Япония: первые контакты с Западом (Сенсом, 1999)

Деятельность Нобунага носила главным образом разрушительный характер и расчищала место для строительства нового здания, которое начал Хидэёси и завершил Иэясу. Однако во время его жизни начались события, оказавшиеся значительными для дальнейшей истории. В 1542 г. — дата до конца не определена — троих португальцев, совершавших плаванье на джонке в Лиампо, тайфуном унесло на север, и они высадились на Танэгасима, маленьком острове у берегов Осуми, бывшем тогда частью владений Симадзу. Их гостеприимно встретили, а аркебузы, которые у них были, вызвали величайший интерес. Японцы, никогда не видевшие огнестрельного оружия, сразу же принялись его котировать, и после того в течение столетий мушкет в Японии называли «танэгасима». Новость о появлении этих незнакомцев, их оружии и других замечательных вещах быстро распространилась в соседних княжествах, а португальцы из поселений на китайском побережье и в Малайзии, услышав об открытии Японии, сразу же начали снаряжать экспедиции для торговли на новом рынке. В течение двух лет — определенно ранее 1549 г. — португальцы не только плавали на Кюсю, но их купцы добрались даже до Киото, который они описывали как город из 96000 домов — интересное подтверждение других сведений о том, что население столицы, несмотря на страшные разрушения, вызванные смутой годов Онин, составляло свыше полумиллиона человек, значительно больше, чем в любом европейском городе той эпохи.

Через несколько лет за купцами последовали священники-иезуиты из миссий в Макао н Гоа. Все купцы были португальцами, а все миссионеры — иезуитами, так как следует помнить, что у Португалии в то время была подтвержденная Папой монополия как на духовную, так и на коммерческую деятельность на Востоке, а Общество Иисуса, образованное в 1540 г., свои первые семинарии основало на территории Португалии. Два этих факта имеют важные последствия в истории отношений Японии с Западом, так как первые контакты с европейскими торговцами открыли для нее международную торговую конкуренцию на стадии вооруженной агрессии, а первые знания о христианстве японцы получили от наиболее воинственного и бескомпромиссного из его орденов.

В 1549 г. Франциск Ксавье с двумя испанскими иезуитами высадился в Кагосима, где с разрешения повелителя Сацума начал проповедовать. Тот факт, что чужестранцу, проповедовавшему чуждое учение, не только не мешали, но его даже поощряли все слои общества, включая буддийских монахов, с уважением слушавших то толкование католической веры, какое способны были дать порту- гальцы, говорит о большой религиозной терпимости японцев. Вскоре Ксавье крестил 150 обращенных, но их представление о новой религии несомненно было очень смутным, так как японский язык сложен, а доктрины христианства очень трудно объяснять 1. Возможно, именно потому, что первые обращенные не совсем понимали, что влечет за собой новая вера, иезуиты добились такого стремительного успеха в самом начале своей деятельности. По крайней мере, один ранний японский официальный документ сообщает, что они проповедуют закон Будды. Их обряды напоминали буддийские, а их учение, вероятно, казалось какой-то формой амидаизма или почитанием милосердного божества наподобие Канной. Но для быстрых успехов христианства существовали и другие, более веские причины. Первой из них по времени и, как считают некоторые, по значению было стремление крупных феодалов извлечь выгоду из торговли с иностранцами. Мы уже видели, как важен стал этот мотив, и из японских и португальских источников совершенно ясно, что многие феодалы Кюсю давали особые льготы миссионерам потому, что видели уважение, которое оказывали духовенству торговцы, и таким образом надеялись привлечь купеческие корабли в свои гавани. Оказывается, в течение нескольких лет после прибытия Ксавье владетели один за другим приказывают своим людям с уважением относиться к иезуитам и даже en masse принимать христианство. Князья, владевшие гаванями на Кюсю — Кагосима, Хирадо, Омура, Фунай — в соперничестве за покровительство иностранным купцам иногда доходили до гонений на буддистов, но как только они обнаруживали, что корабли не приходят, они прогоняли миссионеров и приказывали подданным вернуться к прежней религии. Они не всегда были несправедливы в резкой перемене настроения, так как иезуиты не считались с чувствами других и их рвение часто принимало форму агрессивного фанатизма, хотя следует допустить, что они демонстрировали великолепную отвагу, которая, несомненно, приносила им уважение сословия воинов. Ксавье самому в 1550 г. приказали покинуть Сацума, в то время очаг правоверного буддизма, главным образом из-за его нетерпимости, оскорбившей в конце концов буддийских монахов, а в Ямагути, столице владений Оути, он допустил грубую ошибку, настаивая на том, что все умершие, не бывшие христианами, будут вечно гореть в аду. Для народа, который никогда серьезно не верил в пламя ада и который крайне почтительно относится к памяти своих предков, такие заявления были отвратительны, и не удивительно, что диспуты Ксавье вызвали ропот в городе, где было много ученых монахов, и что христианство запретили во владениях Оути.

