Китай [в III – VII веках] (как сосед Японии)

Непосредственное влияние Китая на Японские острова в сколько-нибудь широком диапазоне началось позднее, чем корейское или по крайней мере корейско-китайское, имея в виду префектуру Лолан. Поэтому мы очень бегло коснемся положения в Китае при династии Восточная Хань, и то лишь потому, что с этой династией союз Ематай находился в сношениях.

Древнекитайская этническая общность «хуася» сложилась в VII—VI веках до н. э. на Среднекитайской равнине, откуда началось ее распространение вширь. Захватнические войны династий Западная и Восточная Хань (II век до н. э.— II век н. э.) создали империю, в которой собственно китайский этнос стал островом в этническом море. Однако объединение страны в известной мере способствовало этнической консолидации, проявившейся, в частности, в появлении нового этнонима — хань. Именно при династиях Хань и сложились основные принципы этнического и политического противопоставления Срединной империи окружающему миру по типу «центр — периферия». Однако уже на этом этапе отношения с Корейским полуостровом стали развиваться по типу «центр — центр».

После краха Ханьской империи и до укрепления Суйской, т. е. на протяжении 350 лет, этнические процессы приобрели небывалый размах. В ходе войн, междоусобиц, угона населения, проводившихся как китайскими, так и некитайскими династиями и государствами, переселилось на юг Китая около 1 млн. человек (1/8 часть населения севера и 1/6 часть населения юга). Необычай-

[44]

ной интенсивности достигли разносторонние межэтнические связи между группами коренных ханьцев, неханьскими обитателями бывшей империи и пришлыми племенами. Компактное расселение ряда некитайских племен, в том числе и в пределах бывшей империи, на севере Китая (гуннов, цян, ди, сяньби, тоба и др.) содействовало возникновению некитайских династий и государств — как на территории Китая (Вэй), так и за его пределами (Янь). Изменившаяся этнополитическая обстановка привела к утрате ханьцами монолитной позиции этнического противостояния окружающему миру по типу «центр — периферия» — она стала недейственной по отношению к Японскому архипелагу и даже к Корейскому полуострову. Одновременно возникли локальные центры в бывшей китайской империи, которые рассматривали как периферию своих соседей. Примером такого отношения может служить интерес государства Вэй к корейским делам и царства У — к японским.

Однако численное превосходство ханьцев, особенно по сравнению с отдельными неханьскими народностями, и прежде всего на Китайской равнине и в междуречье Хуанхэ — Янцзы, большая зрелость и стойкость китайского этноса дали себя знать, как только наметился кризис в этническом развитии некитайских народностей, многие из которых уже подверглись ассимиляции и аккультурации в разной степени. На новой стадии своего развития китайский этнос сумел возглавить борьбу за создание новой, Суй-Танской империи. Победа в этой борьбе облегчалась ему внешней опасностью, угрожавшей всему сообществу этносов в Китае, со стороны Тюркского каганата. Позиция «центр — периферия» была восстановлена, но с существенными поправками: на расширенной этнической основе самого «центра» и при более равноправном от[1]ношении к «периферии» [Первобытная..., 1978, с. 102—115; Народы Восточной Азии, 1965, с. 141 —148].

Рассмотрим теперь общественно-политическое положение Китая в это время.

Воспользовавшись широким недовольством политикой Ван Мана, вылившимся в обширное крестьянское движение «краснобровых», потомок ханьской династии (Лю Сю) в 25 г. провозгласил правление Восточной (по столице в Лояне), или Поздней, ханьской династии. Первые императоры новой династии освободи[1]ли некоторые категории рабов и зависимых, провели перераспределение земель, оживили казенную надельную систему, снизили налоги и списали недоимки. Династия укрепила свое положение, широко развернув формирование кадров чиновников, зависимых от центральной власти, используя для этой цели государственные школы и принцип «выдвижения в чиновники». Династия Восточная Хань вела активную внешнюю политику, сильно укрепившую ее престиж. Особенно успешной оказалась политика раскола, сдерживания и натравливания друг на друга сюннуских (гуннских) племен, проводимая в третьей четверти I века Бань Чао [Очерки..., 1959; История Китая..., 1974, с. 41—50].

