Бретань: полное поглощение

Сама провинция в своих внутренних областях превратилась в лагерь достаточно настойчивого военного присутствия королевской армии, направленной против иностранной угрозы, но также неминуемо ...против местного населения. Если выражаться по-военному, то полуостров был «пришвартован» к Франции по второму разу, привязан теснее, чем в прошлом. «Куеснона больше нет». Однако этому появился досадный противовес: за близость с Францией пришлось платить ценой регионального упадка, относительная

[087]

автономия, практиковавшаяся де факто в XVI веке и в три первые четверти XVII века, переживала период своего заката, по ней наносили мощные удары два или три поколения интендантов, чья политика стала более жесткой после мятежа 1675 года. Апостол централизма, интендант Бешамель де Нуантель, начиная с 1680 года стремится действовать через голову правителя. Интенданты устанавливают свою власть через систему субинтендантов, которые не являются, как было бы сейчас, субсидируемыми супрефектами, а выступают (утешение для местной элиты) «именитыми гражданами на общественных началах». С другой стороны, население отныне обязано соглашаться с новыми налоговыми ставками, от которых в 1675 году они могли бы отказаться. Волей-неволей жителям приходится смириться: они покоряются (все труднее) подушной подати в 1694 году, десятине в 1710 году, выплатам двадцатой части дохода за недвижимое имущество после 1750 года.

Учитывая все вышесказанное, можно увидеть, что вопреки (или по причине?) жесткой политической, административной и военной ситуации Бретань в эпоху Просвещения не скатывается к систематическому отставанию в своем развитии, а как раз наоборот. Напомним на этот счет удивительные данные, касающиеся мореплавания. В XVIII веке армориканские корабли составляли 27% французского торгового флота — огромная цифра, если учитывать протяженность французского побережья. На бретонских верфях построили более трети новых кораблей из числа спущенных на воду по всей Франции во времена Людовика XV. Впечатляющим был и расцвет таких крупных портов, как Нант, Лорьян, Брест и особенно Сен-Мало: в Нанте благодаря такой аморальной деятельности, как перевозки чернокожих рабов из Африки в Америку, население увеличилось с 45 000 жителей в XVII веке до 85 000 к 1789 году. В кельтской части Бретани, в Бресте ситуация изменилась мало, и он остался портом практически исключительно военного назначения, но и там численность населения достигла 40 000 к 1785 году. Сен-Мало, напротив, достиг своего звездного часа. Таким образом, бурное развитие океанического флота и колониальных завоеваний продолжало служить мощным стимулом для очагов активности на армориканском побережье.

Можно ли сказать, что промышленная база оставалась посредственной, за исключением производства полотна?

[088]

На самом деле, современные местные историки, последователи школы Франсуа Лебрена пытаются разрушить миф о том, что бретонское хозяйство было исключительно крестьянским, что промышленное производство было сконцентрировано на одном только изготовлении полотна, и что его миновало индустриальное развитие: это неверно, поскольку в XVIII веке процветало производство серебра и железа, в XIX веке установилась даже замещающая промышленная структура с ее маслобойнями и кожевенными заводами в деревнях, но и одновременно с металлургическими заводами в Эннебоне, сталелитейными мастерскими в Триньяке, шахтами в Пон-Пеан и др.

Во времена Людовика XV экспорт оставался, тем не менее, «с небольшой добавленной стоимостью». Из провинции вывозились, преимущественно морским путем, почти необработанные товары, особенно сельскохозяйственная продукция и сырье — зерно, вино, спирт, соль, но также полотно. Контрабанда, морская, а еще больше сухопутная, направленная на континент, сквозь проницаемые кордоны внутренней таможни, остается одной из активных областей деятельности в регионе, в частности в том, что касается торговли солью. В конце эпохи абсолютизма контрабандисты солью предвосхищали шуанство революционного времени. Экономическое оживление остановилось в рамках определенных ограничений: это можно хорошо рассмотреть по некоторой вялости населения Бретани, которое в XVIII веке увеличилось всего лишь на 12,5%; плюс к тому, лишь меньшинство могло пользоваться теми удовольствиями, которые предоставляла в их распоряжение новая цивилизация нравов, и некоторыми предметами или продуктами питания: на 2 300 000 жителей, которые насчитывала провинция в 1770 году, только около сотни тысяч человек пользовались хоть немного поставками чая, фарфора, табака, пряностей, сахара, кофе, шоколада... Внутри больших городов (Ренн, Нант, Сен-Мало и Брест во главе списка) урбанизация затронула практически только 225 000 человек, всего десятую часть от общего числа жителей региона; развитие мореходства в этой провинции, несмотря на то, что было интенсивным, не поколебало глубинные экономические устои. Сильно чувствуется отличие Бретани от Нидерландов или от Англии: конечно, мореходство было одинаково интенсивным, но если говорить об

