Крах Персидской державы (Гафуров, Цибукидис, 1980)

Одержав победу в сражении при Гавгамелах, Александр достиг желаемого — стал полновластным владыкой Азии. Однако существование последнего Ахеменида продолжало быть помехой для выполнения честолюбивых замыслов македонского царя. Вполне закономерен вопрос: почему Александр оставался в Персеполе четыре месяца и не торопился в Экбатаны для поимки Дария?

Непоследовательность Александра — преследование Дария после сражения до Арбел и утрату интереса к персидскому царю впоследствии — источники объясняют необходимостью дать отдых солдатам и желанием царя покорить прочие города Персиды [Плут., Алекс., 37; Диод., XVII, 73, 1]. Но подобное толкование причин задержки Александра в Персеполе неубедительно, так как стратегия македонского полководца в азиатском походе предусматривала стремительное продвижение вперед основного войска и окончательное завоевание оставшихся в тылу территорий силами гарнизонов, переданных в распоряжение вновь назначенных сатрапов. Так было неоднократно в Малой Азии, так произошло и с Арменией, получившей сатрапа до ее покорения [Арр., III, 16, 5]. Очевидно, что- то другое удерживало Александра в Персеполе, мешая скорейшему осуществлению его мечты — стать владыкой мира.

Серьезную угрозу для реализации планов Александра на Востоке представляли события в Греции, Македонии и Фракии, которым античная историография уделила недостаточно внимания.

Положение наместника Македонии Антипатра было весьма сложным: в Южной Греции разгорелось восстание Агиса, призывавшего всех греков последовать примеру Лакедемона и начать борьбу против македонского засилья. В это же время заволновались фракийские племена, во главе которых стал Мемнон, которого Александр ранее назначил правителем «варваров». Диодор сообщает, что Мемнон совершил переворот во Фракии [XVII, 62, 3—4] и что Антипатр «со всем войском» начал с ним войну; закончив ее «кое-как», он двинулся в Пелопоннес против Агиса [XVII, 63, 1]. Агис погиб в сражении у Мегалополя (осенью 331 г. до н.э.), фракийцы были усмирены, но не полностью, так как одрисский царь Севфт III сумел добиться восстановления своего царства [Диод., XIX, 73, 8] и даже посылал посольство в Афины для подтверждения дружественных отношений с ними; сохранился незначительный фрагмент договора афинян с фракийцами 1.

Следовательно, Александр вынужден был задержаться в Персеполе на четыре месяца не только потому, что отказался от поимки Дария и продвижения на Восток, но и вследствие мощных антимакедонских выступлений в Греции и во Фракии, с которыми Антипатру удалось справиться при максимальном напряжении сил и благодаря материальной

[200]

Вавилония и Арриан.

[201]

помощи, полученной от Александра [Арр., III, 16, 10]. И только когда угроза всегреческой и фракийской войны миновала, Александр смог облегченно вздохнуть и продолжить поход, не опасаясь нового взрыва в тылу. Накал вражды угас на Западе, но стал разгораться на Востоке, в среде ближайших сподвижников Александра, обеспокоенных стремлением даря создать универсальную державу.

Теперь, спустя пять лет после начала похода, Александр стоял на пороге непредвиденных и самых трудных испытаний, выпавших на долю греков и македонян при покорении Восточных сатрапий,— мощного сопротивления, охватившего многие области Средней Азии 2.

Оглядываясь на пройденный Александром путь, отмеченный неизменным успехом, вполне можно согласиться с мнением Курция, что победы македонского царя в трех генеральных сражениях (Граник, Исс, Гавгамелы) достались ему легкой ценой [III, 11, 27], а основные тяготы ждали его в неведомых землях Востока, о которых у греков того времени были весьма сбивчивые и неясные представления.

Страбон спустя четыре века после похода греков и македонян сообщал об этих местах далеко не достоверные сведения [XI, 508J, черпая свой материал из предшествовавших ему сочинений. Однако и сам Страбон не изжил традиционного взгляда греко-римских авторов на племена и народы Передней и Средней Азии как на «варваров», ведущих разбойничий образ жизни [Страб., XI, 517].

Страбон делит мидийцев на «благородных», живших южнее Каспийских ворот, и «диких», населявших высокогорные холодные земли ближе к Каспию. «Цивилизованные», южные мидийцы имели славу великолепных наездников и занимались разведением специальной породы лошадей. Описывая Мидию, Страбон сообщает, что в пору расцвета персидской монархии на высокогорных пастбищах выращивалось до 50 тысяч царских кобылиц. Античный географ писал, что Мидия была одной из важнейших сатрапий персидской державы и что она ежегодно давала кроме денежных податей 3 тысяч лошадей, 4 тысячи ослов и 100 тысяч овец [XI, 525]. Страбон также указывал, что страсть к верховой езде и стрельбе из лука, почитание иноземных богов персы заимствовали у мидийцев, так же как и длиннополое платье.

И если у южных мидийцев многое переняли персы, то северные остались дикими и нищими. Они питались древесными плодами, из жареного миндаля пекли хлеб, употребляли в пищу мясо диких животных, из корней некоторых растений выжимали вино [Страб., XI, 526] — в общем, занимались примитивным собирательством и не перешли рубежа «варварской» жизни.

Покинув Персеполь весной 330 г. до н. э., Александр двинулся на северо-запад, к Экбатанам -столице Мидии и летней резиденции персидских царей, где после бегства от Гавгамел находился Дарий, рассчитывавший, что сложность горного рельефа станет для македонян непреодолимым препятствием [Арр., III, 16, 2].

Судя по источникам, Дарий все еще питал надежду, что Александр удовлетворится обладанием Вавилонией и Персидой и захватом ахеменидских сокровищ. К тому же персидский царь, видимо, знал о восстании фракийцев и выступлении Лакедемона. Дарий собирал новое войско и готовился к очередному сражению с греками и македонянами. Добровольно сдаться противнику он считал позором для царя персов; по его мнению, остаться владыкой Восточных сатрапий было вполне подходящей ролью для потомка Ахеменидов [Арр., III, 19, 1—2]. Таким образом, Дарий допускал

[202]

Развалины дворца Дария I в Персеполе

 

территориальный раздел царства на основе статус-кво, определенного сражением при Гавгамелах.

Но расчеты персидского царя не оправдались. Александр, опьяненный удачей, уже помышлял не только о покорении всей державы Ахеменидов, но и об Индии, о владычестве над миром, о выходе к восточному краю земли и к Внешнему Океану. Эти заветные мечты царь не доверял никому, зная, что ни командиры, ни войско не одобрят их.

Очевидно, считая Дария не столь уж серьезным противником, апологетическая традиция оставляет без внимания его намерение подготовить новое войско и померяться силами с греками и македонянами у Экбатан. У Курция, наоборот, персидский царь полон решимости продолжать борьбу за единовластие и если не победить, то погибнуть с честью.

Дарий собрал 30 тысяч пехоты, в том числе 4 тысячи греков, «до конца верных царю», 4 тысячи пращников и стрелков из лука, 3300 бактрийских всадников под командой Бесса, сатрапа Бактрии [Курц., V, 8, 3—4]. По источникам, Дария окружали преданные царедворцы и наместники: начальник конницы Набарзан, Артабаз с сыновьями Кофом, Ариобарзаном и Арсамом, Автофрадат, сатрап тапуров, Фратаферн, сатрап Гиркании и Парфии, Сатибарзан, сатрап Арии, Барзаент, сатрап Арахозии и Дрангнаны. Ожидалось прибытие пополнений от кочевых племен кадусиев и скифов. Эти силы могли остановить продвижение Александра на Восток. Но верность сатрапов Дарию оказалась относительной, а готовность войска сражаться — сомнительной.

Своеобразное развитие северо-восточных областей персидского царства, плативших умеренную дань центральной власти, а в остальном оставав-

[203]

шихся самоуправляющимися, подрывало мощь державы. Понятно, что приход греков и македонян был нежелателен для сатрапов, сгруппировавшихся вокруг Дария для организации совместного отпора завоевателю. В то же время никто из них не желал установления власти персидского царя во вверенных им землях, где они были неограниченными правителями. Таким образом, желание задержать врага объединяло наместников Восточных сатрапий и Дария, а полярность интересов разъединяла.

Вполне оправданно стремление персидского царя сохранить хотя бы половину царства, разумным выглядит и его план — предотвратить проникновение греков и македонян в горные районы Мидии, Парфии и Гиркании путем уничтожения всего живого, встречающегося на пути завоевателя. Но при этом Дарий, очевидно, больше думал о себе, чем об интересах сатрапов. Поэтому, уже выйдя из Экбатан навстречу Александру, персидский царь неожиданно повернул вспять и бежал на северо-восток 3, так и не решившись вступить в бой с противником [Арр., III, 19, 4]. Внезапность действий Дария Арриан оставляет без внимания, а критические источники объясняют тем, что уже в Экбатанах Набарзан, начальник конницы, посоветовал Дарию на время уступить свою власть Бессу, с тем чтобы после Победы над македонянами опять принять на себя управление царством [Курц., V, 9, 3—7].

Чего же добивались персидские сатрапы? Видимо, устранения Дария как скомпрометировавшего себя царя, отделения Восточных сатрапий и создания там независимого государства вокруг наиболее богатой и экономически развитой области — Бактрии. О том, что именно так мыслили окружавшие Дария правители, свидетельствуют события, последовавшие за бегством персидского царя из Экбатан. Скорее всего, Дарию, не получившему обещанной помощи от кадусиев и скифов и видевшему враждебное отношение к нему сатрапов, не оставалось иного выхода, как отступать дальше.

По Курцию, Бесс и Набарзан, «разжигаемые страстью к власти», отделились от войска и даже склоняли к измене персов, оставшихся верными царю, так что предводитель греков-наемников Патрон отдал приказ своим воинам быть готовыми к бою [Курц., V, 9, 13—17]. Вполне уместно предположить, что взаимная неприязнь и борьба за власть начались уже в Экбатанах, а не позже, у Каспийских ворот, когда преследуемые Александром мятежные сатрапы ценой выдачи Дария решили получить прощение у македонского царя, как об этом пишут авторы апологетического направления. Вполне допустимо, что Набарзан, Бесс и Барзаент [Арр., III, 21, 1], наиболее непримиримые противники Дария, вывели свои силы из состава персидской армии, и поэтому в распоряжении царя персов осталось только 3 тысяч конницы и 6 тысяч пехоты, в том числе 4 тысячи греческих наемников [Арр., III, 19,5].

Александр торопился в Мидию, понимая, что наступил решающий момент его единоборства с Дарием за власть. Быстро миновав Паретакену, область, граничившую на севере с Персидой, Александр покорил ее племена, занимавшиеся частью землепашеством, но не отказывавшиеся от разбоя [Страб., XVI, 744]. Сатрапом он поставил Оксафра (сына Абулита, наместника Суз), выказавшего покорность [Арр., III, 19, 2].

Известие о том, что Дарий с войском ждет Александра для сражения, пришло к македонскому царю на марше, и он тотчас отдал приказ армии двигаться без остановок, не дожидаясь подхода обозов. На двенадцатый день Александрово войско достигло Мидии. На расстоянии трех дней пути от Экбатан македонское войско встретил Бисфан, сын Оха, сообщивший,

[204]

что Дарий пять дней назад покинул Экбатаны и бежал в направлении Каспийских ворот, захватив у мидийцев 7 тысяч талантов.

Александр задержался в Экбатанах ненадолго, но успел осуществить два мероприятия, дающие ключ к пониманию всех его дальнейших намерений.

Во-первых, он отпустил па родину фессалицских всадников и остальных союзников, полностью выплатил им жалованье и прибавил в виде награды 2 тысячи талантов [Арр., III, 19, 5]. Арриан не дает объяснения поступку царя, как и Диодор, который (смещая события во времени и относя их к моменту гибели Дария) пишет, что Александр отпустил на родину контингенты греческих союзных городов, поблагодарив их за помощь [XVII, 74, 3]. Всем, кто пожелал остаться в его войске, македонский царь выплатил по 3 таланта, и таких оказалось немало [Диод., XVII, 74, 4; Арр., III, 19, 6].

Это важнейшее мероприятие Александра обычно объясняют тем, что союзники и фессалийцы не хотели более добровольно служить Александру и потому он вынужден был отпустить их домой 4. Но причина была в другом: совместный поход отмщения персам, предпринятый по решению Коринфского союза, закончился в Персеполе. Следовательно. Александр как гегемон Коринфской симмахии выполнил поставленные союзниками задачи и дальнейшие действия должен был предпринимать от своего имени, а не от лица эллинских союзников. Возникший парадокс — Александр, нуждаясь в воинах, отпустил на родину солдат — объясняется просто: царь, постоянно нуждаясь в наемниках, отказывался от услуг бывших союзников.

Желая оставить у уходящих воинов самое лучшее воспоминание о себе, Александр приказал конной охране сопровождать их до моря, а Монету написал, чтобы тот по прибытии солдат к морскому побережью переправил всех на Эвбею [Арр., III, 19, 6]. Так было покончено с союзниками. Теперь Александр оставался с собственно македонскими силами и наемниками — как греческими, так и местными, широко привлекавшимися к службе.

Это мероприятие Александра может быть понято только в свете переориентации планов царя на Восток, когда маленькая Греция и ее воинские силы утратили всякое значение в системе политики македонского полководца.

Во-вторых, царь решил оставить Пармениона, лучшего и опытнейшего военачальника, в Экбатанах. Внешне все выглядело весьма естественно: Пармениону было около 70 лет, и он с трудом переносил тяготы походной жизни. Ему была поручена охрана тылов и сбережение персидских сокровищ, находившихся в Экбатанах под надзором казначея Гарпала и шеститысячного отряда воинов, а также некоторого количества всадников и легковооруженных пехотинцев. Последнее поручение царя Пармениону состояло в том, чтобы привести чужеземную конницу в Гирканию, после чего престарелый военачальник вернулся в Мидию, где и погиб от рук подосланных Александром убийц [Арр., III, 26, 3—4].