[45]

Во II веке, т. е. во второй половине царствования династии, обстановка изменилась к худшему. Постоянное и роковое зло династийного Китая — разорение арендаторов казенных земель — усиливало аристократию и ослабляло правительство, лишая его доходов и социальной базы. Огромные расходы на внешнюю политику, на войны, например с цянами, ослабление императорской власти и возвышение евнухов, финансовые неурядицы и стихийные бедствия — все это отягощало и без того тяжелое положение крестьянского люда. В стране вспыхнуло восстание «желтых повязок». Она было подавлено, но лишь усилиями крупных землевладельцев и полководцев, а не стараниями центральной власти. Эта последняя неудача стоила династии дорого: она рухнула окончательна в 220 г., но уже в течение нескольких десятилетий до этого ее власть была эфемерной.

Свержение династии Восточная Хань в условиях разгрома крестьянского восстания означало победу центробежных сил и от[1]крыло многовековой период удельной раздробленности и междоусобиц: эпоха троецарствия III века сменилась эпохой южных и се[1]верных династий IV — VI веков.

Цао Пи — сыну знаменитого полководца Цао Цао — выпала сомнительная честь низложить последнего ханьского императора. Он стал родоначальником новой династии — Вэй (220—265), властвовавшей над рядом провинций — современными Цзянсу, Ань[1]хой, Хубэй. Другой военачальник, Лю Бэй, провозгласил собственную династию Хань в области Щу — в истории его династия сохранилась под именем Шу или Шу-Хань (221—263). Он царствовал над землями, занятыми ныне Сычуаныо, Сиканом, Юньнанем, Гуйчжоу и рядом районов Шэньси и Ганьсу. Третий полководец, Сунь Цюань, создал династию У (222—280) со столицей в городе Цзянье (Нанкине), простиравшую свою власть на нынешние Фуцзян, Гуандун, Гуанси.

Не прекращающиеся в течение всего III века кровопролитные войны привели к отпадению окраин, в том числе и северо-восточных, к резкому сокращению численности населения, к разорению целых районов, к массовому бродяжничеству. Мелкие и крупные военачальники оказались в кризисном состоянии, как будто неразрешимом. Их существование поддерживалось лишь многочисленными воинскими отрядами. Но для комплектования отрядов требовались рекруты, а для их прокормления — провиант. Ни того, ни другого неоткуда было взять, так как и крестьянское население и запашка катастрофически уменьшились. Выход был найден в создании военных и гражданских поселений. И организованное по-военному крестьянство, и войска, непосредственно не ведущие боевых действий,— все были посажены на землю. В среднем половина продукции поселений поступала непосредственно в казну. Другая половина способствовала хозяйственному укреплению деревни. Эта аграрная политика достигла особого успеха в бассейне р. Хуанхэ, протекавшей через владения Вэй. Последняя усилилась и возвысилась над другими царствами, поглотив династию Шу.

[46]

Но и внутри Вэй зрели силы, которым суждено было изменить династийную принадлежность этого государства и открыть перед ним путь к кратковременному объединению под своей эгидой большей части Китая. Власть в стране захватила сильная фамилия Сыма, и в 265 г. Сыма Янь низложил вэйского государя и вступил на престол в Лояне как представитель новой династии — Западная Цзинь (265—316). В 280 г. Западная Цзинь уничтожила государство У и два десятка лет до мятежа удельных княжеств правила всей страной.