[089]

этих двух северных странах, то там «следствия развития» были гораздо более существенными.

Во всех отношениях период, наступивший в Бретани после 1675 года, был тяжелым. Она страдала от кризисов конца царствования Людовика XIV, которые из-за войны и налогов затянулись до 1713-1715 годов. Впоследствии смерть старого короля послужила началом новой эры для королевства, эры нового экономического подъема, затем экономического роста, «оживления и разрядки»; в прибрежных областях Бретани вновь наступил период мощного расцвета, но все также им не удалось увлечь за собой в развитии внутренние районы провинции, остававшиеся сельскими и косными, которые, несмотря на некоторый прогресс, продолжали отставать в своем развитии по сравнению с другими регионами Франции. Вспомним, в частности, о проблеме неграмотности в Бретани: ее уровень очень заметен, если сопоставить данные с ситуацией в соседней Нормандии, достигшей такого высокого уровня образования 4. Отношение к королевской армии, может ли оно служить еще одним проверочным пунктом? Конечно, бретонцы служат на кораблях «морского флота» Ост- и Вест-Индской компании в качестве матросов, офицеров, капитанов дальнего плавания. Столь многочисленное присутствие во флоте может, таким образом, «извинить» уклонение армориканцев от службы в сухопутных войсках Его Величества, маневрирующих или воюющих на суше на южных или восточных границах королевства. Бретонские солдаты и офицеры во французской армии часто были неграмотными, охотно дезертировали, их становилось все меньше и меньше в сухопутных войсках в течение всего XVIII века, и это, возможно, свидетельствует о том, что у этих солдат и офицеров, а в еще большей степени у их соотечественников на полуострове, массово отказывающихся поступать на армейскую службу, все больше растет неприятие военного и политического централизма королевской власти в десятилетия, предшествовавшие революции. Или стоит говорить и повторять еще и еще, что именно флот был главным полюсом притяжения в ущерб сухопутным войскам?

*

Жизнеспособность провинции зато проявляется, в том, что касается власти, в том, чтобы брать и бороться. Монархический «центр» представлен очень энергично то в виде

[090]

интендантской службы, пришедшей, однако, в упадок после 1753 года, то в лице правителя или военного коменданта, блестящим образцом которого выступил герцог д'Эгийон, сын внучатого племянника кардинала Ришелье; д'Эгийон правил в Бретани с 1753 по 1768 год. Перед лицом «правительственных» притязаний абсолютистского государства Бурбонов, преобладающей тенденцией в истории Бретани в XVIII веке явился подъем или восстановление мощного влияния местной элиты полуострова с аристократией во главе. Она опирались на солидные государственные учреждения, в их числе парламент в Ренне, который полностью находился под управлением бретонского дворянства: этот высокий суд объединял двойственные привилегии шпаги, платья и сеньориальных земель, не разделяя военное и судейское дворянство, что было в данной ситуации невозможно. Элита была также представлена штатами Бретани, другими словами, ассамблеей трех сословий (дворянство, духовенство, третье сословие): последние, как говорящие на кельтском языке, так и франкофоны, регулярно собирались на заседания в городе Ренне. Штаты, как и в Лангедоке и Провансе, придавали провинции неоспоримую самобытность по сравнению с «выборными» регионами «внутренних» частей Франции, которые управлялись в более авторитарном порядке; в Ренне в их рядах выкристаллизовалось специфическое дворянское лобби; его назвали «Бастион», и оно явилось во второй половине XVIII века подстрекателем, а затем пало первой жертвой предреволюционных, и в конце концов, революционных событий в 1789 году. Ученик колдуна...