Однако Франциск Ксавье и его товарищи вынесли весьма полезный урок из общения с западными феодалами, обнаружив, что в Японии благосклонность князей творит почти чудеса. Поэтому они отправились в Киото, намереваясь получить покровительство императора, но город переживал агонию войны, и никого из властей предержащих им не удалось увидеть. Ксавье покинул Японию в 1552 г., и в течение последующих нескольких лет иезуиты добились весьма скромных успехов, обращая в веру в одних местах и вызывая опасный антагонизм в других. Их новообращенными были главным образом люди низкого сословия, которым они оказывали медицинскую помощь. Миссионерский отчет за 1576 г. признает, что ни один влиятельный человек не осмелился принять Евангелие, а в одном княжестве за двадцать лет единственным благородным человеком, принявшим христианство, был исцеленный ими от сифилиса. Но вскоре положение иезуитов улучшилось, так как им удалось обратить в веру нескольких князей, заставивших своих вассалов последовать их примеру. Почти все их успехи были достигнуты в западной Японии, во владениях мелких правителей, которые то ли из фанатизма, то ли из желания торговать без колебаний изгоняли буддистов. Вскоре, однако, иезуиты добились некоторых результатов и в окрестностях Киото, куда по приглашению тэндайского настоятеля с горы Хиэй, заинтересовавшегося новой сектой, в 1559 г. приехал иезуит по имени Видела. В столице вопрос о торговле не был насущным, и о христианах судили по их личным качествам и по достоинствам учения, которое они проповедовали. Постепенно, после обескураживающего начала, когда их встретили в штыки хиэйдзанские монахи, традиционные ненавистники новых сект, маленькая группа иезуитов, не более дюжины, начала скромное восхождение в верхние слои общества и, несмотря на ненависть некоторых кругов, получила высокую оценку наверху. Их принял сегун, они обратили в веру множество мелких князей, которые стали самыми ревностными христианами, а их семейные связи оказались очень ценными для миссионеров. Не раз за годы пребывания в Киото и внутренних провинциях, во времена, когда постоянно лилась кровь и жизнь была дешева, их спасали верные друзья, которые не все были христианами. Наконец, в 1568 г. их принял Нобунага, находившийся тогда почти в зените славы, и отнесся к ним с любезностью, удивившей тех японцев, которые знали его только как непреклонного, бессердечного повелителя. С этого времени и до своей смерти Нобунага помогал миссионерам, и они преуспевали, пользуясь его благосклонностью, поскольку то, что император в угоду монахам Тзндай запретил христианство, почти ничего не значило. Нобунага был самым могущественным правителем Японии, а иезуитов с легкостью допускали к нему, и иногда он в приватной обстановке обедал с ними или без приглашения приходил в семинарию, которую они организовали для юношей из знатных семей. Вряд ли нашелся бы более интересный рассказ, чем описание (которое можно было бы собрать воедино из записей иезуитов и из японских источников) жизни этих чужестранцев в экзотическом окружении иноземного двора, вступивших в близкие отношения с могущественным автократом, внимательно наблюдающих и даже принимающих участие в волнующих событиях. Однако их количественные приобретения не впечатляют. Их отчет в Рим в 1582 г. сообщает об общем числе обращенных по Японии в 150000 человек, большинство из которых проживало о княжествах Кюсю, чьи правители обязывали подданных принимать христианство.

