некоторое оживление в жизнь обитателей этого медвежьего угла. В середине века бывшая деревня Утки насчитывала уже около полусотни дворов, но и до самых поздних времен весь этот район на восток от Лосиного острова оставался населенным сравнительно слабо.

Цитируется по изд.: Веселовский С.Б. Московское государство в XV – XVII веках. Из научного наследия. М., 2008, с. 18-24.