Аристократия региона, экономически динамичная, разбогатела, была гибкой, мобильной, владела не только серебром, но и культурой; в их руках были, по меньшей мере в городах, прекрасные библиотеки и роскошные особняки; они без комплексов занимались на редкость доходной колониальной торговлей, их сыновья женились на наследницах работорговцев из Нанта с богатым приданым; и вот эта группа, наделенная такими привилегиями, открыла «эпоху после Людовика XIV» мятежными выступлениями против властей. Принимая во внимание высокое положение их зачинщиков, эти выступления были более результативными, чем в 1675 году оказалась злосчастная и короткая крестьянская жакерия Красных колпаков. С декабря 1717 года на полуострове обозначаются некоторые аристократические «вол-

[091]

нения», которые со временем могли бы вылиться в автономистские выступления, иначе говоря, выступления за независимость (?). Они потерпели провал. Единственные, кто что-то потерял во время мятежа (против налогов), это несколько мелкопоместных дворян из аграрной Бретани во главе с Клеманом Кризогоном де Гер, маркизом де Понкаллек. Их изолировали, затем арестовали, четверо из них были казнены по указу королевской палаты 5, которую созвал в Нанте регент Филипп Орлеанский, обычно менее жестокий (1720). Дворянская фронда, но чисто юридическая и мирная, вновь началась с 1730 года: парламент в Ренне отказался утверждать присланное из Парижа антиянсенистское законодательство. Штатам провинции, со своей стороны, не нравились новые налоги (подушная подать, налог на недвижимость в размере двадцатой доли стоимости имущества). Элита в 1759 году предприняла «налоговые забастовки», получившие поддержку «Бастиона» и парламента. Генеральный прокурор Ла Шалоте (которого, помимо этого, можно считать реакционером из-за его враждебного отношения к народному образованию) повел от имени провинции борьбу против герцога д'Эгийона, правителя Бретани. Ему удалось, после множества различных происшествий, вынудить этого важного господина покинуть свой пост. Д'Эгийон, став министром, начинает мстить с 1770 года, действуя в ущерб парламентским структурам 6: но это первое понижение местной верхушки было недолгим. Со смертью Людовика XV штаты со своей решительной посреднической комиссией 7 добиваются широких полномочий по вопросам контроля за ростом налогов. Интенданта оставили в стороне. Казалось, что времена абсолютизма Людовика XIV и Бешамеля де Нуантеля давно миновали. Дворяне воспользовались этим, не без некоторого эгоизма, чтобы утвердить свои привилегии в налогообложении в ущерб разночинцам и буржуазии Ренна; она же начиная с 1780-х годов отходит от второго сословия и принимает эстафету волнений.

Из крупных северных регионов, которые мы уже упомянули выше — Эльзас, Лотарингия, Фландрия, Бретань зашла дальше всех за последние десятилетия перед революцией в своей воле и способности к протестам против центральной власти. Этот «толчок» проходил в легальных условиях, не настолько отмеченных абсолютизмом и централизмом со стороны монархии, как это утверждает Ток-

[092]

виль. Чисто лингвистические требования (касающиеся бретонского языка) составляют лишь очень скромную долю в этих выступлениях, несмотря на волну кельтомании, захватившую начиная с 1720 года провинцию в области истории, грамматики, перевода, когда язык стал объектом ностальгии и почитания. Авторы благочестивых книг в этом вопросе пошли проторенным путем, используя местный язык в религиозном образовании так, как это указал отец Монуар в предыдущем столетии.

Обстановка французской революции оказалась в итоге менее благоприятной для бретонской национальной общности, чем был прежний режим: она подрывала до сих пор бывший единым фронт местных уроженцев. Он уже дал первую трещину в 1770-1780 годы, когда между разночинцами и аристократией возникли разногласия по вопросам налогов. Начиная с 1788-1789 годов эти конфликты приобретают драматическую окраску: дворянство, так долго стоявшее во главе противостояния региональных сил централизованному государству, которое оно считало стесняющим условием, в конечном счете вытеснили и лишили этой роли — его «изгнали из рядов суверенного народа» буржуазная интеллигенция и адвокатская клика в Ренне и в других городах верхней Бретани.