Установление мира, хотя, как оказалось, недолгого, во владениях единой династии Западная Цзинь делало невозможным дальнейшее существование военных поселений как основы аграрной системы, тем более что процент ренты достиг 70—80. В 280 г. вместо военных поселений стали вводить систему надельного землепользования. Чиновники получили ранговые земли и крестьян для обработки этих земель, а остальное сельское население превращалось в казенных крестьян. Последние получали «поля во владение» (чжаньбянь), урожай с которых шел в их пользу, и «тягловые поля» (котянь), доход с которых поступал в казну (около 40% всего зернового продукта работника).

Однако эти мероприятия не успели создать правительству опоры в виде слоя казенно-обязанных крестьян, так как страна оказалась охваченной смутами одна другой страшней. В самом конце III века поднялся «мятеж восьми удельных князей». В то же время сотни тысяч некитайского населения (сюнну, цзе, сяньби, ди, цян, цзун и др.) переселились во Внутренний Китай и были приняты в подданство. Они сразу стали объектом наиболее жестокой эксплуатации и вербовки в отряды мятежных князей. Жившие компактными этническими группами, эти северные и западные племена еще не расстались с воинственным складом жизни, поддерживали тесные связи с их «застенными» родичами. В атмосфере междоусобиц они быстро почуяли свою силу. Застрельщиками мятежа оказались сюнну (304 г.), к ним присоединились прочие некитайские племена, и через десяток лет власть Западной Цзинь во всем Северном Китае рухнула. Новая китайская династия — Восточная Цзинь (317—420)—перенесла столицу в Цзянькан (Нанкин)  и сохранила за собой юг страны. Северный Китай в политическом отношении почти на полтора века утратил единство и китайское правление. На его территории возникали и гибли кратковременные династии, организованные удачливыми вождями северных и западных некитайских племен, по своему произволу перекраивавшими карту страны.

Культурное и политическое значение эпохи, получившей в истории название периода южных и северных династий — наньбэйчао IV — VI веков, заключалось в передвижении с севера на юг китайского государственного и культурного центра и в образовании на севере сплава китайско-«варварской» культуры. Такая передислокация ценностей оказала существенное влияние и на заморских соседей, в том числе и на японцев. Северный путь в Китай через

[47]

Корейский полуостров утратил немалую часть своего значения, ибо вел уже в «варварские» государства. Освоение южного морского пути вдоль берега Китая до устья р. Янцзы сопровождалось пересмотром многих традиционных воззрений японцев на место концентрирования и характер «истинно-китайской культуры», на монолитность и прочность объединенного Китая, наконец, на роль «варварской» периферии. Самому процессу освоения предшествовал полуторастолетний перерыв в связях с этой частью континента. Пройдя этот болезненный путь, японцы вновь завязали сношения в первую очередь с основной династией — Восточной Цзинь — и лишь после ее скорого краха — с тремя другими южными династиями: Сун, Ци, Лян, последовательно сменявшими друг друга и претендовавшими на известную гегемонию. Калейдоскопичность массы династий наньбэйчао лишала большинство из них всякого влияния за узкимц границами собственных территорий. Поэтому нашу характеристику этих царств мы ограничим указанными четырьмя.

Восточная Цзинь раздиралась противоречиями между нахлынувшими с севера приспешниками династии: их окружением и феодалами — с одной стороны, и местными, южными помещиками, от[1]тесненными от власти,— с другой. В этой коллизии, сопровождав[1]шейся крестьянскими восстаниями, выдвинулся военачальник Лю Юй. Он сумел снискать расположение у разных слоев населения: у помещиков — разгромом повстанцев (412 г.), у крестьянства — уменьшением бремени поборов с жителей Юга (413 г.), у широких масс населения — прекращением столкновений между кликами феодалов (404 г.) и удачными походами на север (410, 417 гг.). Вскоре он отстранил от власти цзиньского императора и провозгласил новую династию — Сун, или [Лю] Сун (420—478).

