Черноморские проливы — перспектива для России

Значение Проливов не исчерпывалось одной только возможностью транспортного сношения России со своими союзниками, хотя уже одно это спасало Сербию от разгрома в 1915 году, удерживало Болгарию от вступления в войну, позволяло русской армии немедленно получать необходимую технику, оружие и боеприпасы от своих союзников. Ведь снабжение турецких армий, действовавших на Кавказе и Месопотамии, осуществлялось через Стамбул. Падение турецкой столицы означало немедленное естественное поражение турок на этих фронтах. И это не считая того, что тем самым только одни русские высвобождали с Кавказского фронта до четверти миллиона превосходных штыков и сабель.

Кроме того, овладение Проливами отрезало Германию от сырья Ближнего Востока, необходимого для ведения войны. Офицер-эмигрант А.С. Гершельман справедливо пишет: «С развитием военных действий, насущная потребность в обладании Константинополем и Проливами, указанная Россией как одна из целей войны, становилась все более очевидной. Владея Проливами, Россия не была бы оторвана от союзников, могущих пополнять недостаток русского военного снабжения и, что, пожалуй, не менее важно, заперев Проливы, Россия осуществляла бы одну из важнейших задач второго периода войны — полную блокаду Германии с юга, которую с севера успешно завершила Англия» 197.

Что касается последнего утверждения, оно не совсем верно. Англичане так и не сумели побудить нейтральную Швецию отказаться от поставок сырья в Германию. Более того, по сведениям адмирала Консетта, крупнейшие английские предприниматели почти всю войну продолжали через Швецию торговать с Германией. Прежде всего — топливными поставками (нефть) и продовольствием, позволившим немцам продержаться 1916 год, когда в их руки попала Румыния.

На Балканах же англо-французские союзники опасались восстановления Балканского союза 1912 года, разгромившего Османскую империю, так как такой союз в условиях Первой мировой войны неизбежно оказывался бы под протекторатом Российской империи и, следовательно, приводил к русской гегемонии на Балканском полуострове. Именно поэтому союзники не особенно стремились удержать Болгарию в состоянии нейтралитета, так как любой болгаро-сербский конфликт разрывал Балканы на две коалиции. Этот союз «мог бы явиться для России орудием для дальнейшего продвижения к Константинополю и Проливам, и преобладанию в Восточном Средиземноморье. Поэтому задача англо-французской дипломатии заключалась в том, чтобы связать вопрос о Константинополе и Проливах, обещанных России мартовским соглашением 1915 года, с таким "решением" балканской проблемы, которое позволило бы ограничить территориальное расширение славянских государств и рост политического влияния России на Балканах. По этим соображениям они поддерживали неуступчивость Греции и Румынии, а также оказывали поддержку притязаниям Италии на южнославянские территории, прилегающие к левобережью Адриатики...» 198

А.А. Керсновский считает даже, что отказ от Босфорской десантной операции в годы войны в субъективном отношении явился следствием co-

[189]

ответствующего профессионального воспитания высшего русского генералитета. «Причину этого ослепления надо видеть в том, что и Великий Князь Николай Николаевич, и ген. Данилов, подобно ген. Людендорфу — полководцы рационалистической формации. Это были ученики Мольтке — позитивисты, a priori отрицающие значение духовного элемента и считающиеся лишь с весомыми элементами. Им и в голову не может прийти соображение, что взятие Царьграда возбудит в обществе и всей стране такой подъем духа, что временная утрата Галиции, Курляндии и Литвы пройдет совершенно незамеченной, и Россия обретет неисчерпаемые силы для успешного про-должения войны. Не видели они и политических последствий этой величайшей победы Русской Истории» 199.

Но даже и после 1915 года десант в Стамбул продолжал оставаться насущной, жизненно необходимой целью для Российской империи. Правда, и в 1916 году все свободные резервы пошли на Юго-Западный фронт, наступление которого после ошеломительных успехов мая—июня было остановлено австро-германцами под Ковелем. Начальник Штаба Верховного главнокомандующего ген. М.В. Алексеев продолжал твердить о том, что в распоряжении Ставки нет свободного резерва в пять-шесть корпусов, необходимых для десантной операции.