Также проявился региональный парадокс. Было бы резонно предположить, что шуанство, этот хрупкий цветок контрреволюционно настроенной черни, был призван укорениться в кельтской нижней Бретани, также сосредоточенной вокруг некоторой архаической традиции, по меньшей мере, языковой (естественно, слово «архаический» берется в самом благородном его значении). Однако это прекрасное соответствие «не работает». Говорящих на кельтском языке крестьян западной Бретани сеньоры «обдирали» гораздо более жестоко, чем на востоке. За исключением Ваннетэ, в других районах они не считают себя обязанными принимать массовое участие в шуанских операциях, объективно или субъективно для них связанных с сохранением старого режима, в том числе «феодального». Из-за их неучастия шуанская контрреволюция получила меньшее распространение в кельтской среде, которая только из-за этого обеднела и значительно уменьшилась. В этом было негативное или «минусовое» влияние на самосознание жителей полуострова.

[093]

С другой стороны, революция подорвала силы аристократии, костяка армориканского общества. Тем не менее, оно не было окончательно сломлено. Но относительное ослабление местной аристократии (ставшее неотвратимым, и одной из причин этого явилось упразднение парламента в Ренне) отныне привело к тому, что только католическая Церковь получила первую и центральную роль, практически монополию, в деле сохранения старинных идеологических и иерархических структур; эти структуры в прошлом характеризовали общественные отношения, строившиеся на почтении, уничтоженные намертво в период с 1789 по 1794 годы. Однако в таком положении Церковь желала видеть свое всеобщее превосходство над всеми кадрами, даже национальными. Из-за этого Церкви не удалось полностью принять, несмотря на добрую волю многих ректоров 8, цели возрождения бретонсконго этноса, которые подрывала модернизация своим существованием и своим безостановочным продолжением. Добавим также, что именно католический священник, правда, достаточно неординарная личность, аббат Грегуар одним из первых высказал пожелание, чтобы контрреволюционные силы «говорили на языке нижней Бретани», и это было «ударом ниже пояса», неприкрытым, против кельтского языка региона. Со стороны аббата Грегуара, галликанца, то есть с французской направленностью во всех смыслах слова, в том числе и в том, что касается языка, подобная позиция не была удивительной 9.

В XIX веке можно было заметить, как это привело к процессу некоторой потери Бретанью своих отличительных черт, но, к счастью, этот процесс так и не был завершен. На полуострове, как и в других французских регионах, можно было наблюдать экономический рост и рост численности населения, с тех пор как революционные потрясения, а за ними и потрясения наполеоновской эпохи, остались позади. Но то, что было отличительным знаком «прибрежной» 10 Арморики, ее прошлые достижения в колониальной торговле и торговле с далекими странами, несколько снизились. Грубое или постепенное уничтожение рабства на Антильских островах негативно сказалось на процветании Нанта, которое в XVIII веке было основано на малопривлекательном бизнесе торговцев человеческой плотью. Многие гавани в то время окончательно остановили свою деятельность. Но помимо этого на южном и

[094]

западном берегах полуострова, в Лорьяне, Бресте и особенно в Сен-Назере, новом быстро растущем городе, развивается достаточно интенсивно система больших портов. А также активное присутствие там военного флота (но справедливости ради заметим, что речь идет о государственном флоте, поскольку он военный: как бы много бретонских моряков и офицеров там ни служили, они исполняли там свои обязанности в качестве инструментов той власти, чьи полномочия выходили за пределы региона). Тем не менее в других областях, одновременно неосязаемых, но крайне важных, утверждается неумолимое осознание существования «вне Парижа»: Шатобриан, Ламеннэ и Ренан открыли широкой публике отличительные черты той земли, где они родились ... и которую поспешили покинуть. Эрсар де Ла Вильмарке воскресил, иногда в достаточно импрессионистической манере, старинные кельтские эпические произведения и речитативы, сохранившиеся до того времени в устной традиции в одном из департаментов на континенте.