Дальнейшая смена династий: [Южная] Ци (479—501), [Южная] Лян (502—556), наконец, Чэнь (557—588)—определялась итога[1]ми борьбы крупных домов. В правление всех этих династий, сменявших друг друга, окрепла господствующая социальная система, включающая служилое дворянство, бюрократию и знать. Соотношение этих элементов оказалось крайне сложным и полностью ни[1]кого не удовлетворяло: знать обладала политической властью и экономическим могуществом, претендовала на монополию в управлении; служилое дворянство, выдвинувшись на поле брани, не могло закрепить своего положения, не обладая ни родовитостью, ни рангом; чиновники — носители рангов по идее должны были зависеть лишь от императора и избираться из числа способных людей всех сословий, но комплектовались (причем их высший слой) в основном из знати. Несомненный экономический прогресс в Южном Китае (расширение запашек, улучшение системы орошения, развитие металлургии, ткачества) сопровождался укреплением товарно-денежных отношений.

На севере Китая, в особенности в государстве Тоба-Вэй (386—534), фактически объединившем Север, напротив, сохранялось натуральное хозяйство и вводилась с 485 г. система уравня-

[48]

тельного землепользования (цзюньтяньчжи) как средство, способное воспрепятствовать бегству крестьян и укрепить экономику. Эта система предусматривала наделение безземельных крестьян и рабов отторженными государственными землями взамен уплаты налогов и явилась предтечей последующих аналогичных систем, послуживших образцом для Японии.

Экспансионистская политика династии Тоба-Вэй, даже после покорения ею Северного Китая, отнюдь не была оставлена. Она лишь дополнялась вынужденными хозяйственными мероприятиями, от которых в конечном счете завоеватели ожидали как обогащения верхушки, так и средств для новых походов, в которых бы были заняты рядовые сяньбийцы. Всеобщая ненависть коренного населения к неуемным завоевателям содействовала оригинальной правительственной политике — обязательной декретированной китаизации сяньбийцев, целью которой было сбить волну возмущения. Такая политика не примирила китайцев с сяньби, но зато внесла этнический и культурный разброд в среду последних, давно уже разделившихся на враждебные социальные группы. В ослабленной империи вспыхнуло повстанческое движение, которое было подавлено, но оно дало толчок к грызне победителей за престол, которая окончилась распадением государства на целый ряд более мелких соперничающих династий.

Но эта политическая деградация оказалась последней на ближайшее столетие. Силы центробежные явно теряли почву: в стране наступило некое этническое равновесие на базе ассимиляции значительной части пришлых элементов; выявилась культурная близость между Севером и Югом, между пришлыми кочевниками и оседлыми китайцами; в результате ряда мер хозяйство, особенно на Юге, до известной степени стабилизовалось и наметился общий рынок; воинственные феодалы истребили друг друга, а общественное мнение вполне сочувствовало идее объединения. Поэтому вельможа государства Северное Чжоу Ян Цзянь при поддержке «группировки Гуаньлун», хозяйничавшей в царствах Западная Вэй и Северное Чжоу, без особого труда сверг императора Северного Чжоу и провозгласил себя императором новой династии — Суй (581—618). В 589 г. он уничтожил на Юге династию Чэнь и фактически объединил весь Китай.

Последующие реформы укрепили положение династии. Правительство повсеместно ввело государственную надельную систему по образцу тоба-вэйской, лишь несколько уменьшив размер надела, но зато обеспечив землей основной контингент земледельцев (свободных и рабов), государственные налоги (зерном), подать (тканями), труд-повинность, условия отбывания которой были четко определены. При осуществлении этих реформ провели перепись населения. Государство приступило к широкому строительству общественных амбаров-запасников, к выпуску единой стандарт[1]ной монеты, разрешило свободную торговлю и занятия ремеслом, составило новый кодекс законов [История Китая..., 1974, с. 51 — 60].

