Япония в эпоху Мэйдзи: предпосылки революции

Начиная с XVII века в японской культуре можно проследить такие черты, свойственные в свое время и европейскому просвещению, как критическое отношение к религиозным и сословным предрассудкам, отстаивание идеи равенства всех членов общества, подчеркивание значения отдельной личности и др. Правда, на японской почве они не получили такого полного развития, как на Западе, однако игнорировать это направление общественной мысли было бы неправильно. Без него трудно понять причины, сделавшие возможным бурный процесс модернизации страны после революции Мэйдзи. Следует заметить, что черты, роднящие это направление японской общественной и философско-религиозной мысли с идеями европейского просвещения, результат не только типологического сходства, но и отчасти следствие взаимодействия с европейской культурой, которая, несмотря на все запреты, постепенно проникала в Японию. Сёгунское правительство и крупные феодалы были заинтересованы в использовании достижений западноевропейской техники в целях усиления своего могущества. Образованные слои японского общества стремились узнать больше о том, что происходило за пределами страны, интересовались европейской медициной, ботаникой, географией, астрономией, математикой. Возникло научное направление, получившее название рангаку, (буквально «голландская наука»), поскольку единственной европейской страной, корабли которой раз в год имели право посещать Японию, была, как уже говорилось, Голландия. Однако культурные связи японских рангакуся (голландоведов) с немногочисленным персоналом торговой голландской фактории на острове Дэдзима близ Нагасаки носили в целом эпизодический характер. Большим препятствием являлось также существо-

[11]

ванне языкового барьера. Только в конце XVIII века Инамура Сам паку составил далеко не совершенный голландско-японский словарь. А сколько-нибудь систематическое знакомство с европейской наукой началось лишь в 1823 г., когда в окрестностях Нагасаки было разрешено открыть школу, в которой немецкий врач Зибольд, служивший в голландском торговом представительстве, начал читать лекции для японских студентов.

Деятельность рангакуся в последние годы правления сёгуната подготовила почву для распространения в Японии не только прикладных знаний с Запада, но и общественных наук, а также искусства. В 1856 г. правительство вынуждено было создать в Эдо общество «Бансё сирабэсё» («Центр изучения варварских книг») 1, где изучали голландский язык, собирали различные сведения об Англии, Франции и России, исследовали европейские системы образования и политические институты.

В общество входили правительственные чиновники, выходцы из феодального сословия, которые использовали свое знание иностранных языков и широкий научный кругозор для выработки политического курса сёгунского правительства. Являясь наиболее просвещенной, прогрессивной и дальновидной частью господствующего сословия, они критиковали правительство за бездеятельность, неспособность найти выход из создавшегося критического положения и ратовали за модернизацию страны.

Члены общества «Бансё сирабэсё» противопоставляли конфуцианской схоластике практические знания, призывали к освоению европейской науки и культуры, развивали материалистические идеи, сыгравшие важную роль в идеологической подготовке революции Мэйдзи. Они были носителями антифеодальной научной мысли, послужившей базой для развертывания движения просветительства, которое сопутствовало и содействовало процессу модернизации страны.

Тем не менее сёгунское правительство практически вплоть до «открытия» страны продолжало относиться с подозрением

__________

1. В 1862 г. общество было переименовано в «Ёсё сирабэсё» («Центр изучения европейских книг»), в 1863 г. его преобразовали в школу «Кайсэйдэе» («Очаг просвещения»), где преподавали голландский, английский, французский, немецкий и русский языки, математику и другие дисциплины. В 1877 г. эта школа стала частью Императорского университета [96, I с. 344].

[12]

к ученым, проявлявшим слишком большое рвение в изучении европейских наук и стремившимся к знакомству с образом жизни народов Запада. Эти ученые неоднократно подвергались разного рода репрессиям и не имели возможности широко пропагандировать полученные ими знания.

