Чифу

Нашей следующей остановкой был Чифу — портовый город на севере Шаньдунского полуострова. Тут нам предстояло сойти и явиться в советское консульство. Оно помещалось в здании бывшего царского консульства на самом берегу, и его красный флаг на высоком флагштоке мы увидели еще до того, как на горизонте обозначилась земля. Как он славно пламенел в лучах горячего южного солнца! С какой радостью мы его рассматривали сначала в бинокль, а потом невооруженным глазом! Для нас он был приветом и ободрением далекой родины после переживаний в Японии.

«Синьпингай» и якоря еще не успел бросить, как мы уже поняли, какие важные события происходят в Чифу. В гавани стояло с десяток пароходов разного тоннажа под английским флагом, вид у них был покинутый н жалкий. Их не грузили и не разгружали. Все было ясно — забастовка! Жарким воздухом борьбы пахнуло на нас с китайского берега.

Портовые рабочие бастовали в ответ на расправу английских империалистов над безоружной демонстрацией в Кантоне 23 июня. На берегу стояли пикеты, зорко следившие за точным соблюдением постановлений стачечного комитета. Впрочем, никто и не пытался их нарушать. Население Чифу, как и весь китайский народ, участвовало в антианглийском бойкоте.

В Чифу сходили не только мы, но и почти все китайцы-сезонники, которые шумели и кричали еще громче, чем во Владивостоке. Под этот аккомпанемент мы съезжаем на берег.

Какой яркий, красивый город лежит перед нами! Масса зелени, особенно много гранатовых кустов, густо усеянных мелкими красными цветами. Видно, что это излюбленное здесь декоративное растение. Чифу — чудесный курорт с превосходным климатом я пляжем. Иностранцы, проживавшие в Китае, давно это поняли. Сюда съезжались их семьи на летний отдых.

Мы рассматриваем архитектуру китайских зданий, разукрашенные магазины, их вывески в виде огромных черных досок с золочеными иероглифами или вертикальных полотнищ с нашитыми на них разноцветными письменами. Они висят тесно вдоль всей улицы.

Со всех сторон с криком подлетают к нам полуголые рикши. Мы нагружаем их колясочки багажом, который, к сожалению, был не слишком элегантен для заграничного путешествия, а сами идем рядом. Рикши сердятся, но мы остаемся тверды в своем решении и не соглашаемся с ними.

Мимо нас пробежал немолодой уже рикша, и мы с ужасом услышали его хриплое дыхание. В колясочке непринужденно развалился грузный европеец, раза в два крупнее возницы. Дальше мы видим группу людей, впрягшихся в большой двухколесный полок, нагруженный целой горой мешков. Пот струится по их обнаженным спинам, они тянут какой-то однообразный мотив, китайскую «дубинушку». Еще двое чуть не бегом несут на шесте огромный тюк и, задыхаясь, поочередно выкрикивают, чтобы соразмерить движения: «Айа-ха, айа-ха!». Вот он — один из самых многочисленных отрядов китайского пролетариата: кули, «горькая сила», «человек-лошадь».

Улицу переходят несколько людей неизвестной национальности, китайское одеяние которых странно контрастирует с их явно некитайской внешностью. Что за маскарад, зачем понадобилось сочетать рыжую бороду с китайской тюбетейкой? Ага, это миссионеры, елейные речи которых уже много лет помогают империалистам закабалять Китай.

Через несколько минут мы остановились у ворот консульства. Бывшее имущество царской России в Китае было возвращено советскому народу по советско-китайскому соглашению, подписанному в мае 1924 года. На протяжении ряда лет им бесцеремонно распоряжались обнищавшие царские дипломаты и белые эмигранты. Не приходится удивляться, что здание советского консульства в Чифу оказалось сильно запущенным, кое-где даже покосилось, и настоятельно требовало ремонта. Это был большой старый деревянный двухэтажный дом весьма импозантного вида. У него был самый высокий в городе шпиль, широкий балкон и много всяких резных балясин и украшений.

Раскрытые настежь ворота с красивой кованой решеткой вели на парадный двор с фонтаном в центре заросшей сорняками клумбы, который, видно, уже много лет не работал. Огромный сад за домом был, как мы вскоре убедились, тоже сильно запущен: кусты роз одичали, везде буйно росла высокая сочная трава, глушившая культурные насаждения, деревья разрослись, беспорядочно сплетаясь ветвями.