[49]

Эти мероприятия дали быстрый и значительный эффект, упрочив прежде всего финансовую базу власти. Ослепленная успехами, династия Суй развернула огромное внутреннее строительство и активную экспансию вовне и, не рассчитав ресурсов, вызвала кризис. Строительство Великой китайской стены, прокладка дорог и почтовых трактов, рытье каналов («Великого канала» и др.) хотя сами по себе выглядели общеполезными мероприятиями, но вкупе с возведением дворцов и парков поглощали огромные средства и человеческие ресурсы. Остаток забирала война: с ближайшими соседями — тюрками и тугухунь — и с отдаленными странами — Кореей, Линьи (Южный Вьетнам), Тайванем. Дальние за[1]морские экспедиции уже и вовсе не диктовались неотложными политическими соображениями.

В 611 г. разразился взрыв: вспыхнула крестьянская война, усилились сепаратистские тенденции наместников и полководцев, не гнушавшихся союзом с «застенными» (некитайскими) племенами. Один из мятежных наместников — Ли Юань — прочнее других сумел захватить престол, провозгласить династию Тан (618—907) и после десятилетней тяжелой борьбы разгромить и повстанцев и сепаратистов.

Весь VII век, которым и закончим наш очерк истории Китая, знаменовал собой для страны путь вверх, к подъему, который наступил в VIII веке. Вслед за отменой множества жестоких постановлений, обнародованных в последние годы династии Суй, наступил период реформ. На примерах недавнего, прошлого правители усвоили, как важно для устойчивости династии иметь монолитные и послушные органы гражданского и военного управления. Новые императоры обратили внимание на гражданскую и военную администрацию. Кроме дворцовых и военных экзаменов была разработана система отбора на чиновничьи должности или экзаменационная система. Программа экзаменов требовала отличного знания конфуцианской морали и максим управления, а для того чтобы этими знаниями снабдить будущих кандидатов, создавались государственные школы. В зависимости от ранга школы варьировался контингент учащихся. Но перечень условий поступления и экзаменов был составлен таким образом, что давал явное преимущество сыновьям служилого дворянства и чиновничества.

При Тан окрепла система военных поселений (фубин) — самообеспечивающихся формирований воинов в походе, земледельцев в мирное время. Кроме пограничных частей основная масса гарнизонов располагалась вокруг столицы Чанъань.

Аграрная политика ранней Тан покоилась на надельной системе. Последняя напоминала суйскую и отличалась от нее в двух важных пунктах: 1) женщины, как правило, наделов не получали, но и налогов не платили; 2) рабы обоего пола тоже не получали наделов и не платили налогов, что сдерживало рост земельных владений рабовладельцев.

В целях поощрения хлебопашества была разработана шкала налоговых льгот при переселении крестьян, при вспашке ими це-

[50]

лины, при стихийных бедствиях. В первые годы существования новой власти была отлита новая стандартная монета и установлен ряд льгот для ремесленников и торговцев.

Успехи танской династии во внешней политике по своему звучанию перекрывали даже немалые достижения деятельности внутригосударственной. Неотложной задачей династии явилось противостояние Восточнотюркскому каганату — опоре сепаратистских наместников,— опустошавшему китайские пограничные области.

После длительной подготовки Тан в 629—630 годы уничтожила Восточный каганат. Используя правило «разделяй и властвуй», династия поставила под свой контроль племена телэ, жившие к северу от Гоби. На южных границах владений тюрок и телэ создали новые наместничества, послужившие аванпостами танского продвижения на запад. На пути этого продвижения стоял Западный тюркский каганат. Первый удар китайцев обрушился на Гаочан (640 г); за ним последовали другие. В результате походов каганат оказался на грани гибели (657 г.), а китайцы вышли на границу с Ираном. Позднее в этих же краях китайцы вступили в военный контакт с арабами, преградившими им путь на запад (751 г.). Открытие сухопутного пути в Малую Азию, находящегося под китайским контролем, контакт между иранско-арабским и китайским мирами приобрел значение, которое трудно переоценить.

В VII веке династия Тан оказывала сложное культурно-дипломатическое противодействие усиливающемуся государству Туфань (Тибет) , что отодвинуло военные схватки, невыгодно обернувшиеся для Китая, до третьей четверти VII века. С 641 г. открываются постоянные обмены посольствами с царствами п-ова Индостан, а в разные годы VII века — торговые сношения со странами Бирмы и Индокитая.