Идеологической системой, получившей наибольшее распространение в период Эдо, было конфуцианство. Особую известность в качестве основателя японской школы нео-конфуцианства приобрел Хаяси Радзан (1583—1657). Благодаря усилиям трех поколений семьи Хаяси неоконфуцианство получило при Токугава фактически статус официальной доктрины. Сын Хаяси Радзана — Хаяси Сюнсай (1618— 1680) закончил написание начатой отцом истории Японии, а также составил комментарии к основным классическим произведениям конфуцианства. В награду за его заслуги руководимая им школа была официально признана правительством и стала называться Кобунин («Школа древних писаний»), а самому Сюнсаю было присвоено звание кобунин гакуси (ученого — знатока древних писаний). Не меньших успехов добился и внук Хаяси Радзана — Хаяси Хоко (1644—1732). При нем школа приобрела статус высшего учебного заведения (дайгаку), а ему самому было пожаловано звание главы этого заведения (дайгаку-но коми), которое стало наследственным в семье Хаяси. Изданный в 1790 г. министром Мацудайра Саданобу эдикт о запрещении распространения неортодоксальных философских учений («Кан- сэй игаку-но кин») окончательно закрепил за школой Кобунин статус официального учреждения, ведавшего изучением конфуцианской доктрины и являвшегося одновременно религиозным конфуцианским центром страны, поскольку там находилась статуя Конфуция, перед которой ежегодно в присутствии сёгуна совершался обряд поклонения. Таким образом, конфуцианство оказалось теснейшим образом связанным с политической системой токугавского сёгуната и не могло стать идейным выразителем оппозиционных настроений, получивших во второй половине периода Эдо 2 широкое распространение среди самых различных слоев населения.

Роль идеологов, сыгравших важную роль в формировании ценностных ориентаций эры Мэйдзи, выпала на долю

_______

2.  Период, когда резиденция сёгуна находилась в г. Эдо (1603—1867).

[13]

кокугакуся — представителей так называемой национальной науки (кокугаку), которые сосредоточили свое внимание на изучении не китайских, а японских древних текстов, истории и литературы. Один из основоположников кокугаку — Камо Мабути (1697—1769) стремился восстановить утраченный его современниками дух подлинного уважения к японской старине. Он изучал древние синтоистские молитвословия и заклинания (норито), этикет императорского двора эпохи Нара (710—784), поэзию того времени. Ему принадлежит заслуга расшифровки текста антологии классической японской поэзии «Манъёсю» (около 760 г.), ставшей к XVIII веку непонятной для читателя. Камо Мабути утверждал, что поэзия «Манъёсю» полностью свободна от какого-либо чужеземного влияния, это естественное выражение национальных чувств, национального духа.

Однако одной поэзии было явно недостаточно для создания национальной религиозно-философской системы. Эта задача выпала на долю второго основоположника кокугаку — Мотоори Норинага (1730—1801). Предки Мотоори некогда принадлежали к самурайскому сословию, но к XVIII веку семья обеднела и, утратив прежнюю сословную принадлежность, была приписана к торговому сословию. Мотоори выбрал своей профессией традиционную китайскую медицину. Он также изучал некоторое время конфуцианство в частной школе. Не будучи самураем, он был лишен возможности поступить в одну из школ, находившихся в ведении центрального правительства или правительств отдельных княжеств, поскольку подавляющее большинство таких школ не допускало в число своих студентов представителей четвертого сословия. Считают, что это обстоятельство, возможно, повлияло на резко отрицательную позицию, занятую Мотоори в отношении конфуцианства.

Однако несравненно более важным обстоятельством является то, что в японском обществе того времени росло недовольство режимом токугавского сёгуната. В конце XVIII — начале XIX века значительно ухудшилось экономическое положение страны. В связи с изменениями в международной обстановке перед Японией возникла угроза утраты самостоятельности. Все это породило стремление подвергнуть критическому пересмотру курс сёгунекого правительства не только в области внешней и внутренней политики, но и в сфере идеологии. Конфуцианство, являясь офици-

[14]

альной религиозно-философской доктриной сёгуната, к тому же чужеземного происхождения, не могло быть принято идеологами национального возрождения.