На ремонт дома, видимо, денег еще не отпустили. У нас тогда проводился жесткий режим экономии. Что же касается сада и цветников, то тогда было не до них. Разведение цветов казалось излишней роскошью, бесполезным занятием. Даже Москву в то время не считали нужным озеленять. Многие деревья и сады безжалостно истреблялись, и на их месте появлялись голые площади. Только несколько лет спустя занялись зеленым хозяйством столицы.

Консул, товарищ Шило|0, принимает нас в своем кабинете. При виде моей чубатой головы в кепке он на мгновение лишается языка, потом говорит, страдальчески морщась: «Боже мой, кого только мне присылают, о чем только они думают». Под неопределенным словом «они» консул, видимо, подразумевал дирекцию нашего факультета. Он сердито звонит и просит позвать свою жену, которой тут же дает распоряжение немедленно купить мне дамскую шляпу.

Но это было еще не все, судьба готовила консулу новое испытание. Присмотревшись, он вдруг заметил, что видавшие виды брюки одного из моих спутников держатся всего лишь на веревочке вместо ремешка, и взорвался как бомба. Всем тут досталось: н легкомысленным молодым людям, которые едут за границу, как на пикник, не помышляя о том, что их безответственная манера одеваться бросает тень на советское студенчество вообще, и руководству Дальневосточного университета, которое якобы плохо их воспитывает, и даже представителю Народного комиссариата иностранных дел во Владивостоке Фонштейну за то, что он «неизвестно куда смотрит». Долго бушевала гроза. Мы стояли испуганные и пристыженные, начиная понимать, что очень плохо подготовлены к зарубежной командировке.

Шило дает моему злополучному коллеге категорическое распоряжение— немедленно купить себе брючный ремень, и неожиданно затихает. Он смотрит на нас и смеется. Мы сразу ободряемся.

Консул предупреждает, что в гавани антианглийская забастовка и нам придется задержаться, так как английские суда не ходят, флаги других наций в Чифу — редкие гости, а китайские пароходы не предназначены для европейцев, которые никогда ими не пользуются, им и билетов даже не продают, настолько это не в обычае. «Давайте лучше подождем,— говорит он,— обстановка скоро определится».

Шило предлагает остановиться у него в доме. На просторной открытой веранде, выходящей прямо в сад, нам ставят койки, ширмой отгораживают меня от мужчин. Из сада тянет запахом цветущих роз и какой-то пахучей травы.

Ночью над старым садом поднялась огромная южная луна. Мы долго не могли уснуть в эту первую ночь в Китае, все гуляли в саду, в высокой, мокрой от росы траве. Переполошили всех собак в легли, только когда заслышали плач консульских ребятишек, которых мы, оказывается, разбудили.

В помещении консульства жили три семьи: самого консула Шило, представителя Внешторга Солохина и бывшего царского консула, принявшего советское подданство, который до приезда Шило представлял наши интересы. Мы его не застали, он уехал в Харбин по делам. За стол садились все вместе.

Царский консул в Чифу не пожелал изменить своей родине, а таких среди старых дипломатических работников оказалось немного. Но он очень долго жил за границей, и дети его совсем не знали России. Они выросли и получили образование в Китае, вращались только в «избранном обществе» иностранных резидентов Чифу, которые ненавидели все советское. Их связи, знакомства — все это было чужое, враждебное нам. Со своими друзьями и между собой они объяснялись по-английски, с прислугой — по-китайски в пределах «подай-принеси». По-русски им и говорить-то почти не приходилось. Хотя их русская речь была свободна от акцента, все же в ней чувствовалось что-то холодное, искусственное.

«Я сегодня был в Интерклубе,— рассказывает за обедом сын консула, подросток лет шестнадцати, старательно и очень правильно выговаривая русские слова,— мы говорили о советских людях. Я сказал, что я советский гражданин. Мне не хотели верить».