Для избранной нами темы особого внимания заслуживает корейская политика танского Китая, о которой мы довольно подробно рассказывали в предыдущем разделе. Воспользовавшись междоусобицами на полуострове, Китай с 644 по 668 г. неоднократно посылал свои и союзные — из вассальных племен сянху, уйгуров армии и флот против Когурё и его союзника Пэкче. На последней стадии войны китайцы вступили в бой с японским десантом и нанесли ему поражение (663 г.). Война закончилась разгромом Когурё и Пэкче и образованием в 668 г. протектората Аньдун.

Культурная история Китая за весь период со II по VII век чрезвычайно сложна и насыщена массой открытий и достижений. Вкратце можно отметить следующие ее стороны, оказавшие заметное воздействие на культуру Японского архипелага. Окончательно упрочилось конфуцианское учение, которое приобрело значение государственной и всеобщей этической доктрины. Также при Восточной Хань развились такие стороны китайской натурфилософии, как учение о силах инь и ян, о пяти стихиях. В I веке в Китай проникает буддизм, а в середине II в. делаются переводы буддийских канонов. В конце II века возникают религиозные даосские секты, активно участвовавшие в восстании «желтых повязок». Значи-

[51]

тельного прогресса достигают астрономия, история и география. В период правления династий Цзинь огромное распространение получил буддизм. Сохраняя еще некоторый дух равенства людей, привлекательный для широких слоев населения, буддизм именно в это время сформулировал учение о рае и аде как о воздаянии за прожитую жизнь. В даосизме, как отражение неурядиц эпохи, крепли элементы мистицизма, магии, алхимии, на которые возлагалось доставление верующему бессмертия и счастья.

В эту эпоху составлены «Сань го чжи» и «Хоу Хань шу», содержащие древнейшие летописные сведения о японской земле. Далеко пошла вперед математика, и были сделаны важные технические изобретения (водоподъемное колесо) и усовершенствования (компаса, ткацкого станка). Многие идеи и сюжеты буддийского учения оказали значительное воздействие на искусство, особенно в том варианте, который сложился в царстве Вэй.

Величие танской культуры в полной мере дало себя знать уже после VII века. Но и в начале Тан уже забрезжила заря этой культуры: мир культуры Среднего Востока через Центральную Азию вступил в Китай. Изобретение книгопечатания сыграло ведущую роль в распространении памятников письменной культуры, научной и философской литературы. Прогресс был достигнут и в математике, астрономии (календарь линьдэли), в картографии (карта «Хайнэй хуанту»), в истории (из 24 династийных историй при Тан составлено восемь), в судостроении (постройка судов дальнего плавания). Огромного успеха достиг буддизм, причем его распространение шло как в ширину, т. е. территориально, так и вглубь, захватывая новые сферы культурной, духовной жизни или по крайней мере проникая в них [История Китая..., 1974, с. 61—84]. Диапазон распространения танской культуры, а также элементов других далеких культур (иранских, арабских, индийских и т. д.), «захваченных» танской волной, огромен; он больше диапазона культуры любой другой эпохи Китая, в том числе и более поздней.

Эта глава в нашей работе не является лишь фоном, оттеняющим события, происходившие на японской земле. Она призвана выявить основные идеи, события в политической и культурной жизни Дальнего Востока, безусловно оказывавшие то или иное влияние на отдельные части ареала. Поэтому подытожим, что же из этого предстало перед подымающейся Японией. Остановимся лишь на общем, так как о частностях мы будем иметь возможность поговорить в дальнейшем. Разумеется, сам сосед не оставался неизменным и, следовательно, менялось его отношение к происходящему рядом с ним; более того, вполне допустимо наличие определенной временной невосприимчивости к тем или иным новшествам. Наконец, мы не знаем, как полна была та информация, которую японцы получали из Кореи и из Китая.