Между тем, если не считать десятидневного сражения под Барановичами, севернее Полесья с апреля 1916 года и до самого конца бездействовали шесть армий в составе двух фронтов. Гвардейские корпуса бросались в бессмысленную «ковельскую мясорубку», а у генерала Алексеева не было пяти корпусов. А что же тогда отсиживалось в войсках шести армий двух фронтов почти весь год?

Десантная операция, при условии надлежащей ее подготовки и проведения, построенная на немалом риске и дерзости, была вполне реальна. Как говорит авторитетный исследователь данной проблемы, «Константинополь был основным коммуникационным центром и наиболее уязвимой точкой Турции. Здесь встречался грузопоток из Европы (боеприпасы и другая продукция промышленности) и из Азии (уголь и продовольствие из Анатолии). Если учесть, что две единственные в Турции фабрики по производству боеприпасов находились под Константинополем, а сама страна полностью зависела от немецкой помощи, и ее

[190]

столица — все больше и больше от поставок про-довольствия с Балкан, ввиду плохих коммуникаций, массового призыва анатолийского крестьянства в армию и геноцида армян в 1915 году, то можно с полным основанием говорить о том, что судьба двух коалиций во многом решалась здесь, а ключом к Проливам становилось слабейшее из звеньев Четверного союза — Болгария» 200. Таким образом, превентивный удар русских по Проливам (или, на худой конец, десантная операция на грани риска в первые месяцы войны, пока еще не был укреплен Босфор) сокращал время войны как минимум на два года. Позиция русской Ставки и поведение англичан, как будто бы в насмешку именовавшихся нашими «союзниками», не позволили этому совершиться, чем был подготовлен развал России в результате Великой Русской революции 1917 года.

И еще. Занятие Царьграда позволило бы русской верховной власти получить огромный кредит доверия внутри империи. На этом активе можно было бы долго оправдывать пассив в виде военных поражений 1915 года или человеческих «гекатомб» года 1916-го. Одним ударом фактически достигалась цель всей мировой войны для Российской империи, после чего можно было легко утверждать, что теперь надо драться за удержание завоеванного.

Следование в фарватере союзной политики подвело и на этот раз. Но что говорить: на самом высоком уровне вопрос об обнародовании результатов секретных соглашений между союзниками о Проливах был поднят только премьер-министром Б.В. Штюрмером в докладе царю 21 августа 1916 года, да и то в связи с польским вопросом. Штюрмер указал, что, прежде чем предоставлять автономию Польше, необходимо обнародовать то положение, что по итогам войны Константинополь будет принадлежать Российской империи. Премьер говорил: «Мне казалось бы возможным ныне же объявить России и Европе о состоявшемся договоре с нашими союзниками — Францией и Англией — об уступке России Константинополя, Проливов и береговых полос. Впечатление, которое произведет в России осуществление исторических заветов, будет огромное».

Значение Царьграда-Константинополя в народном сознании, которое необходимо было подвигнуть к войне и идеологически обосновать участие страны в мировой бойне, приобретало важнейший резонанс. «Из утраты интереса к обладанию Константинополем вытекал важный вывод: Россия оказалась вовлеченной в полномасштабную войну, требующую привлечения всех ее ресурсов, не имея подлинной, воодушевляющей народ общенациональной цели. Эта ситуация была бы, возможно, терпимой в случае скоротечности войны, но напряжение нескольких лет и потери, исчисляемые миллионами человеческих жизней, делали сомнительной моральную обоснованность жертв» 201. Но все было не так просто.

Наши «верные» союзники, французы, вообще были категорически против русского присутствия в Проливах. И только искусный нажим со стороны российского МИДа позволил решить дело. Согласно русско-британской конвенции от 12 марта 1915 года, Российской империи гарантировалась передача Константинополя с прилегающими территориями:

1. Западное побережье Босфора и Мраморного моря;

2. Галлиполийский полуостров;

3. Южная Фракия по линии Энос — Мидия;

4. Восточное побережье Босфора и Мраморного моря до Истмистского залива;

5. Все острова Мраморного моря, а также острова Имброс и Тенедос в Эгейском море.