Существует множество рассуждений по поводу мотивов, которыми руководствовались Нобунага и другие военачальники, терпя и даже поощряя проповедников-иностранцев. Каждый историк стремится выбрать только одну причину и пренебречь другими. Экономические мотивы уже упоминались, и совершенно ясно, что иезуиты недалеко бы ушли без стимула торговли, предложенного их соотечественниками. Но этого недостаточно для объяснения, почему Нобунага проявил не только терпимость, но и безусловную милость и дружелюбие. Однако, если внимательно приглядеться к его положению, то его мотивы станут очень понятны. Во-первых, он был самодержцем, который не мог позволить себе близости со своими вассалами, и, вероятно, приветствовал людей с сильным характером и высокими знаниями, которых ему не надо было опасаться. Есть много доказательств, что он восхищался их храбростью. Эти иезуиты могли быть безжалостно нетерпимы, но они придерживались строгого устава, были воспитаны, образованны и слегка надменны — словом, обладали всеми теми качествами, которыми в феодальной Японии больше всего восхищались. По этим причинам, а может быть, и потому, что нечто в японском характере соответствует латинскому темпераменту, похоже, ни один европеец в то время не мог произвести такого благоприятного впечатления на японца, как испанец-иезуит 2. Очевидно, что одной из причин, почему Нобунага нравились христиане, была его ненависть к буддистам. Все то время, когда он общался с иезуитами, он был занят подавлением бунтующих сект, разрушением монастыря Хиэйдзан в 1571 г. и нападениями на силы икко в Осака.

Несмотря на то, что его объединяла с иезуитами ненависть к буддийским монахам, и то, что буддизм того времени демонстрирует явные признаки деградации, нельзя сказать, чтобы Нобунага активно содействовал христианству как религии. Время от времени он посещал проповеди и, как правитель, хорошо относился к любой религии, способствовавшей доброму поведению и повиновению. Но он благоволил к миссионерам потому, что они были полезны и нравились ему, и больше интересовался их светскими знаниями, чем догмами. Он любил беседовать с ними о Западе, и, конечно, ему нравилось получать в подарок западные вещи. Его сохранившийся боевой шлем украшен повязкой из малинового сукна португальской или фламандской работы. В целом, хотя христианство обрело в Японии и святых, н мучеников, оно оставило ничтожный след в национальной жизни и определенно оказало меньшее воздействие на мысли и чувства японцев, чем философия Чжу Си. Некоторыми материальными преимуществами западной культуры японцы не замедлили воспользоваться. Возможно, справедливо суждение, что картофель и табак — блага, введенные европейцами, приветствовались сильнее, чем их доктрины 3. Такие предметы, как часы, глобус, географические карты и музыкальные инструменты, вызывали большое любопытство, и некоторые ученые интересовались западными естественнонаучными представлениями, но едва ли можно сказать, что японцы столь же жадно усваивали европейский образ мысли, как в VII в., когда они перенимали целиком всю китайскую культуру. У них явно не было никакой склонности к умозрительной философии, которую они, как пишет европейский наблюдатель конца XVII века (Кемпфер), считали забавной игрой ленивых монахов, хотя то, что он называет «моральной стороной» философии, японцы очень высоко ценили. Высочайший триумф западной мысли, великий дар, который Европа могла бы им тогда дать, они либо не были готовы, либо не желали принимать, потому что, говоря словами того же автора, они «не смыслят ничего в математике, особенно в ее более серьезных теоретических разделах» 4. Иногда утверждают, что появление огнестрельного оружия революционизировало военное дело в Японии и очевидно помогло становлению класса воинов-пехотинцев асигару, изменило стратегию, способствовало строительству мощных замков с обшитыми металлом казематами, воротами и мостами. Однако аркебуза н пушка не оказали на структуру общества того же воздействия, как на Западе, так как они не ускорили крушение феодализма. Профессиональный воин, самурай, чьим оружием был меч, сохранил свое значение, и его не заменила, как это уже произошло с конным рыцарем в Европе, пехота, вооруженная сначала длинным луком, а позже — ружьем 5. Основной задачей правителей Японии с конца XVI в. было не нарушать достигнутую стабильность. Поэтому они, осознанно или бессознательно, сопротивлялись любым инновациям, изменявшим существующий порядок, сделав в конце концов окончательный шаг — закрыв страну полностью, чтобы исключить все внешние воздействия. Но это произошло не раньше, чем они приобрели достаточный и зловещий опыт контактов с европейцами, как с духовенством, так и с мирянами.