Однако со всеми оговорками мы можем смело утверждать, что для периода до Нара (VIII в.) все, с чем в материальной и духов-

[52]

ной области приходилось сталкиваться Японцам, хоть на шаг да оказывалось впереди японского. Это постоянное опережение создавало своеобразный психологический климат: опережение казалось естественным и само собой разумеющимся (как только его стали замечать и анализировать), но отсюда вытекала и преувеличенная надежда избежать всех серьезных и видимых осложнений при условии внимательного слежения за окружающим и правильного на него реагирования.

Миграции с Корейского полуострова на архипелаг, начавшиеся по крайней мере с эпохи яёи и полностью не прекращавшиеся до середины VII века, должны были довольно хорошо и регулярно осведомлять японское население о положении на полуострове. От японцев не укрылись ни консолидация южнокорейских ханей, ни учреждение китайского центра в Лолане. Бурная история Лолана должна была оказывать непосредственное влияние на положение дел в Ематай. И если на этой стадии японцы ограничивались выражением добрососедских и даже даннических чувств, то все усиливающаяся напряженность на полуострове вынудила их сменить тактику. Бесконечные свары и войны между тремя основными и многими более мелкими владениями, частые вторжения китайских войск на полуостров (взйских, цзиньских, суйских, танских) держали в напряжении японских правителей не только на Кюсю, но и в Кинай. Активное вмешательство режима Ямато в корейские дела в немалой степени диктовалось боязнью вторжения на острова враждебных сил. Такая боязнь имела все основания: посылали же китайцы вооруженные экспедиции за море для поисков «островов бессмертия», воевала же суйская династия с Тайванем.

Японцы издавна привыкли смотреть на Корею как на ворота, из которых может появиться и грозная опасность, и полезная новизна. Стараясь избегнуть первой, они внимательно присматривались ко второй. Очень скоро они поняли, что Корея не является сама по себе первоисточником всего нового, что где-то за ней находится еще более могущественная и культурная страна. Эта страна лежала слишком далеко, чтобы можно было непосредственно участвовать в ее жизни, как обстояло дело с Кореей. К тому же на любом повороте истории она оказывалась по своей мощи несоизмеримой с крохотным Ямато. Послы, а потом школяры и паломники привозили восторженные известия об этой стране.

Впрочем, отстоявшись, удивительные новости выкристаллизовывались в наблюдения о важнейших пружинах общественного устройства Китая, его силы и культуры. Создание общественной системы, покоящейся на «разумных» этических отношениях, на строгой «родственной» подчиненности — подданного императору, ребенка отцу,— служило заманчивым примером для строителей режима Ямато. Удельные войны, мятежи знати, вторжения «варваров» служили грозным предостережением против пренебрежения нравственными и государственными устоями. Формирование просвещенного слоя чиновников и служащих, целиком зависевших от правительства, и особенно огромной массы земледельцев — госу-

[53]

дарственных арендаторов — казалось передовым людям Ямато залогом прочного процветания режима. Духовные запросы населения — и это тоже обнаруживал континентальный опыт —великолепно удовлетворял буддизм. Это универсальное учение, выгодно[1]отличавшееся от родовых культов, с одной стороны, цементировало общество на каких-то более или менее всеобщих интересах, вы[1]ходящих за рамки общинно-родовых, а с другой — не проникала (пока!) в сферу правления. И коль скоро оказывались привлекательными основные положения политической, хозяйственной, общественной жизни континента, роль страны — их обладателя (Ки[1]тая и Кореи) неизмеримо вырастала. Стало уже вопросом времени, случая да местных условий восприятие тех или иных частных элементов этой системы или выработки своих собственных положений и взглядов, разбуженных и поощряемых усвоенными идеями.

[54]

Цитируется по изд.: Воробьев М.В. Япония в III – VII веках. Этнос, общество, культура, окружающий мир. М., 1980, с. 44-54.