Однако возраст Пармениона и важность нового назначения отнюдь не были основной причиной его устранения от участия в походе. Дело было в ином: престарелый полководец неоднократно выказывал неудовольствие действиями царя и явно осуждал затяжку восточной кампании. Отсюда сам собой напрашивается вывод, что, как только Александр принял решение отделаться от эллинских союзников, он отстранил Пармениона от руководства.

[205]

В этих двух, на первый взгляд не связанных между собой поступках царя есть закономерная связь, показывающая невозможность одновременного соблюдения интересов Македонии, Греции и Востока. И Александр выбрал Восток, в угоду которому пожертвовал Западом 5.

Если бы македонский царь даже настиг Дария в Экбатанах, то не ограничился бы Мидией, а бесспорно, пошел бы вперед навстречу опасностям и невзгодам, только бы осуществить заветную мечту — стать владыкой мира. Практическое осуществление этого грандиозного плана началось с Мидии, когда Александр отдал наемной коннице приказ идти через земли кадусиев в Гирканию, а Клиту, во главе оставленных в Экбатанах для охраны царских сокровищ пеших македонян, — поспешить в Парфию [Арр., III, 19, 7-8].

Лично Александра заботила поимка Дария, но в то же время было не менее важно покорить встречающиеся на пути народы, так что, пока царь гнался за персидским царем, его военачальники методически осуществляли захват новых сатрапий, тут же включаемых в общую систему управления земель Востока.

Мы не вправе утверждать, что бегство Дария имело характер панического отступления. Персидский царь, насколько он мог учесть сложившуюся ситуацию, вполне разумно направился в летнюю резиденцию Ахеменидов — Экбатаны — для организации отпора в горной Мидии, если македоняне последуют туда за ним. Источники указывают, что, находясь в Экбатанах, Дарий осуществил новую мобилизацию войска на всех подвластных ему территориях. Если верить Диодору (XVII, 73], то персидский царь вновь собрал 30-тысячную армию.

Вполне допустимо, что среди единомышленников Дария возникли какие-то разногласия, приведшие к тому, что персидский царь отказался от первоначального плана дать македонянам сражение па подступах к Экбатанам и бежал с небольшой частью войска (около 9 тысяч — 3 тысячи пехоты, 6 тысяч всадников) далее на Восток. Видимо, здесь уже следует видеть истоки заговора на жизнь царя, приведшего позже к его убийству. Источники (порой многословные в описании незначительных событий) очень скупо и глухо сообщают о решении Бесса, Сатибарзана, Набарзана и Барзаента устранить Дария, а на его место поставить бактрийского сатрапа. С точки зрения официальной персидской пропаганды того времени все выглядело вполне законно: Бесс, дальний побочный родственник Ахеменидов, вполне мог стать царем (в понимании античной историографии царский сан могли иметь только те, кто имел царское происхождение).

Закончив в Экбатанах решение неотложных дел, Александр во главе конницы «друзей», наемных всадников, разведчиков, македонской пехоты, лучников и агриан бросился в погоню за Дарием. Люди и кони с трудом выдерживали столь стремительную скачку — солдаты отставали, а лошади падали [Арр., III, 20, 1]. Особенно трудным было продвижение по безводной пустыне под палящими лучами солнца. По Плутарху, Александр, встретив македонский обоз, везший воду, отказался один выпить воды, налитой в шлем, сказав, что не может этого сделать, так как измученное жаждой войско совсем падет духом, и тогда благодарные воины воскликнули, что они «не считают себя смертными, пока с ними такой царь» [Алекс., 42]. Не подлежит сомнению, что этот рассказ о самообладании и великодушии Александра создан фантазией Плутарха или, быть может, взят из какого-либо источника апологетического характера, автор которого ставил перед собой задачу героизировать облик царя и потому включил в историческое повествование сцену фольклорного свойства.

[206]

Реконструкция дворца в Сузах. Лувр

 

Бросая отставших, на одиннадцатый день царь прибыл в город Раги (преодолев расстояние в 3300 стадий), находившийся от Каспийских ворот в сутках пути, если нестись со скоростью Александровой кавалерии. Страбон, ссылаясь на Аполлодора, пишет, что это расстояние равнялось 500 стадиям [XI, 514].

Но Дарий уже миновал Персидские ворота и бежал дальше в Парфию. Узнав, что персидский царь недалеко, Александр дал пятидневный отдых утомленному войску, а затем продолжил погоню. Спустя сутки он был у Каспийских ворот, на вторые — миновал горные проходы и углубился в обитаемые парфянские земли, где запасся провиантом и фуражом, так как далее лежала пустыня.

Ситуация понемногу начинала проясняться, бегство Дария становилось попятным: по сведениям разведки, многие бывшие союзники персидского царя оставили его и вернулись к своим очагам, другие готовы были сдаться.

А заговорщики между тем, внешне проявляя преданность царю, начали смущать персов разговорами о неизбежной гибели и бесперспективности сопротивления, предлагая обеспеченную жизнь в изобильных землях Бактрии [Курц., V, 9, 16]. Пока персидская часть войска была верна царю и его поддерживали греки-наемники, трудно было предпринять какое-либо насилие над Дарием без кровопролития. Поэтому мятежники исподволь готовились к низложению персидского царя, выжидая для этого удобный момент.

Вскоре объявились первые перебежчики из ставки персов — Багистан, знатный вавилонянин, Антибел, один из сыновей Мазея. Они принесли весть, что Набарзан, Бесс и Барзаент арестовали Дария и держат его под стражей. Получив это известие, Александр еще больше заторопился. Вверив командование войском Кратеру и не дождавшись прихода отрядов Кена. посланных за фуражом, македонский царь, ваяв только конницу «друзей», разведчиков и самых выносливых пехотинцев и захватив на два дня провианта, бросился вперед, продвигаясь всю ночь и весь следующий день до полудня [Арр., III, 21, 3].

[207]

Что же так взволновало Александра и заставило ускорить -погоню? Видимо, для него было полной неожиданностью низложение Дария в результате заговора сатрапов Бактрии (Бесс), Арахозии и Дрангиавы (Барзаент) и начальника персидской конницы Набарзана, решивших устранить царя персов как безынициативного военачальника, скомпрометировавшего себя постыдным бегством с поля боя. Заговорщики намеревались создать независимое государство, ядром которого была бы могущественная Бактрия, с тем чтобы попытаться отразить притязания греков и македонян [Курц., V, 10, 1—3]. Этого-то и страшился Александр, зная о боевых качествах бактрийских всадников, ничуть не уступавших македонской кавалерии. Похоже на то, что Александр хотел поскорее покончить с Дарием и его противниками, пока последние не предприняли никаких практических шагов для реализации своего замысла.

После кратковременного отдыха греко-македонский авангард продолжил преследование и на рассвете достиг оставленного персами лагеря, где Александр узнал, что бактрийская конница и прочие «варвары» провозгласили Бесса начальником и что мятежные сатрапы насильно везут с собой в Бактрию бывшего царя [Арр., III, 21, 4].

Что же случилось в персидском стане?

Арриана волновал конечный результат греко-македонской погони, а не подробности гибели персидского царя от руки заговорщиков. «Бесс и его единомышленники, — пишет Арриан,— старались увезти с собой в повозке Дария, но, когда Александр уже совсем настигал их, Сатибарзан и Барзаент, нанеся Дарию множество ран, бросили его и сами бежали с 600 всадников» [III, 21, 10]. Для Диодора был важен сам факт ухода из жизни Дария. Он сообщает, что Дарий во время отступления был захвачен Бессом и изменнически убит им [XVII, 73, 2]. Что же касается других авторов, то их интересовали подробности последних часов жизни персидского царя, но не сами по себе, а как иллюстрация великодушия Александра [Плут., Алекс., 43] или показ неблагодарности гнусных предателей, заслуживавших самой суровой расплаты [Курц., V, 12, 5].

Как пишет Плутарх, первыми в неприятельский лагерь ворвались 60 воинов, которых не привлекли ни брошенные персами сокровища, ни прочая добыча, а сам Дарий, лежавший в простой повозке и находившийся при смерти от множества ран. Он попросил пить, и грек Полистрат принес ему воды. После этого царь персов сказал, что очень сожалеет, что не может отблагодарить Александра за доброту, проявленную к его матери, жене и детям. С этими словами он скончался [Алекс., 43].

Курций, пожалуй, больше всех приводит подробностей на эту тему, постепенно разворачивая события и украшая их риторическими фигурами. Вот его рассказ.

Первым злой умысел сатрапов разгадал командир эллинских наемников Патрон. Он предупредил Дария о заговоре и предложил перейти под охрану греков. Но царь ответил, что полностью вверяется своей судьбе. На уговоры Артабаза, рекомендовавшего то же самое, Дарий вновь ответил отказом и покорно стал ждать своей участи.

А тем временем Бесс, понявший, что царю известны его намерения, дождался ночи и, когда персидские воины ушли по селениям за провиантом, при содействии верных бактрийцев ваял Дария под стражу [Курц., V, 12,16].

Несмотря на осуждение действий заговорщиков, высказанное Курцием, не видно, чтобы сатрапы намеревались убить Дария. Они только хотели отстранить его от власти и в качестве главы государства поставить

[208]

Гробница Кира в Пасаргадах

 

Бесса, более подходящего для этой роли (к тому же отпрыска персидских царей), сумевшего после поражения при Гавгамелах сохранить боеспособность своих бактрийцев [Арр., III, 16, 1] 6. Они долгое время везли Дария как пленника, спасаясь от преследования греко-македонских передовых частей.

Вообще, в изображении греко-римских историков Дарий — человек безвольный, мягкий и доверчивый, по своему характеру не отвечавший высокому сану царя Ахеменидов и потому повинный во всех бедах, обрушившихся на персидскую державу. Может быть, он вызывал жалость, возможно, сочувствие, но больше заслуживал упреков и осуждения. Эпитафия, созданная Аррианом, именно так оценивает его деятельность, вызвавшую неизбежную гибель [Арр., III, 22, 2—6].

Отныне власть перешла к Бессу. Из источников не видно, чтобы устранение Дария вызвало какое-то волнение в войске. После низложения Дария греческие наемники и Артабаз с сыновьями ушли в Гирканию по собственной инициативе [Арр., III, 21,4].

Античные историки пишут об упорстве, с которым Александр гнался за Дарием, но не сообщают о том, что он с ним собирался делать в случае пленения. Убить пленника было бы недопустимо хотя бы потому, что Александр всячески старался подчеркнуть законность своих притязаний на власть в Азии. Кроме того, для македонского царя, осуществлявшего политику сближения с азиатской верхушкой, в том числе персидской, убийство даже повергнутого владыки было невозможно еще и по той причине, что это могло бы оттолкнуть от него многих представителей знатных родов. Таким образом, вопрос об устранении персидского царя для Александра был не прост. Бесс, убив Дария, не подозревал о том, что оказал тем самым услугу Александру, не преминувшему использовать убийство персидского паря как обвинение против сатрапа Бактрии.

По одним источникам, македонский царь застал Дария уже мертвым [Арр., III, 21, 10; Плут., Алекс., 43], по другим — живым [Диод., XVII, 73, 4], по третьим (не сохранившимся) — благословляющим Александра на управление персидским царством [Курц., V, 13, 25 и сл.]. Но все античные авторы пишут о почестях, которые воздал македонский царь погиб-

[209]

шему Дарию и об отправке его трупа в Персеполь для торжественного погребения в усыпальнице персидских царей.

Дария не стало, однако вряд ли Александр был доволен достигнутыми успехами: Бесс и его единомышленники представляли куда более серьезную опасность, чем бесславно ушедший из жизни персидский царь. Это, очевидно, хорошо сознавал Александр, ибо он немедленно принял решение преследовать Бесса как убийцу Дария, достойного самой худшей участи за измену своему царю. Начиная борьбу с Бессом как с изменником, Александр рассчитывал привлечь на свою сторону многих знатных персов, находившихся в лагере мятежного сатрапа Бактрии.

Смерть последнего персидского царя завершила крушение ахеменидской державы, симптомы внутренней слабости которой обнаружились задолго до правления Дария III Кодомана, не знавшего передышки от военных тягот и трусливо спасавшегося бегством от преследования греков и македонян. Персидская монархия, просуществовавшая более двух веков л казавшаяся одной из самых прочных империй древности, пала под ударами более совершенной греко-македонской военной машины 7.

Какие практические выводы сделал Александр из своего нового положения «законного» преемника персидских царей? Пока что никаких, ибо принятие титула Ахеменидов «царь царей» означало бы разрыв с Македонией и Грецией, что не входило в планы Александра, стремившегося не разобщить, а объединить в одном государстве македонян, греков и Восток. Характерно, что он никогда не изменял своего титула, постоянно, называясь па монетах «царь Александр», хотя вполне мог именоваться «царем четырех стран света» 8 или «царем царей». Именно это обстоятельство указывало на то, что, хотя Александр и стремился осуществить идею мирового господства, он тщательно скрывал свои планы от греков и македонян во избежание полного, разрыва, с теми, кто был его ближайшими друзьями и соратниками 9. Тем не менее то, что подспудно зрело давно, после 330 г. до н. э., с падением персидской державы, стало прорываться наружу.

Как бы Александр ни таил свои намерения относительно будущего, его деятельность говорила сама за себя. По свидетельству Курция, царь отдал Гефестиону приказ собрать всех пленников и, выявив знатность каждого, отделить благородных от черни; таких оказалась тысяча [Курц., VI, 2, 9]. Он выдвигал на ответственные посты знатных персов, привлекал на службу местных наемников, вводил при дворе восточный этикет — все это не ускользало от внимания греков и македонян, не одобрявших «варварских» вкусов царя.

Античная историография полна примерами того, как Александр менялся, причем, по мнению македонян, в худшую сторону, усваивая восточный образ жизни. Плутарх пишет, что царь не перенял полностью все из мидийской одежды, а носил нечто среднее между персидской и македонской — она была скромнее первой, но пышнее второй. Вначале Александр одевался подобным образом только дома, принимая «друзей» и «варваров», но позже стал появляться в таком виде на официальных приемах [Плут., Алекс., 45]. Ему начали нравиться персидская изнеженность и роскошь; он завел во дворце жезлоносцев из местных уроженцев, телохранителями взял виднейших персов, в том числе Оксафра, брата Дария. Затем он надел персидскую диадему и одежду и окружил себя наложницами. Но все это Александр вводил постепенно, так как боялся раздражать македонян; недовольных он склонял на свою сторону подарками [Диод., XVII, 77, 5—6]. Кроме того, Александр «сделался противен своим самомнением.