Хндэеси, наследовавший Нобунага, не изменил отношения к иезуитам. В течение нескольких лет он был более чем сердечен с ними. Затем, без предупреждения, в 1587 г. он издал указ, которым изгонял их всех из Японии, позаботившись, правда, объяснить, что португальские купцы могут продолжать торговлю. Главная причина такого резкого изменения курса была несомненно политической. Лидеры иезуитов, пользуясь его расположением, к тому времени добились успехов в своей обдуманной политике приобретения сторонников в высоких сферах и уже обратили в веру некоторых сильнейших князей и наиболее способных полководцев. Это внушило ему некоторые опасения, как бы христианство не превратилось в узы, объединившие вассалов против него, но он не предпринял серьезных шагов для подкрепления эдикта и сквозь пальцы смотрел на продолжающееся присутствие в Японии святых отцов, которые старались действовать без шума. Их успехи настолько удивительны, что многие новообращенные, вне всяких сомнений, были искренни до фанатизма 6 и оставались верными новой религии перед лицом смертельной опасности, хотя нельзя не подозревать, что это проявление одного из сумасшествий, время от времени охватывающих Японию, а именно — моды на слепое подражание чужеземным обычаям, включая чужую веру. Известно, что четки и распятия покупали и носили многие, не являвшиеся христианами, включая самого Хидэёси; было модным носить иностранную одежду и уметь читать латинские молитвы. Хидэёси в течение десяти лет после издания эдикта воздерживался от его проведения в жизнь, а иезуиты были осторожны, но со временем многие события подтвердили мнение о том, что христианство представляет политическую угрозу. В Японию прибыли испанские купцы и монахи-францисканцы, начавшие интриговать против португальцев; это продолжалось до тех пор, пока в конце концов сектантские распри и бахвальство лоцмана испанского галеона не убедили Хидэёси, что миссионеры — лишь предвестники политической агрессии. К тому времени он был достаточно осведомлен о методах испанского и португальского духовенства как пособников в колониальных предприятиях, и решил избавиться от них. Тотчас последовало запрещение христианства, сопровождавшееся вспышкой гонений в 1597 г. Шестеро испанских францисканцев, трос иезуитов и семнадцать обращенных японцев были казнены. Некоторое количество ревностных иезуитов продолжало оставаться в Японии, в основном скрываясь, а несколько — с молчаливого согласия Хидэёси. В целом эдикт проводился сурово, но без свирепости, а поведение Хидэёси выглядит просвещенным и терпимым по сравнению с жестокостью, царившей в тогдашней Европе. То была эпоха инквизиции, резни Варфоломеевской ночи, зверств Альбы в Нидерландах и безжалостной работорговли. Если Хидэёси уловил тончайший аромат этих цветов Возрождения — а он несомненно уловил, так как японцы к атому времени путешествовали в Индию и Рим и знакомились с европейской цивилизацией, — то едва ли его можно порицать за предпочтение его родных институтов.