10 апреля к конвенции присоединилась Франция. Наверное, не надо говорить, что практически вся остальная Турция, за исключением Малой Азии, доставалась союзникам. И это не говоря уже о прочих экспансионистских замыслах англо- французов. Согласно договоренностям, Россия получала Проливы (да еще, быть может, австрийскую Галицию и, не исключено, германскую Восточную Пруссию). Зачем России были нужны националистически настроенная Галиция и уж тем более совершенно чуждая Восточная Пруссия — неизвестно. Почему-то дипломатические заветы прусского короля Фридриха II Великого — «хватай больше, потом будет что отдавать», продолжали оставаться в качестве руководящей линии внешнеполитических устремлений.

А что же должны были получить союзники России?

Великобритания: часть африканских колоний Германии, распространение британской сферы влияния на нефтяные месторождения Персидского залива, Месопотамию с Багдадом, большую часть Аравийского полуострова, порты Хайфа и Акка в Палестине.

Франция: Эльзас-Лотарингию, продвижение франко-германской границы к Рейну, часть африканских колоний Германии, Сирию, Ливан, 

[191]

Малую Армению, Киликию, значительную часть Курдистана, часть Восточной Анатолии, часть Аравии, Мосул.

Так что кто-кто, а англо-французы себя не обидели! Персидский залив — вообще стратегически и геополитически важнейшая территория, что подтверждают события наших дней в Ираке. Однако даже и теперь союзники продолжали ставить всяческие препоны русским. Если при монархии этот фактор особенно явно не проявлялся, то после Февральской революции положение вещей сразу изменилось, несмотря на то, что Временное правительство поспешило признать все тайные и открытые договоры царского режима. Как говорят современные исследователи, «секретное соглашение держав Тройственного согласия по Черноморским проливам явилось своего рода кульминацией, высшим достижением российской дипломатии и лично министра иностранных дел Сазонова на пути к осуществлению "исторической задачи" внешней политики России. В истории борьбы России за Проливы оно формально фиксировало такое решение проблемы "ключа от южных ворот империи", которое не было достигнуто в самом благоприятном для нее Ункияр-Искелесийском договоре 1833 г.» 202.

Но кто же больше выиграл? Ведь это соглашение, бесспорно, способствовало упрочению антигерманской коалиции, так как теперь Российская империя в любом случае должна была вести войну до победного конца, невзирая ни на какие изменения обстановки. Иначе говоря, о сепаратном мире, в случае безысходности продолжения войны, отныне не могло быть и речи. В противном случае, Проливы оставались бы для России недосягаемыми.

В результате вопрос о Черноморских проливах стал для союзников постоянным и чрезвычайно эффективным рычагом давления на русскую сторону посредством шантажа: «Пойдя на заключение с Россией соглашения о проливах, Англия и Франция обеспечили участие русской армии в войне против Германии до победного конца и приобрели действенное средство дипломатического воздействия на царское правительство. Это соглашение предрешило вопрос о дальнейшем разделе Оттоманской империи... Характерно, что каждый раз, когда французским правящим кругам необходимо было добиться от русского правительства выполнения их определенных пожеланий, они напоминали ему о Константинополе и Проливах, используя это в качестве рычага давления на Россию» 203.

То есть русские теперь вынуждены были соглашаться на любые территориальные претензии англо-франко-итальянцев, лишь бы удержать за

[192]

собой обещанные Проливы. В течение всей войны англо-французы держали в рукаве эту «козырную карту». Д. Ллойд-Джордж, поддерживая британского министра иностранных дел Э. Грея в вопросе об уступке России Черноморских проливов, говорил: «Русские настолько стремятся овладеть Константинополем, что будут щедры в отношении уступок во всех прочих местах». Но стоило только социалистическому правительству 1917 года в России отказаться от территориальных претензий, как союзники тут же приветствовали подобную инициативу, нисколько не собираясь отказываться от собственных приращений: не говоря уже о колониях, французы вообще собирались установить новую границу с Германией по Рейну.