[210]

в нем появилось слишком много солдатского, он стал хвастлив, льстецы вертели им как хотели — это бесспорно. Они изводили самых приятных людей из его окружения...» [Плут., Алекс., 23]. Письма, посылавшиеся в Европу, он запечатывал своим перстнем, а те, что отправлял в Азию,— перстнем Дария, но было очевидно, замечает Курций, что «один человек не может охватить судьбы двоих» [Курц., VI, 6, 6].

Следовательно, античные авторы подметили двойственность в поведении царя, его стремление переориентироваться на Восток и вместе с тем скрыть свои намерения от приближенных. Но подобное положение но могло длиться долго и вело к неизбежному разрыву между полководцем и командирами, царем и войском. В конце концов ближайшие сподвижники царя, некогда единодушные в своей жажде обогащения и захвата новых земель, выступили с резким осуждением миродержавных планов Александра. Это неизбежно привело к организованным выступлениям оппозиции, намеревавшейся физически устранить царя, который перестал быть проводником греко-македонских интересов на Востоке.

Как обычно бывает, сложные коллизии резче обнажают и обостряют противоречия. Это подтвердили события в Восточных сатрапиях, где греко-македонских завоевателей ожидали наибольшие трудности и где Александру пришлось не однажды пережить приступы отчаяния и бессильной злобы.

Смерть Дария не означала окончания похода: все враждебные Александру силы сосредоточились в Восточном Иране и областях Средней Азии, куда бежал Бесс с единомышленниками для организации сопротивления завоевателю. Так Александр оказался на пороге неизведанного мира, о котором у греческих авторов были весьма смутные представления. Ведь в понимании древних греков обитаемая Земля — ойкумена — начиналась у Геракловых Столбов на западе и кончалась Индией на востоке. Интересно, что более правильные представления о морях внутренних и внешних имел Геродот, указывавший, что за крайним западным пунктом Земли — Геракловыми Столбами — простирается Атлантическое море, частью которого является Красное море [Герод., I, 202]. По сравнению же с другими морями Гирканское (Каспийское) море — замкнутый водный бассейн, на западе граничащий с Кавказом, а на востоке — с безграничной степью, простирающейся по направлению к восходу солнца [Герод., I, 203-204].

Но воззрения Геродота были опровергнуты в последующие века описательной географией Эратосфена, считавшего, что обитаемый мир, т. е. Европа, Азия и Африка,— это остров, имеющий форму хламиды и омываемый Внешним Океаном [Страб., II, 113].

Восточные походы Александра намного расширили представления греков об обитаемом мире 10, но вместе с тем внесли путаницу в некоторые правильные понятия. Вот один из примеров такой путаницы: Гирканское море — один из заливов Внешнего Океана, а поэтому возможен морской путь из Бактрии в Индию.

Сведения античной географии, во многом обязанной Эратосфену и Посидонию и популяризированной Страбоном, были некритически восприняты многими древними историками, считавшими незыблемыми свидетельства предшественников об обитаемом мире. По этой причине идея создания универсальной мировой державы считалась вполне осуществимой при жизни одного поколения. Ведь не случайно античные историки, писавшие о восточных походах Александра, сообщали, что после неудавшейся попытки выйти к восточному краю Земли (у Ганга) Александр отчасти

[211]

достиг желаемого — увидел Внешний Океан и его берегом прошел до Персидского залива, замышляя на будущее поход в западном направлении до Геракловых Столбов [Диод., XVIII, 4, 35]. Об этих планах царя античные авторы писали вполне серьезно, так как полагали, что весь обитаемый мир может быть подвластен одному одаренному полководцу.

Александра в его неуемной жажде власти ничто не могло остановить, и он устремился на северо-восток в погоню за Бессом, узурпатором и убийцей законного царя персов. Перед македонянами простирались бескрайние просторы Восточных сатрапий — Гиркания, Ария, Парфия, Дрангиана, Арахозия, Бактрия, Согдиана, где свободолюбивые народы поднялись на борьбу с чужеземным завоевателем 11.

Парфянина Атминапа, сдавшего вместе с Мазаком Египет, царь назначил сатрапом Парфии и Гиркании, а одного из «друзей», Тлеполема, поставил «наблюдателем» над этими областями; сам же, дождавшись подхода основных сил, направился в Гирканию [Арр., III, 22,1].

Гористая область на юго-восток от Каспия переходила в необозримые равнины, простиравшиеся, по мнению древних, до самого Великого моря. Александр очень торопился в Гирканию, так как в прикаспийских горах Восточного Ирана укрылись греки-наемники, служившие персам [Арр., III, 23, 1]. Здесь, в Гиркании, он увидел морской залив, который показался грекам не меньше Понта Эвксинского; но изучить его не было возможности; задолго до восточного похода Александра его считали северным заливом Внешнего Океана, названным Каспийским морем [Плут., Алекс., 44].

Вторгшись в Гирканию, Александр решил поделить войско на три части, так как узнал, что чужеземцы, находившиеся на службе у Дария, бежали в горы к тапурам [Арр., III, 23, 1]. Наибольшую часть армии, не обремененную поклажей, царь сам повел самой короткой и трудной дорогой; Кратера и Аминту с их полками, лучниками и конницей послал на тапуров, а Эригию приказал с чужеземной конницей сопровождать многочисленные обозы [Арр., III, 23, 2].

Однако даже та часть войска, которая двигалась налегке, продвигалась очень медленно: местность была незнакомой, и, ожидая нападения «варваров», Александр неизменно выставлял сторожевые посты. Перевалив через первую гряду гор, македоняне разбили у безымянной речки лагерь. Войско Александра никого не повстречало на пути; только на агриан, стоявших в охранении, напали «варвары», которых отогнали дротиками [Арр., III, 23, 5]. В повествовании Плутарха «варвары» напали на конюхов Александра и отбили Букефала, но, когда царь пригрозил, что уничтожит их с женами и детьми, горцы пришли с повинной, сдали свои города и даже получили от царя выкуп за возвращенного коня [Плут., Алекс., 44].

Александр четыре дня оставался в лагере, ожидая подхода Кратера и Эригия. В это время к нему явились Набарзан, хилиарх Дария, и Фратаферн, сатрап Гиркании и Парфии. Очевидно, молва о благожелательном отношении македонского царя к лояльным сатрапам дошла до прикаспийских земель, и, поскольку Александр уже был в Гиркании, Фратаферн решил добровольно сдаться в надежде на прощение. Его примеру последовал Набарзан, как будто вначале обратившийся к царю с письмом, в котором старался доказать свою верность Дарию и объяснить участие в заговоре на его жизнь необходимостью самозащиты, так как за дельный совет он едва не был казнен персидским царем. Униженный тон письма и обращение к македонскому царю как к богу 12 убедили Александра

[212]

в искренности Набарзана, и он без колебаний обещал не подвергать знатного перса наказанию [Курц., VI, 4, 8—14].

Вскоре подошел Кратер, так и не встретивший противника и подчинивший власти македонян пройденные земли. Позже прибыли обозы Эригия, и Александр уже был готов направиться в гирканский город Задракарты, когда к нему прибыли сдаваться персидский вельможа Артабаз с сыновьями, сатрап тапуров Автофрадат и послы от греков-наемников. Артабаз, до конца преданный Дарию, был принят с подобающим его сану почетом, Автофрадат сохранил за собой пост сатрапа, а от греков-наемников, воевавших на стороне «варваров» вопреки постановлению Коринфского союза, Александр потребовал безоговорочной сдачи.

Брошенные на произвол судьбы почти в центре Азии, греки-наемники (1500 человек), видимо не имея иного выхода, согласились на капитуляцию и были зачислены во вспомогательные части [Арр., III, 23, 8—9; Курц., VI, 5, 8—10]. Что же касается послов эллинских городов, прибывших в ставку Дария и позже примкнувших к наемникам, то представителей Лакедемона и Афин Александр приказал взять под стражу, посланцев Синопы отпустил на родину, так как они, находясь под властью персов, ничего враждебного македонянам не предпринимали, всех же прочих заставил служить себе, поставив над ними начальником Андроника [Арр., III, 24,4-5; Курц., VI, 5,9-10].

Равнинная Гиркания в сочинениях античных авторов представлена как плодородная страна со множеством городов. Так, Страбон для доказательства ее благосостояния сообщает, что там виноградная лоза дает 1 метрет (39 л) вина, а смоковница — 60 медимнов (1 медимн « 52, 53 л) ягод, хлеб родится из зерна, выпавшего из соломы, и пчелы роятся на деревьях, а мед течет с листьев... [XI, 508—509]. Эти сведения о «счастливых селениях» Гиркании присутствуют и у Диодора [XVII, 75, 4—7].

Однако, несмотря на сказочное плодородие, Гиркания, по мнению древних, не привлекала к себе должного внимания, будучи страной далекой и находящейся под «варварским» управлением мидийцев, персов, а позже — парфян. Македоняне же владели Гирканией непродолжительное время, так как много воевали и не могли уследить за этой провинцией [Страб., XI, 509].

В северных и труднодоступных местах на границе Гиркании обитали «бродячие разбойники» — марды [Страб., XI, 523], которые не прислали к Александру своих послов и, видимо, не собирались подчиниться. Дорожа славой непобедимого, как пишет Курций, македонский царь во главе наиболее подвижных частей (лучников, щитоносцев, агриан, полков Кена и Аминты, половины конницы «друзей» и всадников-аконтистов) вторгся в страну мардов [Арр., III, 24, 1—2; Курц., VI, 5, 11—12]. Марды, народ бедный и воинственный, выставили восьмитысячное войско [Диод., XVII, 76, 4]. Они были уверены, что в их страну проникнуть невозможно, а потому не испугались, когда македоняне подошли совсем близко. Однако Александр захватил мардов врасплох и преследовал их до самых гор, пока они не сдались сами и не сдали свои города. Царь смилостивился над мардами и сатрапом у них поставил Автофрадата, того самого, что назначен был к тапурам [Арр., III, 24, 3]. Таков рассказ Арриана о покорении мардов. Курций иначе описывает события, подчеркивая, что марды упорно сопротивлялись, и Александр, «выследив их, подобно охотнику», многих убил, но, не зная местности, сам потерпел значительный урон. И, только «отчаявшись удержать захваченное ими пространство», марды сдались [VI, 5,17-21].

[213]

Очевидно, Александра привлекали в Гиркании горные районы у Каспия, изобиловавшие лесом [Страб., XI, 509], со множеством удобных бухт для стоянки флота. Важны также были горные проходы, ведущие в Армению и Мидию. Незадолго до смерти Александра была сделана попытка обследовать южное побережье Каспия 13, но, судя но Страбону, практического значения она не имела, ибо эти земли вскоре после смерти македонского царя отошли к парфянам. Но и во времена Селевка все еще верили, что Каспий — северный залив Океана и что возможен морской путь в Индию.

Где-то на границах Гиркании и земель албанов древние авторы помещали племя амазонок, женщин-наездниц, предводительствуемых прекрасной царицей Фалестрис, якобы вступившей в связь с Александром, чтобы иметь ребенка от столь прославленного полководца. Некоторые античные авторы считали рассказ о существовании племени амазонок мифом, но, несмотря на это, под тем или иным предлогом он встречается у большинства историков, писавших об Александре. Диодор и Курций сообщают о свидании царицы амазонок с Александром как о достоверном факте [Диод., XVII, 77; Курц., VI, 5, 24-30].

Плутарх, Арриан, Страбон отрицают достоверность существования амазонок каждый по-своему. Так, Плутарх пишет, что об амазонках нет свидетельств у серьезных авторов, таких, как Птолемей, Аристобул, Дурид Самосский, но о них писали Клитарх, Онесикрит, Антиген; сам Александр в подробном письме Антипатру, отправленном из Азии, сообщал о предложении царя скифов выдать за него свою дочь, по ничего не писал об амазонках [Плут., Алекс., 4в]. Страбон полагает, что такого народа вообще не могло быть, так как немыслимо племя, состоящее из одних женщин [XI, 505]. Арриан не отрицал существования в древности какого-то племени женщин-наездниц, поскольку многие поэты воспевали их и даже Геракл, посланный к ним, привез в Афины пояс их царицы; известны н сказания о борьбе афинян с амазонками. Но все это Арриан относит к области мифологии. По его мнению, амазонки, вероятно, уже исчезли, так как Ксенофонт, описывая отступление греков-наемников, указывал, что рядом с Трапезундом живут колхи и фасеяне, но ничего не сообщал об амазонках. И, очевидно, Атропат, после возвращения Александра из Индии, привел к царю каких-то «варварок», умевших ездить верхом, — так заканчивает свой рассказ Арриан [VII, 13, 2—в].

После 15-дневного отдыха в самом большом гирканском городе, Задракарты, Александр двинулся в Парфию, а затем — к границам Арии, где к нему явился сатрап этой области Сатибарзан. Царь оставил Сатибарзану его сатрапию и направил его в Арию вместо с отрядом Анаксиппа из 40 всадников-дротикометателей, чтобы выставить сторожевые посты на время прохождения греко-македонской армии через провинцию во избежание «обид, которые могло причинить ариям войско» [Арр., III, 25, 2]. По-видимому, армия Александра настолько привыкла грабить завоеванные территории, что, когда царь в целях примирения с восточной знатью захотел прекратить подобную практику, для этого пришлось выделять специальные подразделения, одно из которых он предусмотрительно послал в Арию еще до прихода туда основных сил.