Причины его умеренности после репрессий 1597 г. различны. Вероятно, он не желал слишком сильно давить на некоторых своих западных вассалов, расположенных к иезуитам. К христианству как к религии он не питал никакой враждебности и после первого взрыва, вероятно, успокоился бы, занимайся миссионеры лишь своими святыми делами, так как он мог их постоянно контроли-ровать, а японцы, подобно англичанам, имеют удобную, но нелогичную привычку смотреть сквозь пальцы на неповиновение закону до тех пор, пока оно не становится слишком вопиющим. Кроме того, он не был вполне уверен в том, что если выгонит португальцев-священников, то не потеряет португальцев-торговцев, а со времени Асикага международная торговля приобрела в глазах японцев огромное значение. Не следует предполагать, что эта торговля ограничивалась только европейской продукцией. Напротив, она состояла главным образом из товаров азиатского происхождения. Наиболее важным грузом была шелковая нить, значительно превосходившая по качеству ту, которую могли производить японцы, чья индустрия пострадала за время гражданской войны. Китайские текстиль, книги, картины и фарфор, вместе с лекарствами, пряностями, камедью и благовониями были роскошью, которую богатые японцы считали необходимой. В это время также шел значительный импорт золота в обмен на медь и серебро 7. Хидэёси до своей попытки завоевания Китая пытался заключить с ним торговый договор, но переговоры не удались, и выиграли от этого португальцы, которые стали не только доставщиками грузов, но и посредниками в торговле Японии с Китаем. Возможно, одно это уже объясняет колебания Хидэёси относительно претворения в жизнь своего указа. Если бы он смог найти замену португальцам, он, может быть, выгнал бы всех святых отцов, но после 1597 г. он был занят другими делами, а в 1598 г. умер, таким образом дав миссионерам передышку.

Иэясу, унаследовавший власть Хидэёси, вначале демонстрировал такую же терпимость и по тем же причинам. Его политикой было поощрение развития японской морской торговли, но тем временем нельзя было допустить уменьшение торговли зарубежной. Через испанского францисканца он вступил в контакт с испанскими властями на Филиппинских островах и предложил открыть для их кораблей порты на востоке Японии, в то же самое время дав понять, что не будет издавать эдиктов против христианства. Важно, что он предложил взаимную торговлю и просил прислать в Японию опытных судостроителей. В то время он явно не собирался препятствовать въезду иностранцев и хотел, чтобы его соотечественники занялись заморскими перевозками. Но вскоре он обнаружил, что испанцы, хотя и достаточно энергично присылают миссионеров, по-видимому, равнодушно относятся к торговле с восточной Японией, и, пристально наблюдая за христианами в своей новой столице Эдо, он стал подозревать их и искать другие каналы для торговли с заграницей. Это было в 1605 г. За несколько лет до этого голландцы бросили вызов португальской монополии на торговлю с Востоком и послали несколько торговых кораблей в Японию. Один из них, отделившийся от своих неудачливых спутников, в 1600 г. прибыл в гавань Бунго. Случилось так, что его привел старший штурман эскадры, англичанин по имени Уилл Адаме, который снискал благосклонность Иэясу и стал его советником по делам, связанным с торговлей и навигацией. Иэясу, следует заметить, очень интересовался картами и некоторыми «вопросами геометрии», которые Адаме смог ему объяснить. Он также получил некоторые сведения о голландском н английском языках, и Адаме сообщил ему об отношении протестантских государств к римской церкви. Естественно, он почувствовал, что вести зарубежную торговлю предпочтительнее без участия иностранных священников. Он все еще относился к миссионерам снисходительно и даже либерально, но его подозрения продолжали расти, и в 1612 г. он решил покончить с ними.