Период с 1880-х годов до 1930-х ознаменовался максимальным ростом численности населения, в 1911 году насчитывалось примерно 100 человек на квадратный километр. Это был скачок в увеличении численности населения, естественно вызванный тем, что рождаемость оставалась высокой, но, однако, он несколько ослаблялся тем, что замуж выходили поздно, а также эмиграцией во французскую столицу или в Нью-Йорк. К сожалению, к этому добавился некоторый рост алкоголизма и особенно потери бретонцев на войне 1914 года, составившие 150 000 человек 11. Как часто бывало с эпохи Средневековья, несмотря на некоторые промежуточные периоды упадка, океан играл свою роль: различные виды деятельности, связанные с морем (а конкретно, в частности, корабельные верфи на суше в Сен-Назер и консервные заводы, где готовили сардины, находившиеся под контролем нантского капитала), еще в 1919 году давали работу 65 000 морякам всех профессий. И на граните, в принципе бесплодном, захватившем панцирем эту территорию, развилось сельское хозяйство, бывшее в ряду самых развитых в республике!

В политических вопросах местные жители были больше склонны к умеренности, не считая нескольких «красных пятен» в избирательной географии региона. Но религиозный консерватизм нисколько не мешал проявлениям

[095]

некоторого новаторского духа, который, в зависимости от обстоятельств, касался технологий или прессы. В этом отношении Бретань была ничуть не хуже Фландрии. Аббат Мансель, соперничая с аристократией, дал толчок развитию сельскохозяйственного синдикализма. Аббат Феликс Троило основал «Уэст Эклер» («Западная Молния»), которая впоследствии, под именем «Уэст-Франс» («Запад Франции»), стала одной из крупнейших французских газет. До 1789 года бретонская элита занималась регионализмом, сама того не подозревая, как г-н Журден говорил прозой. Этот регионализм оправился наконец от ран, которые нанесла ему долгая Французская революция (1789-1880), разрушавшая автономии в провинциях. В период с 1898 по 1914 годы в эфемерных, но показательных формах, рождаются союз, потом федерация бретонских регионалистов, колледж друидов и бардов, ассоциация «Брюйер блё» («Голубой вереск») и даже Бретонская национальная партия.

Поскольку в конце XIX или в начале XX века в этническом и лингвистическом смысле существовало две или три Бретани — та, в которой говорили на галло и на французском языке, на востоке; и та, где говорили по-бретонски (и по-французски), к западу от линии, соединяющей Ванн и Плуа (место, расположенное на полпути, по оси восток-запад, между Сен-Бриёк и Трегье); удобно использовать названия старинных епископатов, чтобы разграничить эти две области: то есть диоцезы Кимпер, Трегье, Ванн и Сен-Поль-де-Леон были бретонскими, а с другой стороны, епархии Ренн, Дол, Сен-Мало, Сен-Бриёк и Нант (последний служил яблоком раздора) относились к области галло. Лингвистическое пространство собственно бретонского языка подразделяется, или подразделялось, на две диалектные зоны — КЛТ (семантическое пространство Корнуолл-Леон-Трегор) и Ваннетэ (область Ванн), расположенную в южных областях центральной части полуострова.

[096]

Цитируется по изд.: Ле Руа Ладюри Э. История регионов Франции. Периферийные регионы Франции от истоков до наших дней. М., 2005, с. 87-96.

Примечания

4. Furet F., Ozouf J. Lire et Ecrirc, Г alphabet i sat ion des Franca is de Pascal к Jules Ferry. P.: Minuit, 1977. Т. 1. P. 190-191 и 328 sq.

5. Annuaire du College de France. 1983—1984. Изложение лекций Э. Лe Руа Ладюри. С. 745.

6. Delumeau J. Op. cit. P. 347 sq.

7. Мы сказали бы сейчас «постоянная», та, которая собирается между сессиями штатов провинции.

8. Слово «ректор» обозначает кюре.

9. Hermon-Belot R. L'Abbe Grtgoire ... Prif. de О. Mona. P.: Seuil, 2000.

10. Armor на бретонском берегу, в противоположность внутреннему Arcoat.

11. А не 240 000 человек, как напишет Р. Руо в журнале Les Temps modernes, «Histoire du mouvement breton», aout 1973. P. 170—193, в частности, стр. 176.