По Арриану, греки и македоняне после Гиркании направились через Парфию и Арию к Бактрии. Однако Александр был вынужден задержаться в восставшей Арни. В повествовании Арриана совсем не говорится о времени, проведенном македонянами в Парфии. Правда, с точки зрения военных операций Парфия не представляла ничего интересного. Ее са-

[214]

Александр. II век до н. э. Археологический музей. Стамбул

 

трап Фратаферн сам добровольно сдался македонскому царю. Пребывание Александра в Парфии важно в другом отношении: здесь впервые почти в полной мере проявились новые качества царя, решившего, что «намерения его осуществлены и власть непоколебима» [Диод., XVII, 77, 4]. Все то, что Александр тщательно скрывал от своих единомышленников, прорвалось наружу. И перед изумленными греками и македонянами предстал новый человек, уже не македонский царь, а восточный деспот.

Плутарх, всегда оправдывающий Александра, и на сей раз нашел объяснение для его нововведений. Он пишет, что царь надел индийскую одежду и внушал македонянам мысль, что ему надо кланяться в ноги, так как хотел умиротворить покоренные народы, быть к ним ближе и вместе с тем приучить соплеменников к новым обычаям. Понятно, что пе-

[215]

ремены в одежде в привычках царя беспокоили его соратников, но, не желая огорчать Александра на вершине славы, они молчали [Плут., Алекс., 45]. Далее херонейский биограф пишет, что Александр (в Парфии), все же чувствуя отчужденность солдат, отобрал самых лучших воинов (20 тыс. пехотинцев и 3 тыс. всадников) и произнес перед ними речь, в которой ваявил, что намерен продолжать поход с «друзьями» я добровольцами и что все недовольные могут уйти, если считают себя вправе покинуть своего царя, завоевавшего для македонян Вселенную. Воины, естественно, выразили горячее желание следовать за Александром. После этого царь без особого труда убедил остальных [Плут., Алекс., 47],

Курций приводит иной вариант этой же речи. Во время пребывания царя в парфянском городе Гекатомпиде 14 до него дошло известие, что в военном лагере возникло смятение, так как разнесся слух, будто Александр, удовлетворенный достигнутым, решил вернуться в Македонию. Солдаты, как безумные, бросились к своим палаткам и начали упаковывать имущество. Узнав об этом, царь созвал военачальников на совет и пожаловался, что ему в зените славы приходится возвращаться на родину скорее побежденным, чем победителем. Но в этом он винит не солдат, а зависть богов, которые чинят препятствия македонянам, желающим вернуться на родину несколько позже, но с большей славой. Военачальники дали Александру обещание оказать давлоняе на солдат и продолжить поход. И тогда царь произнес перед войском речь, раскрывшую всю непрочность греко-македонской власти в Азии, держащейся только на оружии завоевателя 15.

Царь сказал солдатам, что если они оставят завоеванные земли, то сразу же потеряют их, так как «кто боится нас в нашем присутствии, станет врагом в ваше отсутствие» [Курц., VI, 3, 1—8]. Нужно время, убеждал царь, чтобы завоеванные народы привыкли к новой власти, и, хотя мы их посадили в клетки, подобно диким зверям, потребуется немало времени для смягчения их нрава. Александр долго я настойчиво просил солдат продолжить поход на какие-то четыре дня, необходимые для поимки и наказания Бесса, который провозгласил себя царем Азии и предал свой народ, а после этого обещал возвращение домой. Видя, что воины склонны ему поверить, Александр воскликнул, что, совершив благородное дело (схватив Бесса), македоняне покажут всем народам, что они ведут справедливые войны и что их гнев преследует преступника [Курц., VI, 3,17-18].

Царь говорил неправду, ибо и не думал о возвращении домой.

Согласно обоим вариантам речей Александра, созданным античными авторами противоположных направлений, царю пришлось убеждать сод- дат и задабривать командиров, готовых было отказаться от дальнейшего похода. В смысловой отношении Плутарх не противоречит Курцию, хотя последний подчеркивает, что Александру не сразу удалось добиться поддержки командиров и войска.

Проявление протеста снизу по поводу восточной политики Александра слабо отражено в апологетической традиции, по сравнительно отчетливо проступает в сочинениях критического направления, авторы которых подчеркивают, что уже в Парфии армия почти была готова бунтовать и требовать возвращения домой, что только путем обмана Александр добился повиновения [Курц., VI, 3,17].

Несколько приподнимает завесу над взаимоотношениями приверженцев восточной политики и ее противников Плутарх, когда пишет, что Гефестион полностью одобрил все начинания царя и, подобно ему, изменил

[216]

Персидским всадник. Греческая терракотовая статуэтка. IV век до н. э. Музей «Метрополитен». Нью-Йорк

 

свой образ жизни. Кратер же «оставался верен отцовским традициям». Первый помогал в сношениях царя с «варварами», а второй — с греками и македонянами 16. Вражда, существовавшая между Гефестионом и Кратером, часто приводила к открытым столкновениям. Александр сумел их внешне примирить, лишь пообещав, что при следующей ссоре убьет обоих [Плут., Алекс., 47]. Курций, так же как Плутарх и Диодор, сообщает о нововведениях царя, но в его оценке больше порицания. Римский историк считает, что перенятие восточных обычаев для греков и македонян равносильно превращению их в рабов.

Александр, чувствуя осуждение воинов, решил начать войну против Бесса, так как бездействие породило бунтарские мысли у солдат, погрязших в пороках и отягощенных награбленным добром [Курц., VI, б, 9—11]. Трофеи и предметы роскоши скопились в обозах в таком количестве, что стали помехой для движения войска, и поэтому Александр приказал свалить в одно место свое имущество и имущество солдат и поджечь. Только после этого греко-македонское войско смогло продолжить поход [Курц., VI, 6, 14—17]. Рассказ об уничтожении обременительной поклажи приводит и Плутарх, но относит это событие к более позднему времени — накануне похода в Индию [Плут., Алекс., 57]. Идентичность текста у двух авторов разного направления, с одной стороны, свидетельствует о том, что оба они пользовались одним и тем же источником, а с другой — явля-

[217]

ется наглядным примером отхода античных писателей от историзма и произвольного перемещения отдельных событии, что можно расценивать как литературный прием.

Ближайшей задачей Александра была поимка Бесса, но не потому, что тот предательски убил Дария (как представляет дело античная историография), а, как отмечалось, ввиду растущей опасности объединения всех враждебных грекам и македонянам сил вокруг бактрийского сатрапа, объявившего себя царем Азии под именем Артаксеркса и собравшего вокруг себя бежавших на восток персов и бактрийцев. Кроме того, Бессу обещали помощь скифы-союзники [Арр., III, 25, 3].

Медлить было нельзя. И македонское войско через Арию, вдоль южных склонов «Кавказа» (Гнндукуш), направилось в Бактрию [Арр., III, 25, 4; Страб., XV, 724]. Но оно еще не дошло до границ Арии, как стало известно, что «Сатибарзан, сатрап ариев, убил Анаксиппа, его акоптистов, вооружил ариев и собрал их в городе Артакоане...» [Арр., III, 25, 5]. К мятежникам примкнул и сатрап соседней Дрангианы и Арахозии Барзаент. Поход в Бактрию откладывался.

Основные силы во главе с Кратером стали лагерем, а Александр с конницей «друзей», всадниками-дротикометателями, лучниками, агрианами, полками Аминты и Кена повернул к Артакоане 17, к которой подошел через два дня, преодолев расстояние в 600 стадий [Арр., III, 25, 6].

Из источников неясно, сколько времени потратили македоняне на замирение Арии, Дрангианы и Арахозии. Расплывчатое замечание Страбона о том, что «Александр провел там зиму» [XV, 725], указывает на непредвиденную задержку, которая могла длиться до полугода 18.

Что же произошло в Арии?

Скорее всего, Сатибарзан, один из активных участников убийства Дария, прибыв к Александру с повинной, не был искренен. Он просто намеревался выиграть время. Видя, что македопский царь торопится в Бактрию в погоню за Бессом и не расположен надолго задерживаться в Арии, Сатибарзан притворился покорным, но, как только македоняне ушли, убил Анаксиппа, уничтожил его малочисленный отряд и стянул войска к Артакоане.

Арриан, по существу, подводит итог карательных экспедиций греков и македонян, когда пишет, что «одних он казнил, других обратил в рабство, сатрапом назначил перса Арсака», а также учинил погоню за всеми, кто принял участие в этом восстании [Арр., III, 25, 7]. Курций довольно подробно описывает замирение Арии, но его рассказ расходится с официальной версией. Римский историк называет два основных очага сопротивления — неприступную, поросшую лесом скалу и Артакоану [VI, 6, 23—25, 33]. В кратком свидетельстве Диодора скала и мятежный город идентифицируются [XVII, 78, 1].

Вначале Александр приблизился к скале, па вершине которой укрылись 13 тысяч ариев. Но, видя ее неприступность, Александр оставил Кратера для осады, а сам поспешил в погоню за Сатибарзаном, который с двухтысячным войском бежал к Бессу, «чтобы побудить его скорее подать помощь» [Диод., XVII, 78, 2]. Однако, когда арийский сатрап прибыл к Бессу, численность его войска сократилась, так как многие покинули его, узнав о приближении македонян [Арр., III, 25, 7].

Не обнаружив поблизости Сатибарзана, Александр возвратился к штурмующим скалу. Все придуманные македонянами средства оказались неэффективными, но счастье и на этот раз выручило Александра: солнце пекло так сильно, что срубленные деревья воспламенились, и поднявший-

[218]

ся ветер погнал огонь вверх на защитников скалы. Македоняне подожгли лес в других местах, и огромный костер охватил неприступную гору. «Варвары» спасались кто как мог. Одни сгорали, другие бросались со скалы, а третьи, сильно обожженные, сдавались македонянам [Курц., VI, 6, 26-31].

Покончив с защитниками скалы, Александр вернулся к Кратеру, осаждавшему Артакоану. С приходом царя к стенам города придвинули осадные башни, и его защитники, испугавшись, сдались Александру. Царь не только простил их, но и вернул все захваченное имущество [Курц., VI, 6, 33—34]. После этого Александр за 30 дней овладел всеми городами Арии и основал город Александрию, видимо близ Артакоаны [Страб., XI, 516], в районе современного Герата.

Когда Александр находился в Артакоане, к нему прибыло очередное пополнение: 500 солдат из Греции, 3 тысячи воинов из Иллирии, 130 фессалийских всадников, 300 всадников и 2600 воинов-чужеземцев из Лидии [Курц., VI, 6, 35]. Это сообщение Курция не подтверждается другими источниками. Неправдоподобно, чтобы Антипатр прислал иллирийские части 19. Вторая же половина сообщения римского автора заслуживает большего доверия: лидийские (малоазийские) наемники могли влиться в войско Александра во время его пребывания в юго-восточных сатрапиях (Ария, Дрангиана, Арахозия).

Но замирение Арии еще не значило, что можно продолжать поход в Бактрию: Дрангиана и Арахозия также были охвачены восстанием.

По свидетельству источников, страна дрангов (или зарангов) была быстро покорена, а ее сатрап Барзаент, бежавший в восточную Арахозию, за Инд, был выдан индийцами Александру и казнен за измену Дарию [Арр., III, 25, 8]. О завоевании Дрангианы античные авторы подробностей не сообщают. Но они подчеркивают, что Александр жестоко расправился со всеми участниками убийства Дария, вменив им в вину не столько непокорность ему, сколько неверность персидскому царю. В подобных действиях легко обнаружить стремление Александра сблизиться с азиатской знатью.

Но пребывание в столице Дрангианы Фраде, известной также под именем Проффазии [Страб., XI, 514], отмечено событиями, нашедшими отражение у всех античных авторов, писавших о восточном походе Александра.

Так как завоевание Восточных сатрапий, видимо, окончательно оформило идею мирового господства в уме македонского царя, который сам говорил, что пришел в Азию не из-за золота и серебра, а ради покорения всего мира, неизбежно было возникновение оппозиции, не разделявшей взглядов Александра. Очевидно, именно рост недовольства политикой Александра имел в виду Плутарх, когда писал, что «царь, приобретя вселенную для македонцев, был ими оставлен...» [Плут., Алекс., 47]. Арриан также указывал, что в силу своего беспокойного характера Александр вряд ли удовольствовался бы любым приобретением и всегда искал бы новых пределов царства [VII, 1, 4].

Вопрос о наличии оппозиции в войске Александра важен для уяснения сущности его восточной политики, которая шла вразрез с интересами правящей македонской верхушки, считавшей, что азиатский поход совершался ради самой Македонии, а не ради желания царя создать восточную державу, в которой македонскому царству отводилась бы второстепенная роль. Древние авторы, писавшие о походах Александра, не отрицают существования направленных против Александра заговоров, но представляют их как личный конфликт между царем и соратниками (особен-

[219]

но в интерпретации Плутарха); расходясь иногда в частностях, они единодушны в их общей оценке.

Обратимся к свидетельствам античных писателей. Арриан пишет, что первым, уже в Малой Азии, недовольство царю высказал Парменион, считавший, что нецелесообразно продолжать поход в глубь Азии, поскольку есть богатая добыча [II, 25, 2].

Первый заговор на жизнь царя был раскрыт в Ликии, в городе Фаселиде, где был схвачен Александр Линкестиец, командир фессалийской конницы, брат Геромена и Аррабея. Линкестиец был связан с персами. По приказу царя он долгое время содержался под стражей [Арр., 1,25,1-9].

Похоже, что заговор Линкестийца был отзвуком сепаратистских настроений верхнемакедонских царских родов, предпринявших последнюю попытку с помощью Персии добиться децентрализации Македонии. Поэтому его не следует связывать с противодействием ближайших соратников царя его восточной политике 20, что проявилось позже, когда греко-македонское войско дошло до среднеазиатских земель.

Неоднократно выражавшееся Парменионом недовольство в связи с продолжением похода на Восток явилось причиной отстранения его от руководства войском. Что же касается его сына Филоты, обвиненного в организации нового заговора, то он оставался до последних дней на посту командира конницы «друзей», наиболее близкого к царю и привилегированного полка.