Об отношении союзников к новой, революционной власти говорит следующий факт. Одному из лидеров Временного правительства и министру иностранных дел в его составе П.Н. Милюкову удалось договориться с новым Верховным главнокомандующим ген. М.В. Алексеевым и Морским Генеральным штабом о проведении операции против Босфора. Дело сорвалось из-за транспортных неурядиц и настроений разлагавшихся в ходе революционного процесса войск. Тем не менее русский МИД попытался склонить турок к сепаратному миру, однако союзники заявили, что согласны на этот шаг лишь при условии отказа России от притязаний на Проливы 204. Впрочем, генерал Алексеев еще при монархии вообще даже соглашался на отказ от Проливов во имя победы над Германией.

В свою очередь, пришедшее к власти уже в июне социалистическое правительство А.Ф. Керенского поспешило объявить всему миру о том, что Россия будет продолжать войну до победного конца, отказавшись при этом от любых территориальных приобретений. То есть — «без аннексий и контрибуций». «Заявление А.Ф. Керенского о бескорыстном продолжении войны чрезвычайно понравилось британским правящим кругам и общественности, чего он и добивался: в Англии в это время специально изучался и широко пропагандировался именно этот способ решения вопроса о проливах... Именно ему [Керенскому] было решено оказать поддержку, в отличие от Милюкова, об отставке которого союзники не сожалели. Западная дипломатия и пресса с радостью расценили выступление Керенского как отказ от русских притязаний на Константинополь и проливы при сохранении всех прочих соглашений (выделено мною. — Авт.). Интересно, что в конце марта 1917 г. и французское, и английское правительства подтвердили действительность всех ранее заключенных с Россией соглашений. А тут появился шанс, ни на йоту не нарушая данного слова, избавиться от обязательств!»  205

Другое дело, что не только некоторые современники, но и даже сейчас ряд исследователей возмущается тем, что в 1917 году русская армия не желала воевать. Встает законный вопрос: а во имя чего должны были умирать русские крестьяне, если Временное правительство второго состава не давало крестьянству земли, а вдобавок и отказалось от аннексий и контрибуций? Выходит, что русские солдаты должны были умирать во имя тех выгод, что желали получить от войны союзники России, да разве что за удержание у власти в самой России отечественных капиталистов — тех самых денежных мешков, что неизмеримо обогатились в период Первой мировой войны, в отличие от массы простого населения.

Исходя из такой точки зрения, современная Россия должна была бы и до сих пор брать за границей деньги в долг, продавать энергетические ресурсы по дешевке и тут же переводить все эти деньги на зарубежные счета олигархов в оффшорных зонах. Не хватает только большой войны с кем-нибудь, чтобы население Российской Федерации, для вящей аналогии, могло еще и умирать за все это.

Но вернемся в 1914—1917 годы. То положение дел, при котором англо-французские союзники могли диктовать России свои условия, сложилось только потому, что Проливы так и не испытали русского удара. Ведь будь Босфор захвачен в 1914—1916 годах, как предлог для шантажа немедленно исчезал, а русская дипломатия могла более изощренно действовать на международных переговорах по поводу союзнических претензий. Здесь характерным примером может служить Япония, захватившая практически все тихоокеанские владения Германии при минимуме военных усилий и отсутствии таковых в Европе вообще. И никакое недовольство Великобритании и Франции не смогло выбить этих островов из японских рук.

И именно поэтому англо-французы не соглашались на сепаратный мир с Турцией (как предлагали русские уже в 1915 году), так как только Черноморские проливы надежно обеспечивали активное участие Российской империи в войне и ее наступательную инициативу на германском фронте. «Реализация соглашения 1915 г. о Проливах... определялась двумя главными условиями: полной победой над Германией и ее союзниками

[193]

и выполнением территориальных и иных пожеланий Великобритании и Франции, а затем и Италии после присоединения ее в 1916 году к этому соглашению» 206.