Кокугакуся испытывали определенные трудности в поисках доктрины, которая могла бы лечь в основу оригинальной национальной идеологической системы, так как уже на ранних стадиях своего развития японская культура испытывала мощное влияние более развитой культуры материковой Азии. Принятие в VI веке буддизма на долгое время оттеснило национальную японскую религию — синто на второй план. Положение синто не изменилось и позднее, когда буддизм вынужден был уступить часть своих позиций конфуцианству. Тем не менее синто не исчезло. Оно продолжало сохраняться при императорском дворе, поскольку император рассматривался как прямой потомок богини Аматэрасу, верховного божества синтоистского пантеона. Оно бытовало и в народе в виде различных местных культов. Однако при этом в синто отсутствовали сакральные тексты, на которых могло бы быть построено оригинальное эти ко-моральное учение. Задачей кокугакуся стало обнаружение, комментирование и канонизация подобных текстов.

Дело Камо Мабути по возрождению «чистого синто» продолжил Мотоори Норинага, обратившись к дешифровке, комментированию и изучению историко-мифологического свода VIII века — «Кодзики» («Запись о делах древности»). Он посвятил этому труду около 30 лет жизни, написав «Кодзики-дэн» («Комментарий к „Кодзики"»). Труд Мотоори как филолога, сумевшего, хотя и не без некоторых ошибок, как выяснилось в наше время, расшифровать текст «Кодзики», ставший уже в средние века полностью непонятным, безусловно, заслуживает высокой оценки. Однако толкование, данное Мотоори текстам «Кодзики», свидетельствует о том, что они были восприняты им совершенно некритически.

«Кодзики» представляет собой запись мифов, легенд, отдельных исторических фактов, генеалогических таблиц японских правителей, которых в японоведческой литературе принято называть императорами, а также близких им семей и, по существу, не может рассматриваться как основа философской идеологической системы. Однако это обстоятельство не остановило Мотоори, утверждавшего, что сфера бытия, связанная с богами, лежит за пределами человеческого понимания и не подлежит рационалистическому тол-

[15]

кованию. Он выделил в синтоистском пантеоне культ жизненных сил, представленный божествами Таками-мусуби-но ками (витальность) и Ками-мусуби-но ками (плодородие), и культ божественной прародительницы императорского дома — богини солнца Аматэрасу.

Центральное место в учении Мотоори заняла идея почитания императора. Весь мифологический свод, вошедший в «Кодзики», был воспринят Мотоори как абсолютная, не подлежащая никакому сомнению истина. Он считал, что вызванный естественным движением души акт поклонения богам значит гораздо больше, чем все рационалистические философские системы. Таким образом, центр тяжести из сферы рационального был перенесен в сферу эмоционального, считавшегося проявлением истинно японского духа. Взгляды Мотоори были отчасти реакцией на засилье конфуцианской схоластики, но в значительно большей степени были связаны с ростом национального самосознания перед угрозой иностранного вторжения. Так или иначе Мотоори канонизировал новую, независимую от буддизма и конфуцианства сферу классики, сыгравшую в дальнейшем важную роль в культурной и политической жизни японского народа. Он сделал кокугаку наукой, заслуживающей серьезного изучения, и придал несистематизированным до того времени верованиям синто значение священного канона.

Хирата Ацутанэ (1776—1843) пошел значительно дальше своего предшественника, провозгласив превосходство синто над всеми другими религиями и отраслями знания. К присущему Мотоори преклонению перед японской классикой Жирата добавил нетерпимость ко всему чужеземному. При этом он черпал свои аргументы в пользу превосходства синто, не особенно заботясь об их корректности, и в тех самых буддийских и конфуцианских теориях, против которых так яростно восставал, и даже в европейской науке. Так, он одобрительно отзывался о гелиоцентрической системе Коперника, поскольку она, по его мнению, подтверждала синтоистскую космогонию. Он утверждал также, что японцы имели письменность до заимствования ее из Китая, в доказательство чего предъявил текст, который оказался корейским алфавитом XV века. Тот факт, что библейское предание говорит о потопе, а японские хроники не содержат упоминания о чем-либо подобном, он истолковывал как свидетельство того, что Япония расположена выше всех остальных стран, и т. п.