Птолемей и Аристобул, чьей версии следует Арриан, писали, что еще в Египте сообщили Александру о заговоре Филоты, но царь этому не поверил, так как старинная дружба с Парменионом и доверие к его сыну сделали в его глазах донос не заслуживающим внимания [Арр., III, 26,1]. В этом факте есть прямая связь со свидетельством Курция, который пишет, что в Египте после официального признания Александра сыном бога Амона «македонцы отвернулись от своего царя» [IV, 7, 31]. Говорили о каком-то письме Филоты, в котором он иронически поздравлял царя с причислением к сонму богов. Но даже если бы царь обо всем этом знал, он бы не смог ничего предпринять, так как, осуществляя поход отмщения, должен был постоянно проявлять заботу о единстве всех его участников.

Иной характер приобрели действия царя в Средней Азии, в Дрангиане, где он уже не делал секрета из своих намерений. Теперь Александр очень ревниво относился ко всем наветам, стал раздражителен и подозрителен. Филота, схваченный по приказу царя, был приведен на войсковое собрание македонян. Александр его обвинял. Филота защищался; те, кто раскрыл заговор, приводили улики, изобличавшие сына Пармениона и его единомышленников. Всем казалось подозрительным признание самого Филоты, что он знал о заговоре, но ничего не говорил царю. Поскольку прямых улик против Филоты не было, ему предъявили обвинение в недонесении царю [Арр., III, 26, 2].

Филоту и других участников заговора македоняне поразили дротиками. Парменион был убит в Экбатанах стратегами Мидии Клеандром, Ситалком и Менидом по личному приказу царя, доставленному верным Полидамантом.

Почему же были убиты Парменион и Филота, если участие их в заговоре осталось недоказанным? Арриан, имея, вероятно, в виду особое положение Пармениона и Филоты в армии, не допускал того, чтобы им ничего не было известно о деятельности заговорщиков. Даже если Филота и не принимал непосредственного участия в заговоре, то, зная о нем и не доно-

[220]

ся царю, становился косвенным соучастником. А если Филота знал о готовящемся покушении на жизнь царя, то не мог не знать о нем и Парменион; следовательно, тот и другой были виновны. А если даже Пармениоп и не знал о заговоре, то после убийства сына его страшно было оставлять» в живых: слишком большой авторитет имел он в македонском и чужеземном войске [Арр., III, 26, 3—4]. Таков ход рассуждений Арриана, допускающего косвенное участие отца и сына в покушении на жизнь царя, ноне раскрывающего причин, приведших их в стан заговорщиков.

В Египте еще не было поводов к осуждению деятельности Александра, разве что вызывало нарекания его провозглашение сыном бога Амона, но и это в ту пору имело скорее символическое значение, ибо македонский царь из нового положения вещей не сделал никаких практических выводов. По-иному обстояло дело в Средней Азии, когда Александр, отбросив всякий камуфляж, перестал скрывать свои планы, все более отдаляясь от «друзей» и единомышленников. Причина усиления оппозиции заключалась не в том, что царь стал одеваться на восточный лад, завел гарем, окружил себя персами, а в том, что он утратил интерес к Македонии и Греции, к их установлениям и всецело переключился на Восток, добиваясь непосредственного сращивания греко-македонской и восточной правящей верхушки. В этом заключался скрытый смысл конфликта, о чем Арриан ничего не пишет.

Царь страшился оппозиционных настроений, видя молчаливое неодобрение своих действий со стороны многих соратников. Ведь именно Парменион и Филота всецело одобряли Филиппа II в его усилиях по созданию централизованного македонского царства, помогали Александру в смутное время после убийства отца стать царем Македонии. И пока Александр чувствовал эту преданность, он не верил никаким доносам на Филоту. Но как только он почувствовал отчуждение Пармениона и его сына, он стал чутко прислушиваться ко всем высказываниям, направленным против его политики. Было бы наивно полагать, что, зная о росте оппозиционных настроений среди своих соратников, царь не принял никаких мер самозащиты. Он трезво оценивал опасность, которую представляли для его планов оппозиционеры, и боролся с ними самым суровым образом.

Конечно, говорить о том, что царь был одинок в своих замыслах, — значит не учитывать реального соотношения сил. Известно, что Птолемей, Гефестион, Певкеста, Неарх, личные друзья Александра, поддерживал все его планы. Но были и противники, видимо тяготевшие к Пармениону и Филоте, выразителям чаяний македонской знати, которая не одобряла восточной политики Александра, умалявшей интересы Македонии 21. Недаром Арриан указывает, что по делу о заговоре к суду были также привлечены Аминта с братьями Полемоном, Атталом и Симмием, первый из которых «перебежал к врагам» [III, 27, 1—2]. Аминту спасло то, что он явился на войсковое собрание македонян вместе с двумя братьями, «энергично защищался» и доказал свою невиновность, пообещав привести обратно брата-перебежчика. Действительно, он возвратил Полемона, который также был прощен, но вскоре получил смертельное ранение и скончался [Арр., III,. 27,3].

Интересна одна деталь, указываемая Аррианом: Александр не сам вершил суд, а предоставил выполнить эту функцию македонскому войсковому собранию, которое признало Филоту и прочих заговорщиков (телохранителей Александра) виновными и закололо дротиками. Следовательно, Александр не побоялся доверить войску решение столь важной задачи; а это

[221]

значит, что в ближайшем окружении царя большинство шло за Александром. Этого, скорее всего, не было в тыловых частях Мидии, возглавлявшихся Парменионом. Там царь действовал по-другому, послав с верным человеком приказ сатрапам убить Пармениона, что они и сделали бей промедления, ибо авторитет престарелого полководца был в войске велик. Таков немногословный финал рассказа Арриана о заговоре Пармениона и Филоты.

После раскрытия этого заговора Александр реорганизовал конные подразделения «друзей», которые прежде возглавлял Филота. Полк этеров был поделен на две части, так как царь «не хотел вручить командование конницей одному человеку, хотя бы и самому близкому» [Арр., III, 27, 4]. Македонской тяжелой конницей стали командовать Гефестион и Клит, друзья юности Александра. Тыловыми подразделениями Мидии, находившимися ранее под началом Пармениона, стали руководить гиппархи Клеандр, Ситалк, Менид. Осуществляя эти мероприятия, Александр явно руководствовался стремлением избежать нового заговора.

Плутарх, Диодор, Курций, черпающие материал из другого источника, подробнее освещают раскрытие заговора Филоты. В отличие от Арриана они убеждены в виновности сына Пармениона.

Плутарх не сомневается, что Филота виновен, что он замышлял недоброе против царя. Не отрицая того, что Филота пользовался большим уважением среди македонян, античный биограф указывает, что из мужественного, выносливого и щедрого воина он превратился в высокомерного, окруженного роскошью завистника, что его образ жизни стал недопустимым для частного лица и что даже Парменион однажды сказал сыну: «Будь-ка поменьше» [Плут., Алекс., 48]. У него появились завистники, на него начали писать доносы. Но и сам Филота не был безгрешен. Он вел неподобающие речи еще в Киликии (Малая Азия), когда все военные подвиги приписывал себе и отцу, а Александра называл мальчишкой, присвоившим себе плоды их трудов — царский титул. Правда, Плутарх не дает прямого ответа на вопрос, чего же добивался Филота; об этом скажут авторы критического направления. Но все же он подводит к тому, что начальник македонской конницы жаждал подобающей его подвигам славы. Когда слухи о заговоре достигли Кратера, он обо всем рассказал царю и даже устроил тайное свидание с Александром любовницы Филоты, которой поручили доносить все царю.

Но, несмотря на неопровержимые улики, Александр долгое время терпел Филоту, может быть из-за его собственного влияния и престижа Пармениона. Следовательно, Плутарх намечает одну линию заговорщиков: Парменион — Филота, возможно хотевших устранения царя в корыстных целях [Плут., Алекс., 49].

Другая линия оппозиции — заговор, составленный несколькими «друзьями» Александра. Его возглавил Лимн из Халестры, человек среднего положения, чем-то обиженный царем. Уже при подборе участников заговора намерения Лимна стали известны Филоте, который обязался обо всем доносить царю. Но он медлил, ссылаясь на занятость царя более важными делами. И когда, заподозрив Филоту, невольные участники заговора Лимна Никомах и Кебалин через какого-то царедворца добились свидания с Александром и рассказали ему о заговоре, царь «в сильном раздражении» послал воинов схватить Лимна. При аресте тот оказал сопротивление, и стражник убил его 22. Это еще больше взволновало царя, так как со смертью Лимна исчезли улики, изобличавшие заговорщиков. И тут, как пишет Плутарх, старые враги Филоты, воспользовавшись случаем, стали

[222]

упрекать царя в легковерии, говоря, что Лимн был только орудием в руках заговорщиков, направлявших убийцу. А так как клеветники видели, что царь прислушивается к их наветам, они еще усерднее стали чернить сына Пармениона. Филогу схватили, пытали в присутствии царя и «друзей» и казнили. В версии Плутарха, Филота не признал себя виновным. Но царь и его единомышленники, из которых античный биограф называет одного Гефестиона, осудили его поведение [Плут., Алекс., 49].

Убийство Пармениона по приказу Александра внушило многим страх перед царем. Особенно испугался Антипатр, который, вместо того чтобы напасть на этолийцев, заключил с ними союз [Плут., Алекс., 49].

Таким образом, несмотря на наличие двух враждебных царю группировок — Филоты и Лимна, Плутарх ничего не пишет о существовании широкого фронта недовольства политикой Александра, сводя все к личному конфликту царя и сына Пармениона (разбогатевшего и рвущегося к власти), царя и одного из «друзей» (обиженного Александром). Скорее всего, апологетическая направленность Плутарха помешала ему реально оценить силы, противившиеся восточной политике Александра, увидеть в них серьезную угрозу планам царя.

К версии Плутарха близка трактовка Диодора (историка критического направления), но не в оценке личности Александра, а в подаче исторического факта.

Начиная рассказ о раскрытии заговора Филоты в Дрангиане, Диодор заранее оправдывает Александра тем, что ему довелось совершить поступок, не соответствующий «его благородному характеру» [XVII, 79, 1]. Близость позиций Плутарха и Диодора здесь очевидна. Александр, в понимании обоих авторов,— благородный человек; он совершает убийство потому, что сами жертвы вынудили его сделать это. Повествование Диодора о раскрытии заговора Лимна почти полностью повторяет свидетельство Плутарха; разница лишь в том, что у херонейского биографа стражник при аресте убил Лимна, а у сицилийского историка тот покончил с собой. По версии Плутарха, Филота не признал свою вину, а у Диодора он под пыткой сознался [Диод., XVII, 80, 2]. Зато концовка у этих двух авторов различна. Плутарх пишет, что Александр, убив всех заговорщиков, «внушил страх» многим. Диодор обращает внимание на другое: уничтожив заговорщиков, царь отделил тех македонян, кто плохо говорил о нем, о его намерениях, негодовал по поводу смерти Пармениона, всех их соединил в «отряд беспорядочных», чтобы они ропотом и свободными речами не развратили остальное войско [XVII, 80, 4].

Новая у Диодора деталь — вместе с Филотой на суд был приведен Александр Линкестиец. Три года он содержался под стражей по обвинению в сговоре с персами и в подготовке покушения на жизнь царя, но, будучи другом Антигона, не был сразу казнен и теперь, не сумев представить разумного оправдания, был убит вместе с сыном Пармениона.

Но далеко не всему тому, что сообщает Диодор, можно верить. Заговор Линкестийца не имел никакого отношения к оппозиции, сложившейся гораздо позже, во время самого похода. Первая попытка устранения Александра была раскрыта в Линии, когда персидские происки нашли подготовленную почву в среде недовольных царем бывших правящих родов верхнемакедонских племен, утративших независимость при Филиппе. К ним принадлежал и Александр Линкестиец, брат Геромена и Аррабея, казненных за убийство Филиппа. Линкестиец командовал на Востоке фессалийской конницей, т. е. подразделениями европейских «варваров», по терминологии Арриана [II, 7, 5].

[223]

Возможно, что в среде фессалийцев также имелись анти-македонские настроения, так как Александр не убил Линкестийца, а постарался поскорее изолировать его от войска во избежание волнений. Следовательно, не дружба с Антигоном отсрочила на три года расправу с Линкестийцем, а боязнь неповиновения фессалийских всадников [Арр., I, 25, 5], в которых в то время очень нуждался царь.

Допустимо, что осуществление заговора Линкестийца должно было произойти позже, когда Лакедемон, Фракия и некоторые острова поднялись против македонского засилья. Но, изолировав Линкестийца от фессалийской конницы, Александр сумел подавить в зародыше еще не разросшееся враждебное выступление, спутав этим карты персов и старомакедонской оппозиции.

Изменившаяся ситуация после завершения похода отмщения персам (Персеполь) выдвинула перед Александром новые задачи: отныне центральное место отводилось Востоку и восточной политике. В связи с этим отпала нужда в союзных эллинских контингентах, и после Экбатан фессалийские конники были отпущены царем на родину [Арр., III, 19, 5]. И только после окончательного разрыва Александра с бывшими союзниками, когда в македонском войске стали преобладать наемники, в том числе фессалийские и «восточноварварские» контингенты, царь смог вынести на суд армии дело Линкестийца, покушавшегося на его жизнь еще в Малой Азии.

В целом античная историография, преуменьшающая роль и значение оппозиции в период восточных походов, уделяла недостаточно внимания организованному противодействию восточным планам царя. Может быть, поэтому даже Арриан, наш самый надежный источник, не утверждает, что Парменион и Филота намеревались убить царя.

Плутарх, более склонный к признанию виновности Филоты и Пармениона, пишет, что «старые Недруги» возвели много клеветы на командира македонской конницы. Среди ярых противников Филоты он называет Гефестиона, который после его гибели стал одним из гиппархов македонской кавалерии [Арр., III, 27, 4]. В данном случае не исключена возможность личного соперничества между Гефестионом и Филотой, занимавшим после отца первое по важности место в войске.