Пристальное изучение фактов, представленных и в христианских, и в японских источниках, очевидно доказывает, что как правитель Японии он не мог прийти ни к какому другому разумному решению. Он видел, что иезуиты интригуют ради изгнания испанцев, испанцы же вытесняют голландцев. Он узнал о злобных склоках францисканцев с доминиканцами. Не раз поведение и речи как испанцев, так и португальцев давали ему повод для опасений, что они хотели бы, чтобы его правительство было свергнуто, или даже питают алые умыслы против суверенитета Японии. Испанцы или португальцы вряд ли полагали, что они в состоянии покорить Японию силон оружия, но миссионеры несомненно надеялись на возможность свержения правительства и замены его удобной для христиан партией. В таком исходе никак нельзя было сомневаться, следя за успехами иезуитов среди правящего класса, и как Хидэеси, так и Иэясу чувствовали в том реальную угрозу. И когда Ивясу обнаружил, что один из его чиновников виновен в злоупотреблении властью в пользу вассала-христианина, столкнулся с заговором своих подданных и неких иностранцев, услышал об испанском военном флоте, базирующемся в Маниле, и от посланных в Европу шпионов узнал об амбициях христианских монархов и о гордыне римской церкви, он решил, что должен действовать без промедления. К тому времени ему нечего было опасаться потери торговых контактов, так как он знал, что голландские и английские купцы готовы посещать японские порты, и хотя санкционированного сообщения с Китаем все еще не было, японские джонки с недавних пор стали плавать достаточно далеко, возвращаясь с китайскими товарами из торговых центров Кохинхины и других мест.

Однако даже теперь он не прибегал к крайним мерам против христиан. Формальные запреты выходили в 1606, 1607 и 1611 гг., а в 1612 и в 1613 гг. он издавал повторные указы, запрещающие христианство. Они не подкреплялись решительными мерами, нося скорее характер предупреждения. Первые удары были умеренными. В некоторых княжествах христиан заключали в тюрьмы, пытали или убивали, в других правители и их чиновники, то ли из симпатии к христианскому учению, то ли просто из гуманности, выполняли распоряжения Иэясу лишь формально. Примечательно, что в столице и непосредственных владениях Токугава ни иностранцев, ни японцев-христиан не трогали до 1612 г., и даже позднее он и его чиновники, хотя и закрыли некоторые церкви и приняли энергичные меры против новообращенных, особенно из высокопоставленных самураев, не отказывали представителям низших слоев в свободе религиозных убеждений. Важно понять, что такова была, и столетиями будет, позиция правителей Японии. Они не вмешивались в религию до тех пор, пока религия не вмешивалась в управление страной.

Такую политику можно назвать равнодушием или терпимостью, на любой вкус, но нужно признать, что она была чрезвычайно просвещенной. Точно так же японцы, которые всегда оказывали радужный прием приезжим из-за границы, в целом относились к миссионерам с большим уважением и терпением, хотя нельзя отрицать, что те часто были бесцеремонными и надоедливыми гостями. Иезуитов и других священников, решивших, что долг обязывает их оставаться на своих постах, Иэясу не преследовал, несмотря на пренебрежение его эдиктами, потому что явно не хотел проливать кровь иностранцев. Возможно, он опасался возмездия со стороны Испании или Португалии, но фактом остается то, что первая казнь священника-иностранца произошла в 1617 г., после смерти Иэясу, хотя один храбрый иезуит испытал неописуемые страдания в застенке еще в 1615 г. Официальный мартиролог сообщает о происшедших в 1612 и 1613 годах изгнаниях, разрушении некоторых церквей и не более чем пятидесяти казнях по всей Японии. Когда в начале 1614 г. Иэясу издал следующий указ, в некоторых округах начались более интенсивные гонения. В Нагасаки и окрестностях они сопровождались такими зверствами, что лучшие самураи Кюсю, когда их призвали помочь в атом, лишь имитировали выполнение приказа. В целом симпатии были на стороне христиан, и эдикт исполнялся только частично и умеренно, как в столице, так и во владениях крупных вассалов. С конца 1613 г. Иэясу был занят борьбой с партией, которая во главе с сыном Хидэеси, Хидэери, сопротивлялась ему в осажденном замке Осака, и священники с обращенными получили передышку до конца кампании. И лишь после того, как Иэясу, установив господство дома Токугава, умер в июне 1616 г. и править стал его сын Хидэтада, столкновение местных институтов с иностранными вызвало настолько широкий и настолько ожесточенный антагонизм, что он вылился в преследования, которые, по словам новейшего японского историка, своей жестокостью «равнялись, если не превосходили» любые ужасы, происходившие на Западе.