Можно встретить утверждения, что Проливы и Константинополь вовсе и не были необходимы Российской империи, в сущности, достигшей пика своего территориального расширения. Во многом это действительно так. Надо только отметить, что дело не в присоединении Проливов к России, а в установлении исключительно благоприятного режима Проливов и, желательно, только одной Россией. Достичь этого в те времена возможно было только путем передачи данных территорий под юрисдикцию России. Даже только одного выхода из Босфора в Черное море: «Россия всегда нуждалась не в завоевании, а в обеспечении свободного выхода в Проливы. В силу обстоятельств Россия, вопреки клише, не стремилась к единоличному контролю, ибо овладение Константинополем и его удержание были России всегда не под силу и потребовали бы такого напряжения усилий, которое сделало бы его бессмысленным. Соглашение 1915 года в разгар войны совершенно особый случай — должно же было быть что-то, компенсирующее страшные жертвы Восточного фронта. Однако такой цели, ради которой готовилась бы война, не было. При этом Англия, соглашаясь на фоне тревожных успехов австро-германского блока на обретение Россией Проливов и Константинополя, потребовала взамен обязательство "довести войну до победоносного конца", что исключало сепаратный мир с Германией и обеспечивало взаимное истощение и революции» 207.

Иначе говоря, не будь соглашения о Проливах, русские не согласились бы и на англо-французские аннексии, которые были гораздо более лакомым куском неприятельского «пирога». В случае же отсутствия договоренностей наверняка нас ждало то, что было свойственно всему XIX столетию, когда благоприятные для Российской империи договоры с Турцией рвались в клочки при малейшем нажиме со стороны Великобритании. Установление режима Проливов международными соглашениями, конгрессом великих держав означало то же самое: постепенное вытеснение России из Средиземноморья.

Простое присоединение было куда надежнее. Нельзя забывать и экономический фактор: например, через Черноморские проливы проходило тридцать семь процентов русского экспорта. С 1901 по 1910 год здесь было вывезено 87,2 % всего экспорта пшеницы. Просто-напросто контролировавшая Гибралтар и Суэц Великобритания не горела желанием дать Российской империи выход в Средиземное море. Много ли уступала Англия испанцам и египтянам? Как известно, Суэцкий канал в 1956 году перешел к Египту только потому, что против интервенции западных держав выступил СССР. А Гибралтар и поныне в руках англичан.

То же самое ждало и русских, если только Черноморские проливы не закреплялись за Россией как неотъемлемая часть ее территории. Следовало

[194]

пользоваться благоприятной ситуацией: пока существовал германский флот, Великобритания не могла чувствовать себя в безопасности. Вспомним, наконец, что, например, предложение о штурме Александретты союзными силами было отклонено французами, желавшими безраздельно контролировать Сирию. И.С. Даниленко справедливо отмечает: «...Англия всегда проводила политику, учитывая объективную логику миро-военного движения исторического процесса, согласно которой мирные устремления государства рано или поздно сменяются на военные. Субъективная логика английской политики ближе к объективной логике исторического процесса. Это проявится и в ходе Первой мировой войны, на завершающем этапе которой Англия будет добиваться не только решительной победы над Германией, но и делать все возможное, чтобы Россия не вошла в клуб государств — победителей в этой войне. Если Россия вошла бы в этот клуб, то она имела бы все предпосылки стать самой мощной державой мира» 208.

Наконец, раздел Турции после окончания Первой мировой войны отчетливо говорит, что если не ты, то другой: откажись Россия от Проливов, и туда тотчас вошли бы англичане. Не окажись в Турции Мустафы Кемаля, то, как знать, не стояли бы в Босфоре британские флаги? Хотя, действительно, утверждение Российской империи в зоне Проливов так или иначе предполагало утрату Турцией своего суверенитета: «По известным причинам раздел османского наследства произошел без российского участия, что, собственно, и спасло турецкое национальное ядро от поглощения его Россией, поскольку именно она претендовала на Константинополь, а следовательно, и на геополитический контроль над всей Малой Азией» 209.