Самой жизнеспособной оказалась псевдокаллисфеновская линия освещения событий, приписываемая Клитарху (IV—III вв. до н. э.). Ей следовали Плутарх, Диодор, Курций, чем вызвано большое сходство в освещении ими отдельных эпизодов похода. Но вместе с тем видны и различия, обусловленные временем жизни каждого из античных историков и теми задачами, которые ставила перед ними определенная эпоха. Отсюда возможная градация в оценке деятельности оппозиции — от предположительной виновности (Арриан, Плутарх) до признания вины (Диодор, Курций). Интересно, что если Арриан и Плутарх как будто жалеют Пармениона, то Диодор осуждает его за участие в заговоре, хотя Александр поручил ему охранять 180 тыс. талантов персидских сокровищ и сделал его правителем Мидии [Диод., XVII, 80, 3].

Самую широкую картину организации и расследования заговора на жизнь царя оставил нам Курций, уделивший этому событию пять глав (7—11-я) шестой книги и две главы (1—2-я) седьмой книги «Истории Александра Македонского». Хорошо известна назидательная направленность произведения Курция, в котором имеется большое количество мифологических и традиционно-устных напластований 23, но вместе с тем благодаря многословию и детальному разбору заговора Филоты он проясняет

[224]

некоторые аспекты деятельности оппозиции, в официальной традиции только упоминаемые, но не развитые.

Рассказ о заговоре Филоты Курций начинает с указания о том, что непобедимый для внешнего врага царь подвергся опасности со стороны внутренних недругов. Среди них историк называет этера Димна (Лимна), обиженного царем и решившего присоединиться к группе заговорщиков, в которую входили телохранитель Деметрий, Певколай, Никанор, Афобет, Иоллай, Диоксен, Археполис, Аминта. Из всех участников заговора, намеревавшихся устранить царя через три дня, нам известны трое: телохранитель Деметрий, которого Александр арестовал, подозревая в измене, и на его место назначил Птолемея Лага [Арр., III, 27, 5]; Аминта — командир таксиса; Иоллай — сын Антипатра, виночерпий Александра. Недаром этер Димн, когда хотел привлечь к заговору юношу Никомаха, говорил ему, что он будет участвовать в нем вместе со «смелыми и выдающимися мужами» [Курц., VI, 7, 6). Так предположение Арриана и Плутарха о существовании группы заговорщиков подтвердилось свидетельством Курция, назвавшего поименно участников заговора.

Первым был арестован Димн, но он успел нанести себе смертельную рану мечом. Еще до проведения расследования Александр был уверен в намерениях Филоты, ибо говорил, что сын Пармениона намеревался быть царем Македонии вместо него. Но внешне царь не изменил своего отношения к нему, хотя и собрал без его ведома на тайный совет самых близких друзей: Гефестиона, Кратера, Кена, Эригия, Пердикку и Леонната. В качестве главного обвинителя против Пармениона и его сына выступил Кратер. Он заявил, что Филота ничего бы не скрыл от царя, если бы сам не был главою заговора. Александр и «друзья» согласились с мнением Кратера и решили провести дознание.

Почему же Кратер недолюбливал Филоту? Курций объясняет это соперничеством, желанием занять первенствующее положение при царе [VI, 8, 2]. Плутарх подчеркивает, что о заговоре Филоты царю стало известно через Кратера [Алекс., 48]. Курций к этому добавляет, что Кратер не хотел упустить удобного случая, чтобы уничтожить соперника [VI, 8, 3].

Операцию по аресту Филоты осуществили ночью, когда лагерь спал. На дорогах были выставлены сторожевые посты, чтобы никто не мог тайно бежать к Пармениону в Мидию. Филоту стражники взяли прямо с постели. На следующий день его поставили на суд 6 тысяч солдат, интендантов и обозной прислуги.

Речь царя перед войском (приводимая Курцием) показывает, что во главе заговора стоял Парменион, а его орудием был Филота, сплотивший вокруг себя остальных заговорщиков. Но свидетельские показания не подтвердили виновности Филоты, и тогда Александр сам обвинил сына Пармениона в «жажде царской власти» [Курц., VI, 9, 11], а для большей убедительности показал солдатам письмо Пармениона к сыновьям, понятое как намек на преступный замысел.

Несмотря на доводы царя, войско как будто сочувствовало Филоте и особенно Пармениону, уже потерявшему на войне двух сыновей. Вот тогда-то против Филоты резко выступил Аминта, напомнивший воинам, что их «предали варварам» и что они вряд ли вернутся на родину. Потом выступил Кен, зять Филоты, назвавший его «предателем царя, страны, войска» и чуть не убивший обвиняемого камнем.

Филота отрицал свою причастность к заговору, но под пытками дал показание, что Гегелох, погибший в сражении, был другом его отца и подбивал последнего на заговор против Александра, после того как царь

[225]

объявил себя сыном бога Амона. Но в то время Парменион будто бы отверг план заговора, сочтя его преждевременным.

После тщательного дознания все заговорщики были казнены.

Общее впечатление о заговоре Филоты у Курция двойственное: если раньше воины считали, что сын Пармениона понес заслуженную кару, то, когда его не стало, ненависть обратилась в сострадание [VII, 1, 1]. Несколько дальше римский историк выразил сомнение, сказал ли Филота под пыткой правду или просто хотел положить конец своим мучениям [VII, 2, 34].

Аминта с братьями, обвиненный в причастности к заговору, сумел доказать свою невиновность. В этом пункте рассказ Курция перекликается со свидетельством Арриана, отличаясь от него лишь в некоторых деталях. Вообще, если сопоставить сведения четырех источников о раскрытии заговора Филоты, то можно заметить своеобразную градацию недовольства политикой Александра, отправным пунктом которой явилось обожествление царя 24.

Арриан не пишет, как войско реагировало на расправу с Парменионом и Филотой. Плутарх отмечает, что действия царя «внушили страх». По словам Диодора, царь организовал «отряд беспорядочных», куда собрал всех, кто дурно отзывался о его поступках. Курций сообщает, что Александр отделил всех солдат, «ненавистных» ему, поставил над ними начальником Леонида, некогда близкого к Пармениону, приказал им разбивать лагерь отдельно от остального войска, чтобы оградить его от духа недовольства [VII, 2, 35—37]. Следовательно, то, о чем умалчивает официальная традиция, проскальзывает в трудах критического направления, заостряющих внимание не только на личной вражде царских приближенных и соперничестве между ними, но и на росте недовольства, охватившего командиров и войско. Если Арриан и Плутарх ничего не пишут о реакции войска на гибель Филоты и Пармениона, то Диодор сообщает об «отряде беспорядочных», а Курций к этому добавляет рассказ о волнениях в Мидии, где солдаты чуть не убили своих командиров за расправу с Парменионом. Только чтение письма царя о кознях полководца пресекло мятеж. И все же воины добились выдачи тела любимого вождя для захоронения [VII, 2, 32].

Так, сопоставляя свидетельства античных историков, можно обнаружить не только личный конфликт царя и мятежников, но и нарастание недовольства среди командиров и отчасти солдатской массы, противящихся широким планам создания восточной державы. Показательно, что Кен «больше всех обвинил Филоту» во Фраде [Курц., VI, 9, 30], в Индии же сам выступил против политики Александра от имени «большей части войска» [Арр., V, 27, 2]. Поэтому общая тенденция античной историографии, стремящейся представить заговоры на жизнь царя как личный конфликт, не подтверждается ими самими, когда они пишут о целом круге заговорщиков. Между тем версия о бунте одиночек была подхвачена еще И. Дройзеном 25.

В марксистской исторической науке возникновение и развитие оппозиции рассматриваются с социально-экономических позиций. Советская историография считает, что заговоры на жизнь царя — один из аспектов ожесточенной борьбы внутри правящего класса греков и македонян, противившихся осуществлению планов Александра на Востоке. Будучи едиными во взглядах на цели оппозиционеров в войске Александра, советские исследователи по-разному определяют движущие силы, противившиеся восточной ориентации македонского царя.

[226]

Одни исследователи убеждены, что оппозиция в войске Александра состояла из трех основных частей: старой македонской аристократии, ратовавшей за децентрализацию Македонии; командиров; солдатской массы 26. Другие исключают первую составную часть оппозиции, считая, что она не принимала никакого участия в противодействии миродержавной политике Александра на Востоке 27. Это мнение представляется нам более убедительным.

Действительно, старая македонская аристократия боролась за возврат к временам раздробленной Македонии. Последним отзвуком этой оппозиции, задавленной еще Филиппом, было выступление Линкестийца. Итак, неправомерно сближать цели старомакедонских правящих родов с интересами тех деятелей, которые верой и правдой служили Филиппу и в полном согласии с которыми Александр начал восточную кампанию.

Для всех античных историков был очевиден отход Александра от интересов Македонии. Однако авторы критического направления, не делая различия между оппозицией, всех недовольных объединили в одну группу, поставив рядом с Филотой и Парменионом Линкестийца, отличающегося от первых своими намерениями. Некоторые зарубежные исследователи также не видят различия между оппозицией в Линии и заговором Филоты и Пармениона 28.

В апологетической традиции нет прямых доказательств участия Филоты и Пармениона в заговоре Димна. Значит, Александр совершил ошибку, убив одного из лучших командиров конницы? Очевидно, нет, так как иначе Александр поступить не мог, видя настороженное отношение к себе многих «друзей». Конфликт был неизбежен; следовательно, при малейшем подозрении на существование направленного против него заговора Александр вынужден был устранить тех, кто мог оказаться в скором времени в стане его врагов. Царь не думал отказываться от своих намерений, а это вело к росту оппозиции. Он убрал из войска самых влиятельных командиров, за которыми могла пойти большая часть армии.

Бесспорно, Александр действовал жестоко, но вместе с тем, боясь выступления оппозиции, он не мог сохранить жизнь людям, на которых пала хотя бы тень подозрения. Правда, раньше Александр прощал своим соратникам мелкие и крупные провинности. Например, когда казначей Гарпал бежал после Исса в Грецию, Александр простил его и оставил на посту хранителя царских сокровищ [Арр., III, 6, 7]. Но дело приняло иной оборот, когда царь завел войско в сатрапии Средней Азии, помышляя о выходе к восточному краю Земли, а командиры и солдаты неохотно шли вперед, все больше думая о родине и доме. В условиях обострившейся отчужденности царь обязан был действовать более решительно. Он так и поступил в назидание всём, кто в будущем решился бы посягнуть на его жизнь.

У Александра было достаточно сил, и он мог действовать беспощадно. Солдаты еще не разуверились в своем царе и шли за ним, несмотря на крамольные речи какой-то части воинов, собранных в отдельный отряд. Большинство командиров также не утратили веру в Александра, и поэтому царь, оказав давление на войсковое собрание, смог добиться вынесения смертного приговора всем подозреваемым участникам заговора.

Хотя заговор на жизнь царя во Фраде был раскрыт, в окружении Александра продолжали господствовать неуверенность, зависть, интриги, взрастившие позже новых оппозиционеров, не оставлявших мысли о повороте македонской политики вспять. И тогда среди непримиримых противников царя мы найдем его ближайших соратников: командира конницы Клита, историка Каллисфена, гиппарха Кена. Все они поплатились жиз-

[227]

нью за несогласие с планами Александра. Но об этом речь пойдет ниже. А пока вернемся к нашему рассказу.

Обезглавив оппозицию, царь повел свое разноплеменное войско на восток. На пятый день армия достигла области расселения ариаспов (аримаспов), прозванных эвергетами (благодетелями) за помощь, оказанную Киру во время скифского похода 29.

Александр, в изображении античной традиции поборник справедливости и законности, уважительно отнесся к народу, чьи предки помогли Киру. А после того как царь убедился, что «их общественная жизнь вовсе не похожа на жизнь других местных варваров» и что они соблюдают справедливость наравне с лучшими людьми Эллады, он оставил их независимыми, прирезав им соседние земли [Арр., III, 27, 5]. Другие источники приводят несколько иные сведения: ариаспы приветливо отнеслись к Александру, и он, уладив за 60 дней все дела, наградил их большой суммой денег за верность Киру. Сатрапом их стал перс Амедин, бывший секретарь Дария III [Курц., VI, 3, 1], или, по другой версии, Тиридат, хранитель персидских сокровищ в Персеполе, добровольно сдавший казну Ахеменидов македонянам [Диод., XVII, 81, 2].

Как бы то ни было, Александр теперь везде старался подчеркнуть свое особое уважение к тем, кто верно служил законной власти в противовес беззаконию Бесса, убившего Дария и присвоившего царский титул. Подготавливая таким образом общественное мнение, македонский царь на-деялся внести раскол в ряды сообщников бактрийского сатрапа и при возможности привлечь их на свою сторону. Очевидно, независимость эвергетов, о которой писал Арриан, имела пропагандистский характер и была дарована как награда за верность законной власти и принятие без сопротивления македонских порядков. Но установленная царем повсеместно на Востоке система управления была распространена на земли эвергетов и гадросов (сдавшихся добровольно), объединенные в одну сатрапию. Следовательно, «свобода», как понимали ее античные историки, в рамках за-конной власти македонского царя была обеспечена полностью.

У южных склонов «Кавказа» (Гиндукуша) находилась Арахозия — горная страна. На юге она граничила с землей гандаров, а на севере — с Бактрией [Страб., XI, 516]. Попав сюда в ноябре 330 г. до н. э., македонское войско вязло в глубоком снегу и терпело недостаток в пище, но все же упорно продвигалось вперед. Покорив Арахозию, Александр сделал ее сатрапом македонянина Менона, оставив ему войско в 4 тыс. пехотинцев и 600 всадников [Арр., III, 28, 1; Курц., VII, 3, 5].

Где был расположен македонский гарнизон, основные источники не сообщают, точно так же как ничего не пишут о городах, основанных Александром в Арахозии, стратегически важной сатрапии, контролировавшей путь на север через земли паропамисадов в Бактрию и на восток через Ортоспану (Кабул) в Индию.

Плиний [VI, 92] и Страбон [XI, 514] писали об Александрии Арахозийской, называя ее Арахотами (впоследствии — Кандагар), и приводили различные расстояния от Александрии Арийской (Герат) до этого города. Еще одну Александрию древние помещали на северо-востоке современного Афганистана, в районе Газни. Вполне допустимо, что Арахоты Плиния — не что иное, как Александрополь Исидора Харакского, географа I века н.э. Этим и объясняется меньшее расстояние от Александрии Арийской до Александрии Арахознйской у римского географа по сравнению с тем, которое дает Страбон.