Примечания

1. Лингвистические трудности, с которыми столкнулись миссионеры, сначала были почти непреодолимыми. Это явствует из того, что св. Франциск Ксавье в первых проповедях неосознанно призывал японцев почитать Дайнити, думая, что Дайнити (Будда Вайрочана) — японское слово для обозначения верховного божества. Проблема перевода слова «Бог» стала камнем преткновения в проповеди христианства, так как ни в китайском, ни в японском языках нет слова, точно выражающего монотеистическую христианскую концепцию. Среди миссионеров в Китае были острые разногласия по поводу должного эквивалента слову «Deus», пока Климент XI не дал руководство в булле «Ех ilia die» от 1715 г. Но использованные в ней аргументы не нашли одобрения у императора Канси, который на полях китайского перевода буллы написал: «После прочтения этого писания могу лишь сказать, что иностранцы — недоумки». Изучая распространение зарубежной религии и философии, всегда следует помнить о языковой проблеме.

2. Даже с точки зрения физического облика они, возможно, удивляли японцев меньше, чем северяне. За много веков до этого китайцы населили невидимый мир демонами, лишь отдаленно напоминающими людей, с ярко-красными лицами, красными волосами и голубыми глазами навыкате; поэтому, когда они впервые видели людей нордического типа, то, естественно, восклицали: «иностранные дьяволы».

3. Картофель, кажется, завезли англичане с Явы в 1615 г., а табак — португальцы приблизительно в 1590 г.

4. Китайцы в XII—XIII веках достигли значительных успехов в математике, но впоследствии, похоже, не сделали никаких открытий, так как по уровню знаний они не могли равняться с иезуитскими астрономами после 1600 г. Японцы разработали оригинальный метод дифференциального исчисления по намекам, пришедшим через голландцев, и в целом они очевидно демонстрировали замечательное искусство в применении ограниченных знаний, хотя в целом суждение Кемпфера относительно их отсталости в теории выглядит справедливым.

5. В хорошо вооруженном и воинственном княжестве Сацума согласно переписи 1636 г., было менее одного ружья на каждые двадцать мужчин. Состав воинских контингентов, которые сегуны Токугава требовали от своих вассалов, время от времени менялись, но около 1650 г. пропорция была такова: два мушкетера, один лучник и три копейщика на каждые двадцать три воина, остальные были вооружены мечами, из них один из десяти был конным. Мелкие непосредственные вассалы сегуна (хатамото), доход с владений которых оценивался в 1000 коку риса в год, в то время выставляли двадцать три воина, включая одного мушкетера, одного лучника и двух копейщиков.

Огнестрельное оружие было не только редким, но сегуны не одобряли его использование вассалами и пытались, хотя и с частичным успехом, контролировать его производство н продажу.

6. Такие, как Отомо, владетель Бунго, «который травил бона (буддийских монахов), как диких зверей, и их истребление сделал своей единственной радостью».

7. Это сложный вопрос, так как движение драгоценного металла шло в обе стороны. Но, кажется, в это время баланс был в пользу Японии. Хидэёси, рассуждая о металлическом обращении, был против чеканки медной монеты и предпринимал усилия по привлечению золота в Японию. Вопрос запутан из-за колебания в соотношении цен между золотом и серебром.

Цитируется по изд.: Сенсом Дж. Б. Япония. Краткая история культуры. СПб, 1999, с. 432-444.