26 декабря 1914 года на русской мине подорвался и надолго вышел из строя «Гебен». Русский Черноморский флот, не дожидаясь ввода в строй новейших линейных кораблей «Императрица Мария» и «Императрица Екатерина II», получил превосходство на море. Но Ставка так и не решилась на производство Босфорской экспедиции, хотя союзники уже вскоре приступили к Дарданелльской операции. Мало того, русский флот вообще впервые появился близ Босфора только 15 марта 1915 года.

Только одна Дарданелльская операция и «отсиживание» союзников на Западе в 1915 году, пока австро-германцы крушили русских на Востоке, должны были вновь поставить на первый план операцию против Босфора. Теперь это приобретало не только чисто военное, но уже и, на фоне начавшихся поражений, пропагандистское значение. Однако в Ставке вновь наметили нанесение очередного главного удара против германцев. Нежелание учиться даже на собственных ошибках, к сожалению, не характеризует с положительной стороны творцов русской стратегии периода Первой мировой войны. Справедливости ради надо заметить, что в стратегическом плане в 1914— 1918 годах наиболее верно действовали лишь англичане и американцы, которые и выиграли больше всех.

Как свидетельствуют офицеры Кавказской армии, после успеха Эрзерумской и Трапезундской операций начала 1916 года у командующего Кавказской армией ген. Н.Н. Юденича зародился план движения на Царьград со стороны Малой Азии. Юденич понимал значение Царьграда и видел бездействие Черноморского флота в этом плане. Падение Эрзинджана стало первой вехой на этом пути. Весь 1916 год ушел на подготовку решительного наступления в Малой Азии через всю Турцию на Константинополь. Революция опрокинула и эти планы.

Была ли вообще возможна высадка сильного русского экспедиционного корпуса у Константинополя? Участники войны, ученые-моряки отвечают на этот вопрос положительно. Прежде всего, в кампании 1916 года русский Черноморский флот окончательно и твердо стал господствовать на Черном море. После падения Трапезунда на черноморском побережье у неприятеля, по сути, осталась только одна оборудованная гавань — Босфор. Да, была еще болгарская Варна и занятая румынская Констанца, но там базировались только подводные лодки.

Германо-турецкий флот был заперт в Проливах русскими минными постановками у Босфора. Остается только вопрос о транспортах, перевозящих войска. Начальник военно-морского управления при Верховном главнокомандующем А.И. Бубнов считает, что уже в 1916 году русский флот был готов ударить по Босфору с величайшей уверенностью в успехе. Бубнов пишет, что в 1916 году «мы уже имели транспортную флотилию, способную перебросить на неприятельское побережье в один прием целый армейский корпус усиленного состава, а впоследствии обеспечить снабжение и питание высаженной в два-три приема десантной армии силой до трех армейских корпусов со всеми их тыловыми учреждениями и службами» 210.

[195]

М.А. Петров говорит о подготовке удара по Босфору в кампании 1917 года следующим образом: «Черноморский флот был готов выполнить перевозку десантного оккупационного корпуса. Его транспортная флотилия была способна поднять крупные соединения войск, а при напряжении всех средств — армию в составе четырех корпусов. Со вступлением в строй "Императрицы Марии" вопрос об обеспечении операции со стороны моря не возбуждал особых сомнений». О возможностях середины 1916 года сообщает Н. Новиков: «Действительная десантная емкость транспортной флотилии Черного моря, насчитывавшей в своем составе свыше ста транспортов, равнялась не одному, а двум корпусам. Командование Черноморского флота и транспортной флотилии, избегая крупных и ответственных обязательств, в своих представлениях о десантных возможностях флотилии перед Ставкой и кавказским командованием заведомо показывало заниженные цифры» 211.

Тем не менее в ходе всей войны Ставка и императорская власть так и не решились на удар по Черноморским проливам. Когда же пришло осознание напрасно потерянного времени, было уже слишком поздно. Великая Русская революция не оставляла возможностей для войны: ее деятелей интересовала только борьба за власть, выпавшую из рук ослабевшей под тяжестью мировой борьбы монархии.

[196]

Здесь текст приводится по кн.: Оськин М.В. Первая мировая война. М., 2010, с. 189-196.