Спор о том, сколько городов основал Александр в Арахозии, в исторической литературе до сих пор не решен, ибо никто всерьез не занимал-

[228]

ся этой проблемой и археологических изысканий не проводилось. Все, чем оперируют историки,— это свидетельства Страбона, Исидора Харакского Плиния, не согласных между собой в сведениях об Александрии Арахозийской. Видимо, название «Александрия», присвоенное городу, который был создан македонским царем в Арахозии, ненадолго пережило своего основателя, так как Исидор Харакский упоминает Александрополь, включенный в перечень парфянских почтовых станций, и Деметрию Арахозийскую (Σταθμοἰ Παρθιχοἰ, 19). Из этого сообщения В. Тарн делает вывод, что в Арахозии была одна Александрия — Газни, а другая, возможно, являлась простым военным поселением 30. М. Уилер оспаривает эту точку зрения, считая, что более важной была Александрия — Кандагар, центр эллинской образованности в Средней Азии 31.

Не вызывает сомнений ни важность торгового пути из Бактрии в Индию, проходящего через Арахозию, ни стратегически выгодное положение Арахот (Кандагара), но все же мы не вправе утверждать, что это был центр греческой культуры и философии, как делают некоторые западные исследователи. На чем основано подобное мнение?

Общеизвестно, что в немарксистской историографии эпоху эллинизма рассматривают как время распространения греческой культуры на Восток, что, в свою очередь, всецело приписывается сознательной деятельности Александра. В этом плане любая археологическая находка, датированная данной эпохой, рассматривается отдельными историками как подтверждение мнения о преимущественно культурном аспекте эллинизма. Нечто подобное произошло с недавней находкой билингвы, наскального двуязычного эдикта буддийского императора Ашоки (III век до н. э.), внука Чандрагупты из рода Маурьев, найденного близ современного Кандагара, в районе древней Александрии Арахозийской. Тот факт, что к концу третьей четверти III века до н. э. (75 лет спустя после Александра) в Арахозии был выбит наскальный эдикт по-гречески и по-арамейски, дает основание некоторым ученым говорить о широкой географии эллинской культуры в Средней Азии и даже делать вывод о сохранении греками в этих местах своего «наиболее совершенного строя» 32. Но подобный вывод бездоказателен, так как не учитывает основного в эллинизме — его синкретического характера, сложенного из эллинских и восточных начал. Вряд ли греки, осевшие в далекой Арахозии, сохранили свою полисную организацию, хотя преемники Александра на Востоке, Селевкиды, всячески поощряли самоуправление городов в рамках подчинения центральной власти.

Но греческое население Александрии в Арахозии уже подчинялось индийскому правителю. Поэтому-то, обращаясь к своим подданным с проповедью буддийских норм поведения, Ашока использовал и греческий язык χοινμ, и арамейское письмо. Кандагарский эдикт не подтверждает примата эллинства в Средней Азии, а свидетельствует лишь о наличии там греческих колонистов 33, в обращении к которым буддийский царь употребил понятный им язык. Ведь не приходится удивляться тому, что следы греческих колоний и поселений обнаруживались в Бактрии, Парфии, Индии, где побывал с войском македонский полководец и где по его приказу селились солдаты-ветераны и оставлялись гарнизоны. Точно таким же образом потомки бывших воинов Александра очутились в Арахозии, подпавшей с середины III века до н. э. под власть могущественного рода Маурьев.

В Арахозии Александра застало известие о восстании в Арии. Сатибарзан, бежавший ранее к Бессу, вновь объявился в сатрапии с 2 тыс. всадников и «убедил тамошнее население отпасть от Александра» [Диод., XVII, 81, 3]. Однако македонский царь не стал со всем войском возвра-

[229]

Персидские воины

 

щаться в Арию, на что, возможно, надеялись Бесс и его единомышленники, хотевшие выиграть время и упрочить свое положение в Бактрии, а вступил в горную страну Паропамис.

Посланные в восставшую Арию перс Артабаз, Эригий и Каран с 6 тысячами пехотинцев и 600 всадников при поддержке парфянского сатрапа Фратаферна вступили в жестокую битву с противником [Арр., III, 28, 2—3; Курц., VII, 3, 2]. В одних источниках указано, что «варвары» кинулись бежать сломя голову, после того как вместе с Эригием погиб Сатибарзан [Арр., III, 28, 3]. В других приводится иная версия. Посланные Александром стратеги застали в Арии большие силы. Многие схватки и перестрелки предшествовали генеральному сражению, в котором долгое время не могла победить ни одна из враждующих сторон. Тогда Сатибарзан, сорвав с себя шлем, предложил македонским военачальникам вступить с ним в единоборство. Вышел Эригий и победил, а мятежное войско, напуганное гибелью Сатибарзана, сдалось македонянам [Диод., XVII, 83, 4-6].

Племя паропамисадов Страбон помещает по верхнему течению Инда и в отрогах «Кавказа» (Гиндукуша). В зимнее время страна эта недоступна из-за обилия выпадающего снега, но в ней много селений и она богата всяческими продуктами [Страб., XV, 725].

[230]

В представлении древних, Кавказ (или Тавр) имел продолжение на Восток вплоть до Индийского моря [Страб., XI, 519] и носил название Индийского Кавказа. Отдельные его части именовались местными жителями Паропамис, Эмод, Имай [Страб., XV, 689]. «Если направиться на восток от Гирканского моря,— пишет Страбон,— то справа будут горы, тянущиеся до Индийского моря. У греков они называются Тавром. Они начинаются у Памфлии и Киликии и простираются с запада до этих мест непрерывной цепью, принимая то одно, то другое название» [XI, 510]. Таким образом, Страбон, опиравшийся в основном на труды Эратосфена, разделял его взгляды. Но пе все Страбон считал достоверным в свидетельствах своих предшественников, особенно тех, кто жил в эпоху Александра и ради большей славы македонского паря переосмысливал традиционную эллинскую мифологию. Так, он негодует, когда прикованного к скале Прометея помещают не на Кавказе у Понта Эвксинского, а где-то в Паропамисе [XV, 688]. Отзвук этого нового мифотворчества находим у Диодора, который пишет, что посредине Кавказа есть пещера, в которой был прикован Прометей, гнездо сказочного орла и следы цепей — все это местные жители будто бы показали македонскому царю [XVII, 83, 1]. Эту же легенду приводит и Курций.

В представлении античных историков, паропамисады были самым диким племенем среди всех «варваров». О них ничего не знали соседи, ибо они не хотели ни с кем торговать. Высокогорный климат требовал постройки жилищ, хорошо защищавших от зимних холодов и непогоды. Кирпичные строения, широкие внизу, постепенно сужались кверху, оставляя только отверстие для проникновения света и выхода дыма [Диод., XVII, 82, 2—3]. Но, невзирая на жестокие холода, обилие снега и продолжительную зиму, паропамисады разводили виноград и плодовые деревья, тщательно укрывая их землей от зимней стужи.

Официальная традиция ничего не сообщает о покорении племени паропамисадов. Отсутствие сведений о них наводит на мысль о мирном завоевании народа, обитавшего в отрогах Гиндукуша. Даже авторы критического направления мимоходом пишут, что «царь скоро покорил всех местных жителей» [Диод., XVII, 82, 8] и что паропамисады, «никогда но видевшие чужеземцев, леденели от страха» и предлагали македонянам все, что имели [Курц., VII, 3, 16]. Из этих скупых и неясных свидетельств можно только сделать предположение о добровольной сдаче Александру этого горного племени.

Но интересно иное, на что порой не обращается достаточного внимания: влияние, которое оказали на античных историков традиционные эллинские взгляды, в частности воззрения Аристотеля на все негреческие народы. В этом смысле рассказ о горных племенах, обитавших на перевалах Гиндукуша, очень типичен.

«Страна Паропамис лежит при заходе Плеяд» (т. е. на севере), — пишет Страбон [XV, 725]; «на крайнем Севере», — указывает Диодор [XVII, 82, 2]; «в холодной северной зоне», — добавляет Курций (VII, 3, 7). Такое нарочитое упоминание севера у античных авторов не случайно. Понятие географической среды как определяющего фактора степени культурного развития пародов на разных широтах было сформулировано Аристотелем, признающим примат условий обитания в жизни древних племен 34. Народы, проживающие на севере, по мнению древних греков, обладали незаурядной храбростью, но были дики и некультурны. Не зря Курций называет паропамисадов «наименее цивилизованным племенем» [VII, 3,6]. Однако из сообщений тех же античных авторов не видно, что эти

[231]

племена не перешли рубежа варварства. Высокогорье и суровые зимы не мешали горцам Паропамиса выращивать виноград и фрукты, делать запасы продовольствия. Отсутствие леса в этих местах способствовало развитию строительства из камня, в частности из кирпича. Несмотря на суровость климата, там было множество поселений. Следовательно, не такими уж «варварами» выглядели эти горные племена, жившие у «Кавказа».

Подойдя к горе «Кавказ», как пишут древние авторы, Александр основал город и назвал его Александрией (где-то в районе современного Кабула). Арриан называет только один город, основанный македонским царем в Паропамисе, — Александрию Кавказскую [III, 28, 4]. Это свидетельство подтверждается Страбоном, отмечающим, что македонский царь, перезимовав в Паропамисе, основал там город [XV, 725]. В некоторых второстепенных источниках говорится об основании двух Александрий на «Кавказе», на расстоянии суток пути между ними [Диод., XVII, 83, 1—2]. Не вполне ясное свидетельство Курция также, видимо, указывает на существование двух городов [VII, 3, 23].

Административное управление Паропамиса повторяло схему, повсеместно применявшуюся Александром на Востоке: сатрапом стал перс Проекс, а гиппархом — Нилоксен, один из «друзей» [Арр., III, 28, 4]. По одним источникам, Александр во вновь основанном городе оставил 7 тысяч старейших македонян и, кроме того, воинов, непригодных к дальнейшей военной службе [Курц., VII, 3, 23]; по другим — 3 тысячи из сопровождавших войско и наемников, пожелавших остаться там, и 6 тыс. местных «варваров» [Диод., XVII, 83, 2].

Чем объясняется, что в среднеазиатских сатрапиях (Восточный Иран и Северный Афганистан) Александр основал несколько городов своего имени?

Ставший традиционным на Западе взгляд на Александра как на сеятеля эллинской культуры на Востоке (берущий начало от Плутарха) совсем не соответствует тому, что осуществлял македонский царь. Он строил города, создавал поселения колонистов, преследуя стратегические цели. Показательно географическое размещение созданных им в Средней Азии городов: все Александрии — в Арии (Герат), в Арахозии (Кандагар, Газни), в Паропамисе — находились на торговых путях, ведущих из Мидии в Бактрию и Северную Индию 35. Обладание ими давало Александру возможность контролировать торговлю и обмен, что, в свою очередь, способствовало установлению некоего экономического единства в рамках создаваемой универсальной монархии.

Итак, минул год с тех пор, как Александр оставил Персеполь (весна 330 г. до н. э.) и устремился в погоню за Дарием по важнейшей магистрали, связывавшей Вавилон со среднеазиатскими областями через Экбатаны и Каспийские ворота. Весной 329 г. до н. э. греко-македонское войско находилось уже на перевалах Гиндукуша в Александрии Кавказской, новой колонии со смешанным населением.

Бесспорно, успехи, достигнутые за этот год, были внушительны: ушел из жизни последний представитель некогда могущественной династии Ахеменидов, тем самым как бы передав свою власть законному и более могущественному наследнику. Рассуждения на эту тему имеются в источниках, указывающих, что будто бы сам Дарий па смертном одре завещал персидское царство Александру и просил покарать изменника Бесса (Плутарх, Диодор).

В понимании античных авторов Бесс был самозванец, убийца закон-

[232]

ного царя и узурпатор. Поэтому борьба с ним представлена в источниках как акт справедливой мести Александра. Однако деятельность Бесса была направлена на организацию отпора чужеземному завоевателю, и в этом ее глубокий смысл 36.

Допустим, что Дарий, инертный и бездарный полководец (как его представляют источники), действительно не был той фигурой, за которой могли пойти разноплеменные народы, оказавшиеся под властью персидских царей 37. Но и после него не нашлось руководителя, сумевшего стать во главе сопротивления, разгоревшегося в восточных сатрапиях против греко-македонских завоевателей. Следовательно, не бездарность Дария и его сатрапов, пытавшихся задержать войско Александра на подступах к Средней Азии, а общий упадок державы Лхеменидов определил боевые качества персидского войска. В свете сказанного становится понятным, почему Александр смог за год покорить огромное пространство: Мидию, Гирканию, Парфию, Арию, Дрангиану, Арахозию — все земли, охватывавшие с запада и юга Бактрию, где укрылся Бесс.

Известие о принятии Бессом царского титула не на шутку взволновало Александра. Бесс имел достаточно военных сил и союзников, а потому представлял серьезную угрозу для македонян. По этой причине Александр без промедления устремился из Гиркании через Арию в сторону Бактрии. Однако мощное выступление в Арии надолго задержало его на подступах к Бактрии. По-видимому, именно эту цель преследовал Бесс, привлекая на свою сторону арийского сатрапа Сатибарзана. Александр был вынужден дважды замирять восстававшую Арию, где в военно-стратегических целях создал свой опорный пункт — Александрию Арийскую (Герат). Вероломное поведепие Сатибарзана убедило македонского царя, что вначале следует закрепиться на подступах к Бактрии, добиться прочности тылов, а потом уже двинуться против Бесса, укрывшегося за Гиндукушем. Александр в общей сложности потратил на эту операцию около полугода, методически покоряя одну область за другой, налаживая там административное управление и создавая опорные пункты (Александрии) в ключевых местах сатрапий 38.

Парфия, Гиркания, Дрангиана, Арахозия покорились без сопротивления, так как местная знать сочла более выгодным сотрудничать с завоевателем, чем подняться на борьбу с ним. Милостивое отношение Александра ко всем персидским вельможам, добровольно перешедшим на его сторону, было залогом сохранения для них прежних привилегий и постов. Правда, после измены Сатибарзана Александр с оглядкой оставлял на важных постах местных правителей, но все же широко практиковал назначение персидских вельмож на руководящие должности.