И он смеется, довольный эффектом, произведенным на своих иностранных друзей. А мы думаем: как они правы, эти его друзья. Хотя он действительно русский и имеет советское подданство, но и нам кажется чужим. Дело, конечно, не в его необычном, на наш взгляд, излишне элегантном для мальчика костюме, коротких брючках, которые мы видели первый раз в жизни. У него довольно приятное неглупое лицо, он не говорит ничего, что задевало бы наше национальное самолюбие. Но у нас нет с ним ничего общего. Его не возмущает поведение империалистов в Китае; наоборот, их дети — его друзья. Да и к родине своей он не проявляет никакого интереса. Очевидно, посетители Интерклуба ему ближе, чем мы.

Рядом с ним сидит его сестра — семнадцатилетняя девушка с тонким профилем, милым, нежным лицом, белокурыми вьющимися волосами. Она кажется воплощением свежести и чистоты.

Но вот Шило начинает какой-то странный разговор, полный непонятных для нас намеков. Он уверяет, что девушке не нравятся молодые люди, что ее прельщают одни старики.

«Не правда ли? — говорит он.— Признайтесь-ка! В особенности старые греки. Я тут знаю одного. У него, кажется, несколько миллионов».

Девушка равнодушно слушает. Ей все равно. Но тут вмешивается мать. Почти умоляющим тоном она просит прекратить неприятный разговор. «Вы знаете, нынешняя молодежь — это не то, что мы когда-то,— говорит она. — Дочь считает, что счастье — это богатство. Не стоит говорить. Тем более что она уже помолвлена. Тут уж ничего не поделаешь».

Девушка как-то позволила себе некорректную выходку в отношении одного из моих спутников, В. Новоселова. Участник борьбы с семеновцами, он пришел в университет прямо из партизанского отряда, где много месяцев не покидал седла. Это можно было сразу заметить по его кавалерийской походке враскачку.

Мы сидели на балконе консульского дома, когда внизу проследовал наш лихой партизан. Видимо, чувствуя на себе девичьи взгляды, он особенно щеголевато перегибался из стороны в сторону. И тут консульская дочка фыркнула и заявила, что «Володя ходит как босяк». Пришлось вмешаться, и отношения с ней после этого испортились.

В те времена у наших представителей в Чифу работы было не слишком много. Наш приезд внес оживление в старый консульский дом, и обитатели его в свою очередь старались иас развлечь. Нас катали на парусной яхте, мы много купались, ездили на велосипедах, танцевали. Сам консул участвовал во всех развлечениях и оказался совсем не страшным, наоборот, он был весел и доступен, как старший товарищ, даже показал нам, как танцевать фокстрот. Здесь мы впервые услышали это слово.

В консульстве была хорошая библиотека, оставшаяся еще от царских времен, и Шило старался ее пополнить новыми книгами о Китае, в том числе и советскими изданиями, хотя их было тогда еще очень немного. Вход в кабинет консула был для нас невозбранен, тем более что он часто пустовал, поэтому то один, то другой из нас, сидя на полу перед книжными шкафами, углублялся в литературу о Китае. Наше вынужденное пребывание в Чифу прошло не без пользы, об этом позаботился наш добрый консул, который ежедневно обсуждал с нами свежие газетные новости, стараясь «ввести нас в курс», как он выражался.

Китай в то время был еще полуколонией, где хозяйничали империалисты. Но в нем уже шла великая революция. В стране существовали два правительства: революционное в Кантоне и контрреволюционное в Пекине. Официально признанным было пекинское, хотя оно не только не выражало интересов нации, но, напротив, постоянно их предавало. Бесконечные перевороты ставили у власти представителей различных милитаристских клик, служивших империалистам орудием их политики в Китае.

Когда мы прибыли в Китай, Функции президента исполнял всем ненавистный маршал Дуань Цижуй, японофил, бывший соратник Юань Шикая — душителя восстания ихэтуаней (1899—1901) и Синьхайской революции 1911 года. Чуть не каждая политическая демонстрация в Пекине возглашала: «Долой Дуань Цижуя!».

Правительство в Кантоне, созданное великим китайским революционером Сунь Ятсеном, пользовалось сочувствием и поддержкой широких масс. Во главе его стояла революционная в то время партия гоминьдан. В январе 1924 года по указанию Коминтерна в целях создания единого национально-революционного фронта в гоминьдан на основе индивидуального членства и сохранения организационной и политической самостоятельности вошла Коммунистическая партия Китая, и этот факт стал рубежом в развитии китайской революции.