[16]

Несмотря на то что труды Хирата Ацутанэ не выдерживают серьезной научной критики, они сыграли важную роль в борьбе за подъем национального самосознания в предмэйдзийский период. Их простота, непосредственное обращение к национальному чувству сделали популярными выраженные в них идеи неосинтоизма. Мысль о том, что Япония — первая среди других стран, потому что солнце появляется раньше всего в ней, была доступна самому малообразованному человеку и имела видимость неоспоримого доказательства. В своей работе «Кодо тай и» («Сущность древнего пути», 1811) Хирата прямо утверждал, что японцы, будучи потомками богов, «совершенно отличаются от народов Китая, Индии, России, Голландии, Сиама, Камбоджи и всех других стран мира и стоят выше их». Взгляды Хирата Ацутанэ сыграли заметную роль во время революции Мэйдзи. Лидеры нового правительства, стремясь обеспечить единство нации, быстро оценили возможности, таящиеся в неосинтоизме, доктрины которого стали усиленно пропагандироваться в школе, армии, внедряться в сознание народа через прессу.

Наконец, необходимо сказать еще об одном направлении общественной мысли, игравшем важную роль накануне «открытия» страны, а именно о так называемой школе Мито — Митогаку. Школа Мито была создана в XVII веке Токугава Мицукуни, принадлежавшим к младшей ветви дома Токугава, с целью составления полной истории Японии. В конце XVIII — XIX веке ветвь Мито выдвинулась на ведущие позиции ввиду отсутствия наследника в главной ветви и вследствие той роли, которую она играла в идеологической жизни страны. Школа Мито выдвигала следующие положения: «Синто и конфуцианство — едины» (синфу фуни); «литература и военное искусство не противостоят друг другу» (бумбу фуги); «верность императору и родителям едина по своей сущности» (тюко иппон). Это была попытка примирить идейных сторонников императорской власти со сторонниками сёгунского правления, консолидировать религиозную, политическую и интеллектуальную жизнь Японии в напряженной обстановке начала XIX века.

Главным политическим вопросом, стоявшим перед страной, был вопрос о «южных варварах» — так называли японцы европейцев, корабли которых впервые приплыли в Японию со стороны южных морей. Два ведущих идеолога

[17]

школы Мито-Аидзава Сэйсисай (1782—1863) и Фудзита Токо (1806—1855) считали, что с «южными варварами» следует поступать так же, как в свое время поступили с «северными варварами» — айну, для борьбы с которыми собственно и был назначен сэй-и-тайсёгун (букв, «военачальник, посланный для борьбы с варварами»). Наиболее полно кредо школы Мито по этой проблеме было изложено в труде Аидзава «Синрон» («Новые предложения», 1825). Аидзава призывал к немедленному изгнанию варваров, усматривая в этом «великую возможность», которая случается раз в тысячелетие и которую нельзя упустить. Он считал, что идея «почитания императора» (сонно) должна объединить всю страну, смыкаясь в этом пункте с идеологией неосинтоизма. Залог победы над варварами Аидзава видел в особом характере японского государства — страны, созданной божественными прародителями, расположенной в центре мира и управляемой непрерывной линией потомков богини солнца Аматэрасу, а также в особом нравственном складе японцев, которым изначально присуща преданность императору и родителям, ради которых они живут и умирают.

Эти положения Аидзава в дальнейшем легли в основу концепции кокутай — национальной и государственной общности японского народа, — в которой были соединены идеи синто, конфуцианства и бусидо. Концепция кокутай имеет синкретический характер, будучи одновременно и религиозной, и морально-этической, и политической доктриной. Она оказалась очень живучей и была популярна еще во время второй мировой войны.

Таковы в общих чертах основные идеологические течения, получившие распространение в японском обществе накануне революции Мэйдзи.

[18]

Цитируется по изд.: Гришелева Л.Д., Чегодарь Н.И. Японская культура нового времени. Эпоха Мэйдзи. [Культура народов Востока. Материалы и исследования]. М., 1998, с. 11-18.