Вторичное восстание в Арии удалось подавить небольшими силами греков и македонян при поддержке парфянского сатрапа Фратаферна. Выступление в Дрангиано также потерпело крах, ибо сатрап Барзаент, сторонник Бесса, бежал в восточную Арахозию к индийцам, был выдан Александру и казнен за измену Дарию [Арр., III, 25, 8]. Так несогласованность действий сатрапов, руководствовавшихся узко-местническими интересами, дала Александру возможность покорить одну за другой все земли на подступах к Бактрии и достичь перевалов «Кавказа».

Устранение Дария, вне сомнения, было важнейшим моментом в реализации планов создания восточной монархии, и с этого времени наблюдается повышенный интерес македонского царя к местной знати, желание перенять местные обычаи. Как раз тогда вводится персидский придворный этикет, на царе появляется мидийская одежда, заводится гарем и

[233]

штат жезлоносцев. Все нововведения не проходят мимо античных историков, отметивших превращение македонского царя в восточного владыку.

Древние историки связывали крах персидской державы со смертью Дария, хотя фактически это случилось раньше, в битве при Гавгамелах (331 г. до н. э.), когда армия персов была рассеяна, а сам царь бежал с поля боя, бросив на произвол судьбы войско и имущество. Следовательно, если считать битву при Гавгамелах свидетельством краха персидской державы, то гибель Дария в парфянских землях (район современного Дамгана) — его логическое завершение.

Территориальные приобретения Александра за прошедший год были впечатляющи, но, видимо, они не радовали македонского царя, столкнувшегося с ростом оппозиции среди ближайших соратников. Антитеза Восток — Македония была неразрешима, и если царь рвал связи с родиной, то неизбежно отдалялся от своих бывших единомышленников, приближался к «варварам», что, в понимании греков того времени, было недопустимо 39. Формула «порочного» Востока, якобы испортившего и царя, и его соратников, многие из которых, разбогатев, стали домогаться царской власти, характерна для античной историографии. Она отчасти искажает суть заговоров на жизнь Александра, перемещая сложный социальный конфликт в область личных отношений.

Но не моральная деградация на Востоке, как представляет дело античная историография, была причиной все нараставшей волны оппозиции, возникшей среди командиров и завершившейся неповиновением всего войска, что вынудило Александра уйти из Индии, так и не достигнув «восточного края» Земли. Именно поэтому македонский царь долго и тщательно скрывал овладевшую его умом идею мирового господства от приближенных и солдат, зная заранее, что его миродержавные планы останутся чуждыми для большинства сподвижников. Показательно, что заговор Пармениона и Филоты был раскрыт в Дрангиане, восточной сатрапии, после того как Александр порвал связь с Элладой, отправив на родину все союзные контингенты.

Своеобразным водоразделом между Александром Македонским, царем маленького балканского государства, и Александром, восточным владыкой, официальная традиция (Арриан, Плутарх) считает время после гибели Дария, когда македонский царь не только фактически, но и юридически стал преемником Ахеменидов. А положение восточного владыки обязывало Александра следовать местным обычаям. Так царь сам отдалялся от македонян и греков, что не могло не повлечь за    собой, резкого недовольства его восточной политикой.

Жестоко расправившись с Парменионом и Филотой, Александр преподал наглядный урок всем тем, кто не был согласен с его действиями. Он надеялся, что подобное больше не повторится. Но как он ошибался! Ведь недовольство в рядах греков и македонян не могло заглохнуть, раз царь «предал интересы родины» и приблизил к себе «варваров». Отчужденность греко-македонского войска возрастала, и ничто уже не могло сдержать взрыва, зревшего в его недрах. Следовательно, даже получив желанный титул наследника Ахеменидов, Александр не мог чувствовать себя уверенно, так как те, с кем он начинал поход, постепенно из друзей превращались в его врагов.

Но все это еще не означало невозможности продолжать поход, и Александр упрямо шел вперед, видя свою ближайшую задачу в завоевании Бактрии и Согдианы, где под руководством Бесса готовилось повое сопротивление.

[234]

Цитируется по изд.: Гафуров Б.Г., Цибукидис Д.И. Александр Македонский и Восток. М, 1980, с. 200-234.

Примечания

1. См. журнал «'Αθηναιοἰνς». 1876, с. 102; С. А. Жебелов. Милет и Ольвия.— «Северное Причерноморье». М., 1953, с. 44; И. Дройзен. История эллинизма. Т. I, с.214.

2. Уже А. Гутшмид называл сопротивление народов Средней Азии македонскому завоеванию народной войной (A. V. Gutechmid. Geschichte Irans und seiner Nachbarlander von Alexander dem Grossen bis sum Untergang der Arsaciden. Tubingen, 1888, c. 11). См. также: Γ. Κορδατος. ‘Ιδτορἰα… T. 3, c. 248, 250; С.П. Толстов. Основные вопросы древней истории Средней Азии.— ВДИ. 1938, № 1, с. 176-203.

3. А. Б. Ранович пишет (видимо, не принимая во внимание свидетельство Курция), что неизвестно, собирал ли Дарий новое войско или выжидал каких-либо событий (А. Б. Ранович. Эллинизм и его историческая роль, с. 63).

4. И. Дройзен. История эллинизма. Т. V, с. 203. В греческой историографии существует и иная точка зрения. Г. Кордатос верно отмечает, что Александр отпустил на родину союзные контингенты, так как больше не нуждался в их помощи, а дальнейший поход предпринимал от своего имени (Γ. Κορδατος. ‘Ιδτορἰα… Т. 3, с. 238 и сл.). А. С Шофман. Восточная политика Александра Македонского, с. 115.

5. С. И. Ковалев. Александр Македонский, с. 69; он же. Монархия Александра Македонского.— ВДИ. 1949, Л. 4.

6. G. Т. Griffith. Alexander's Generalship at Gaugamela.— JHS. Vol. XLVII, 1947, €. 84; W. Tа гn. Alexander the Great Vol. II, c. 187; Γ. Κορδατος. ‘Ιδτορἰα… T. 3. c. 24(1.

7. Б. Г. Гафуров. Таджики, с. 86.

8. Предположение Б. А. Тураева о том, что Александр был намерен короноваться царем Вавилона, восходит к единственному свидетельству — Юстина [XII, 16, 9], который пишет, что македонский царь приказал именовать себя «царем всех стран мира» (Б. А. Тураев. История Древнего Востока. Т. II, с. 204).

9. А. С. Шофман. Восточная политика Александра Македонского, с. 260.

10. В. Тарн пишет, что «Александр расширил рамки известного ранее мира в четыре раза. Он доставлял своими походами материал для увеличения знаний в самых различных областях науки: ботанике, зоологии, географии, миографии, гидрографии...» (В. Тарн. Эллинистическая цивилизация, с. 266).

11. Пребыванию Александра в Средней Азии посвящен ряд работ. См.: В. В. Григорьев. Поход Александра Великого в Западный Туркестан.— ЖМIIII. Ч. 217, отд. II, сентябрь — октябрь 1881; К. В. Т ре в ер. Александр Македонский в Согде — ВН. 1947, J& 5; Р. М. Рахманова. Средняя Азия V— IV вв. до п. э. и поход Александр! Македонского. Автореф. канд. дисс. Л., 1964; Γ. Κορδατος. ‘Ιδτορἰα…  Т. 3, с. 243; см. также: J. Kaerst Geschichte des hellenistischen Zeitaltere, с. 322; H. Berve. Griechische Geschichte. Basel — Wien. Bd II, 1953, c. 106—1(17.

12. В обращении к македонскому царю как к богу современные историки видят превращение греко-македонской монархии в восточную. По этому вопросу см.: Б. А. Тураев. История Древнего Востока. Т. II, с. 204; А. Б. Ранович. Эллинизм в его историческая роль, с. 61; М. М. Дьяконов. Очерк истории Древнего Ирана, с. 144.

13. В. Тарн. Эллинистическая цивилизация, с. 218. Экспедиция Патрокла, навар ха Селевка I, подтвердила ошибочное мнение, что Каспийское море — залив Океана (Страб., И, 74; XI, 518; Plin., II, 167; VI, 58].

14. Древний Гекатомпил Страбон называет столицей Парфии [XI, 514]; его отождествляют с современным Дамганом.

15. Оценивая события времени Александра Македонского с позиций известного им финала, античные авторы постоянно указывали на непрочность владения отдаленными землями Передней и Средней Азии, которые со смертью македонского царя отпали первыми. Новажно, что бывшие при Александре сатрапы остались на своих постах, существеннее другое — развал мировой державы (Юстин, XIII, 4; Диод., XVIII, 78. 3; XVIII, 39).

16. См. подробнее: А. С. Шофман. История античной Македонии. Ч. 2, с. 144— 145; он же. Восточная политика Александра Македонского, с. 308 и ел. Осуждение Кратером Филоты иногда расценивается также как соперничество. См.: Н. Berve. Griechische Geschichte. Bd II, с. 222.

17. Местонахождение города до сих пор вызывает споры. Наиболее вероятно, что Артакоаяа была расположена вблизи основанной позже Александрии Арийской (Страб., XI. 516].

18. В. Г. Гафуров. Таджики, с. 91.

19. Вряд ли Антипатр мог направить к Александру иллирийцев, так как разразившееся в это время восстание фракийцев и спартанцев подрывало устои македонского могущества (Диод., XIX, 73, 8].

20. А. С. Шофман История античной Македонии. Ч. 2. с. 135; он же. О социальной сущности македонской оппозиции в армии Александра.— «Ученые записки Казанского ун-та». Т. 117, кн. 9. Казань, 1957.

21. К. К. Зельин. К вопросу о социальной основе борьбы в македонской армян я 330—328 гг. (заговор Филоты), с. 263; Γ. Κορδατος. ‘Ιδτορἰα… Т. 3. с. 252 и сл.

22. Исходя из свидетельства Плутарха [Алекс., 491, И. Дройзен полагает, что Лимна убили преднамеренно, дабы скрыть улики (И. Дройзен. История эллинизма. Т. I, с. 67, примеч. 28).

23. Е. А. Костюхин. Александр Македонский в литературной и фольклорной традиции. М., 1972, с. 13. Частый отход Курция от освоввон темы для показа собственной эрудиции подметил В. Тара (W. Tarn. Alexander the Great. Vol. 2, с. 92).

24. С И. Ковалев. Александр Македонский, с. 77; Д. Туслянос, И. Миронова. Держава Александра Македонского..., с. 41 и сл.

25. И. Дройзен, связывая заговор Филоты с Линкестийцем, полагал, что только второй мог быть царем после устранении Александра, так как принадлежал к царскому роду и был вправе рассчитывать на поддержку Аптипатра, своего зятя (И. Дройзен. История эллинизма. Т. I, с. 235); см. также: J. Кaerst Geschichte des hellenistischen zeitaltere, с. 353: U. Wilcken. Alexander der Groese, c. 159; A. Bonnir. Civilisation grecque, c. 187.

26. С. И. Ковалев. Македонская оппозиция в армии Александра. Л., Известия ЛГУ, т. II, 1930, с. 152; он же. Монархия Александра Македонского.— ВДИ. 1949, 4, с. 31; он же. Александр, Филота и Парменион.—«Уч. зап. ЛГУ». Сер. истор. наук. Вып. 14, 1949.

27. А. С. Шофман. История античной Македонии. Ч. 2, с. 142; он же. Восточная политика Александра Македонского, с. 362—363; К. К. 3ельин. К вопросу о социальной основе борьбы в македонской армии в 330—328 гг. до н. в. (заговор Филоты), с. 260—270.

28. И. Дройзен. История эллинизма. Т. I, с. 235; …. Т. 2, С. 102 — 103.

29. Арр., III, 27, 4. Воины Кнра, оказавшиеся в бесплодной пустыне, находились па краю гибели и уже начали поедать друг друга, когда с 30 тысячами подвод, груженных хлебом, появились аримаспы (Диод., XVII, 81, 1]. Кир был так благодарен спасителям, что освободил их от уплаты налогов, «пожаловал другими милостями и назвал эвергетами». Трудно сказать, что в атом рассказе вымысел, а что правда, но об эвергетах писали многие авторы, указывая что они проживали между территориями дрангов и арахотов [Страб., XV, 724].

30. W. Tarn. Greeks in Bactria and India. 2nd ed. Cambridge. 1951, c. 78.

31. M. Уилер. Пламя над Персеполем, с. 46. Это же мнение разделяет Дройзен в Истории эллинизма» (т. I, с. 220).

32. М. Уилер. Пламя над Персеполем, с. 48.

33. Г. М. Бонгард-Левин. Индия эпохи Маурьев. М., 1973, с. 173.

34. Марксистская паука не отрицает влияния географической среды на историческое развитие народов. К. Маркс указывал, что «не области тропического климата с ею могучей растительностью, а умеренный пояс был родиной капитала» (К. Маркс. Капитал. Т. 1.— К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 23, с. 522). Однако в конечном счете все решает техническая оснащенность общества, а не фактор места обитания. См. на эту тему: М. А. Коростовцев. Академик Б. А. Тураев.— ВДИ. 1974. № 2, с. 113; он же. О понятии «древний Восток». — ВДИ. 1970, № 1, с. 4 и сл.

35. На эту особенность указывал И. Дройзен, суммируя свидетельства поздних греко-римских источников (И. Дройзен. История эллинизма. Т. III. Приложение, с. 349-352).

36. Б. Г. Г а ф у р о в. Таджики, с. 90—91.

37. Л. В. Баженов. Средняя Азия в древнейший период (между шестым и вторым веками до нашей ары). Таш., 1937, с. 38-40; Б. Г. Гафуров. Таджики, с. 90.

38.История таджикского народа. Т. I. М, 1963, с. 241; Б. Г. Г а фу ров. Таджики. с. 91.

39. Б. А. Тураев метко замечает, что это было началом превращения «гражданства в подданство» (Б. А. Тураев. История Древнего Востока. Т. II, с. 205).