Мы прибыли в весьма напряженное время. Опытные люди утверждали, что следует ожидать в ближайшем будущем обострения отношений между маршалом Чжан Цзолинем, военным диктатором Маньчжурии, ставленником японского империализма, и маршалом Фэн Юйсяном, командующим национальными армиями Северо-Запада, который сочувствовал революционному движению, установил контакт с гоминьданом и пригласил советников из СССР. Действительно, не прошло и полугода, как между ними началась война.

После расстрела англичанами в Кантоне мирной демонстрации 23 июня в Китае началось такое, что и не снилось империалистам. Гонконг-Кантонская стачка стала знаменем всенародного движения, английские товары бойкотировались по всему Китаю. Английская торговля упала, англичане терпели миллионные убытки.

Страх н запустение царили в Гонконге, английской колонии на юге Китая, и в дипломатическом квартале Кантона, на острове Шамянь, после того как оттуда ушли все китайцы, обслуживавшие иностранцев. Разъяренные колонизаторы окончательно сбросили маску цивилизованных людей. В июле 1925 года губернатор Гонконга сэр Эдвард Стабс заявил, что китайцев, уличенных в агитации за продолжение бойкота, будут пороть девятихвостой плетью.

Английские империалисты приписывали свои неудачи в Китае нашему влиянию и угрожали войной Советскому Союзу. В первых числах июля английский кабинет обсуждал вопрос о разрыве дипломатических отношений с СССР, и министры, в том числе и министр колоний лорд Биркенхед, высказались за разрыв.

Между прочим, наряду с тревожными вестями в печати промелькнуло сообщение комического характера. В английской палате общин был сделан запрос, известно ли правительству, что русские в Пекине проделали амбразуру в стене между своим полпредством и английским посольством. Вот каким пугалом казались английским лордам русские большевики.

В Харбине обострились отношения советских представителей с китайской военной администрацией после изданного управляющим КВЖД Ивановым * приказа об увольнении к 1 июня 1925 года с дороги всех лиц, не имевших ни китайского, ни советского подданства. Приказ был направлен против окопавшихся на КВЖД русских белогвардейцев, но Чжан Цзолинь выступил в их защиту. В стычках харбинских комсомольцев с белоэмигрантской молодежью полиция неизменно оказывалась на стороне последней.

Но вернемся в Чифу, где все еще продолжалась забастовка, первая забастовка, которую мы увидели на китайской земле. Шило строжайше запретил нам разговаривать с пикетчиками во избежание возможных для него в таком случае дипломатических осложнений. Но все же мы их встречали каждый день и хорошо разглядели. Конечно, далеко им было до пикетчиков стачкома в Кантоне, которые носили полувоенную форму, были вооружены и по-хозяйски патрулировали город. Здесь чувствовалось больше возбуждения, чем сознания своей силы. Все же это была массовая антианглийская стачка, одна из первых и самых мощных на севере Китая.

Как только она закончилась, консул достал нам три билета на английский пароход до Тяиьцзиня.

Накануне отъезда произошел незначительный инцидент, который, однако, задел меня и моих товарищей.

Как я уже говорила, наши туалеты не отличались элегантностью. У меня было только одно приличное платье, но и то шерстяное и темно-синего цвета, так что в жару, которая тогда стояла в Чифу, носить его не было никакой возможности. Мои самодельные платьица из дешевенькой летней материи были старомодны и плохо сшиты. По приказу консула, я не появлялась на улице без шляпы, но она что-то плохо держалась на моей мужской прическе, и я чаще носила ее под мышкой. Короче говоря, мне нужно было поскорее экипироваться. Товарищ Шило с супругой и чета Солохиных никаких замечаний на этот счет не делали, я им сказала, что куплю все, что нужно, по приезде в Пекин, зато жена бывшего консула решила вмешаться.

Хочу заранее сказать, что эта женщина относилась ко мне очень тепло, и у меня не было никаких сомнений насчет ее искреннего желания мне помочь. Как и я, она была москвичкой, и мы часто вели длинные беседы о жизни в Москве и Советской России вообще. Должно быть, я была плохим агитатором, так как в заключение она всякий раз говорила: «А все-таки выше христианской философии и морали нет ничего на свете».

Накануне нашего отъезда она зазвала меня к себе в спальню и принялась показывать туалеты. «У нас здесь существует такой обычай,— как бы мимоходом сказала она,— мы дарим друг другу платья. Вот посмотрите, какое платье подарил мне английский консул.— Она сняла с вешалки что-то такое, сверху донизу расшитое серебряными блестками.— А вот что подарила жена миссионера». Это был тяжелый черный шелк, ниспадавший глубокими живописными складками.

«Мои дочери такие капризные,— продолжала жена консула,— сделаешь им хорошенькое платьице, а они раз наденут — и все. Вон их сколько висит в шкафу, совсем неношенных. Если бы вы захотели принять...» Она поперхнулась, взглянув на меня.

Я, наверное, была красней вареного рака. Какое оскорбление! Как смеет эта женщина, с которой я едва знакома, делать мне такие предложения! Вот они, ее христианские мораль и философия,

они исключают уважение к человеку. Теперь я смеюсь, когда вспоминаю этот случай, но в ту пору и в тех условиях мое негодование было закономерно, и товарищи дружно меня поддержали. Студентам нелегко жилось в ту пору, но мы мало заботились о материальных благах, привыкнув укладываться в минимум, который был необходим для жизни и учения. Раз как-то во Владивостоке у меня сломался высокий каблук моих московских туфель, денег на починку не было, я тут же отломала второй и отправилась так на занятия, зная, что никому и в голову не придет надо мной смеяться. И действительно, меня еще похвалили за догадливость. Короче говоря, мы часто нуждались в самом необходимом, но мы были студентами советского вуза и чувство собственного достоинства берегли крепко. Уж мы-то не приняли бы в подарок платья от английского консула или жены миссионера. С какой стати! Этот эпизод омрачил наши отношения с семейством бывшего консула, и распростились мы довольно холодно.

От Чифу до Тяньцзиня несколько часов пути. Пароходик был небольшой, пассажиров немного, и, между прочим, ни одного китайца ввиду антианглийского бойкота. Соотечественников не оказалось, и мы ни с кем не заводили знакомства, тем более что соседи по табльдоту не выражали на этот счет никакого желания. В те времена в буржуазном обществе бойкотировали советских людей, а мы уж очень отличались по внешнему виду от соседей по столу, чтобы они могли ошибиться. Довольно успешно справившись с многочисленными ножами и вилками, разложенными по обеим сторонам тарелок, мы стали в тупик перед чем-то вроде пиалы из белого металла с чистой водой, поданной каждому после десерта. Мы остерегались к ней прикасаться во избежание какой-нибудь неприятности и были правы. Чуть позже, наблюдая за окружающими, мы узнали, что это вода для споласкивания кончиков пальцев после еды. Если бы кто-нибудь из нас доверчиво выпил ее, это было бы величайшим скандалом с точки зрения западного этикета.

Тяньцзиньская пристань кишела оборванными грузчиками — кули, жившими на случайный заработок и вечно полуголодными. Одному из них мы презентовали от имени русской женщины, тети Души из Владивостока, наш мешочек с белыми сухарями.

Тяньцзинь — важный торгово-промышленный центр Северного Китая — встретил нас совсем не так, как хорошенький спокойный городок Чифу. Консул Э. К. Озарнин выглядел озабоченным, сильно занятым человеком, и возиться с нами ему было некогда. Он наскоро погрузил нас в поезд, и в ту же ночь мы отправились дальше.

Этот последний, самый короткий отрезок пути показался нам самым длинным. Впереди, словно Синяя птица, маячил Пекин, предел наших студенческих желаний. Мы столько готовились к встрече с ним, ждали ее с таким нетерпением! Ни о чем другом мы уже не могли думать. Беспокойно стучали колеса, вагон кидало из стороны в сторону. Впереди Пекин!

Цитируется по изд.: Винякова-Акимова В.В. Два года в восставшем Китае. 1925-1927. Воспоминания. М., 1980, с. 17-24.